Уникум

Сначала он хотел растолкать брата, прервать его ночной кошмар. Он тряс Родьку за плечи, шлепал по щекам, даже щипал, но Родька продолжал спать и жалобно стонал и поскуливал, словно во сне с ним происходило что-то непоправимое. Проснулся Родька внезапно, когда Егор уже оставил свои попытки разбудить брата. Вместо того, чтобы объяснить, что такое с ним происходит, Родька всего лишь грубо послал Егора подальше и, завернувшись с головой в одеяло, пролежал так до утра.

Днем все продолжалось по-прежнему. Родька не выходил из дома, почти не покидая спальню. Он сидел на широком подоконнике или валялся на застеленной постели и, казалось, что он напряженно обдумывает что-то. Делиться с братом Родька не желал, и Егор безуспешно гадал, что же произошло в той страшной квартире.

Когда родители пришли с работы, позвали сыновей ужинать, и на столе возникли полезные и ненавистные кабачки в сметане, Егор совершенно уверился, в том, что ничем хорошим день не кончится. Уж в этом-то интуиция его ни разу не подводила.

За ужином близнецы помалкивали.

Родька смирно сидел на своем месте, и казалось, произнеси у него над ухом хоть слово, и он взовьется с перепугу, настолько отрешенный вид у него был. А Егор наблюдал за странным поведением брата и собирал последние силы для того, чтобы проглотить проклятый кабачок… Вот уж испытание, какого и врагу не пожелаешь!

— Кстати, Лена, — отец вдруг оторвался от еды с самым таинственным видом. Был он сегодня в неплохом нстроении. — Ты знаешь Борисенко?

— Какого Борисенко? — равнодушно отозвалась мать.

— Из техбюро. Ну, балагур такой…

— Ну, помню, — кивнула мать. — И что Борисенко?

— Он сегодня всех замучал своей историей. Ходил из отдела в отдел и никому работать не давал. Рассказывал, вчера в его подъезде мертвеца в квартире нашли… Борисенко на втором этаже живет, а это как раз под ними, — пояснил отец и недоверчиво усмехнулся. — Наговорил всяких ужасов. Мастер он на такие рассказы..

У Егора сердце упало. Неизвестно почему, но он моментально понял, что речь идет именно о том самом, об их с Родькой мертвеце. Егор быстренько взглянул на брата, но тот все так же ковырялся в тарелке и ничем не показал, что разговор ему интересен.

Не слышать слов отца Родька не мог, и Егор только поразился такой необычной выдержке. У него-то самого внутри все задергалось, и от возбуждения проклятый кабачок едва не выскочил наружу тем же путем, каким попал внутрь. Горло запульсировало спазмами, Егор осторожно отложил вилку и, схватив надкусанный ломоть хлеба, принялся торопливо жевать его…

— У Борисенко уже два года теща живет, — продолжал отец. — Он ее из деревни специально привез, чтобы днем квартиру без присмотра не оставлять, район у него нехороший…

— А где он живет-то? — уточнила мать.

— Да знаешь хрущевки у стадиона… — начал отец.

— На Костромской, — вставил Егор и прикусил язык.

Холодные пальцы Родьки впились под столом в голое колено Егора.

Егор едва удержался, чтобы не пихнуть брата локтем в бок, но только сунул руку под стол и попробовал оторвать ладонь Родьки от своей ноги. Это ему не удалось. Да еще отец недоверчиво покосился на Егора и нахмурился:

— А ты-то откуда знаешь про Костромскую?

— Да пацаны… пацаны сегодня во дворе про этот случай рассказывали…

— не на шутку растерялся Егор.

Рука Родьки медленно, словно нехотя, соскользнула с колена Егора.

— Вот-вот, — вдруг посерьезнел отец. — История совсем не смешная.

Покойный года три прожил в той квартире, но кто он такой, никто толком и не знает. Борисенко не был с ним знаком, они даже не здоровались. Обычный, говорит, был человек, вполне приличной наружности… Только квартира у него оказалась пустая да грязная, словно и не жилище, а притон…

Егор мельком взглянул на брата. Родька, белый, как скатерть на столе, сидел, согнувшись, и, не отрываясь, смотрел на огрызок хлебной корки.

— Не своей, что ли, смертью умер? — равнодушно уточнила мать.

— Да как будто бы своей… — отозвался отец. — То ли сердце подвело, то ли астма разыгралась, то ли еще что… Только Борисенко говорит, теща-то его сама не своя была. Говорит, что весь день вчера дома была и слышала, как этот жилец вчера около полудня вернулся, да не один. Тащил кого-то по лестнице… А потом внизу в его квартире страшно кричал и плакал ребенок…

— Мало ли, что бабке покажется? — покачала головой мать.

— Да она вроде бы в своем уме. Я, Лена, это к тому лишь, чтобы наши гаврики послушали хорошенько! — строго возразил отец и повернулся к близнецам. — Ничего подозрительного, говорят, в квартире на нашли, но кто знает, что случилось с тем ребенком и куда он делся! А вы, ребята, чуть из дома выберетесь, шляетесь, где попало и с кем попало…

Егор именно этого и ожидал. Пространная проповедь должна была окончится строгим нравоучением: куда и с кем можно ходить хорошим воспитанным мальчикам из нормальной интеллигентной семьи. Нудно, конечно, но терпимо. Сейчас все это закончится, и, домучав ужин, можно будет удалиться к себе и вдоволь обсудить услышанное с Родькой…

Но отец, кажется, не торопился заканчивать. Он смотрел на сыновей с явным неудовольствием. Его полное, немного обрюзгшее лицо страдальчески задергалось, когда его взгляд остановился на Родьке. Глядя на подсохшую ссадину над правым глазом сына, он, видимо, представил себе обстоятельства, при которых ссадина появилась, и отрывисто, требовательно позвал:

— Родион!

Егор вздрогнул и невольно сжался.

Родька же медленно поднял голову и посмотрел на отца странно отсутствующим взглядом:

— Что?

— Ты мне не чтокай! — сурово сказал отец. — Кто тебе лицо разукрасил?

— Подрался, — коротко и равнодушно отозвался Родька, но его пальцы под столом снова впились в колено Егора.

«Да понял я, понял! Молчу! Отстань ты…» — мысленно завопил Егор, но сдержался и, осторожно пожав вцепившиеся в него пальцы, спихнул их со своей ноги.

— Он подрался! — недовольно проворчал отец. — С кем? Из-за чего?

Подобные допросы сопровождали обычно каждый полученный синяк. Дело было вполне обычным, и Родька должен был знать, что, не отчитавшись подробно в очередном неосторожном легкомыслии и не признав свою ошибку, можно нарваться на неприятности. Но Егор вдруг понял, что сегодня Родька не собирается поступать, как должно.

— Так за какое такое правое дело ты подставляешь свою физиономию под чужие кулаки? — не отставал отец. Процесс воспитания требовал настойчивости и терпения. — Из-за чего была драка?

— Просто так, — процедил Родька.

— Очень мило! — почти вскипел отец. — Вдалбливаешь в ваши пустые головы хоть немного ума, а все без толку! Вы думаете, все так просто? Маме с папой улыбнулись, и на улицу, по подвалам и подворотням лазать?! Сколько раз я вам говорил: поменьше якшаться с этими уличными мальчишками! Те, кто тебе сегодня физиономию разбили, в следующий раз заведут неизвестно куда, беды не оберешься… Неужели это все еще не ясно?!

Яснее и быть не могло. Егор слушал отца и едва ли не предугадывал каждое его слово. Чем в сотый раз распинаться и ругать за ссадину, разглядел бы лучше, что Родьке совсем плохо, да спросил бы, в чем дело…

— Ты, который дерется просто так! Ты меня понял?! — отец поднял брови в ожидании ответа.

— Понял, — мрачно прошептал Родька.

— Хорошо понял?! — повысил голос отец.

— Хорошо.

— Понять мало… Прочувствовал?!

Родька промолчал.

— Спрашиваю, прочувствовал?! — рявкнул отец.

— Слушай, какого черта тебе от меня надо? — с досадой пробормотал Родька довольно громко.

Отец медленно выпрямился. Мать, уже начавшая складывать посуду в мойку, развернулась и с тревогой взглянула на свое семейство.

Воцарилась тишина. Только что прозвучавшие слова… Это была даже не грубость. Это было… Ох, это было нечто совершенно непростительное!..

— Что мне надо, говоришь? — холодно уточнил отец.

— Павел, успокойся, — тихо сказала мать. — Потом будешь учить их манерам. Пусть сначала ужин закончат, а то опять в тарелках насвинячили…