Страница 17 из 80
Хотя ночь еще и не наступила, но было так мрачно! И так безысходно на душе у Пашки, что он закусил губу. И еле-еле смог сдержать слезы от внезапного одиночества. Когда нет сил ему помочь ни у умирающего отца, ни у почерневшей от горя матери, ни тем более у еще более испуганного, уткнувшегося в собачий воротник Ростика…
Еще утром, когда они там, в подвале, «прожаривались», когда мать все обещала, что они увидят отца… Павлик об этом не просто мечтал, а надеялся еще и на то, что после этого отец обязательно пойдет на поправку… Ведь так должно было быть! Если бы отец его увидел, он бы, конечно, ожил! Ведь отец его так любил! Да что там говорить, любил – он был частью Павлика. Неотрывной его частью! Которая жила до него и будет жить всегда… Для того чтобы он снова стал здоровым, Павлик был готов отдать все. Все, даже жизнь! Она что у него – такая уж интересная? Школа да двор. Учиться еще бог знает сколько! Чуть ли не пятнадцать лет! Это же с ума сойдешь!.. Он недавно на уроке рисования подсчитал – восемь лет еще в школе. Пять лет в институте – уже тринадцать. А еще какая-нибудь аспирантура чертова!.. Вот тебе и все пятнадцать!
– А ты в ФЗУ пойдешь! – сказала мать Павлику. Сказала просто. «Без выражения», – как говорила их учительница литературы.
– В ФЗУ? – не понял Павлик. – Как в ФЗУ? Это как наш Сережа? Мартынов?
Мать даже сморщилась, как от мгновенной зубной боли.
– Да нет! То было ФЗУ при заводе Лихачева. Его Стессин по блату туда устроил. Там только после семилетки берут. А есть ФЗУ попроще. Есть даже после пятого класса. Например, пищевое училище… Но туда без блата тоже не попадешь!
Она вдруг выбросила папиросу и заторопилась.
– Ладно! Давайте как-то выбираться с этого моста! Что, мы до ночи тут будем стоять? Мне завтра к отцу в больницу надо обязательно! Клюквенный кисель еще сварить – Веничка советовал.
– А откуда ты клюкву ночью возьмешь? – задал совершенно разумный вопрос Ростик.
– Откуда-откуда? Найду!
Она взяла Павлика за руку, Ростика обняла за плечи, и они втроем – грозная сила – пошли на штурм эшелонов. Потом еще полчаса пробирались к станции «Курская». А там до дома уже было два шага. До теплого, родного дома.
Где только не будет их отца.
Нет! Нет! Об этом надо просто запретить себе думать!
– «Откуда-откуда»! – снова передразнила Ростика Анна Георгиевна, когда они уже миновали набережные и были близки к ярким, почти праздничным огням Курского вокзала. – У соседей найдется… На то они и соседи!
Веничка знал свое дело – отец день ото дня шел на поправку. У него обнаружился зверский аппетит, и Анна Георгиевна – не без тайных слез! – продала все старинное серебро. Продала задешево соседке Нюре – жене зав. дровяным складом. (В сороковых годах это была фигура! Саратовский газ – а с ним плиты, конфорки, счетчики – появился у них только через полтора года.)
Отец Павлика выписался из больницы. Павлик с Ростиком смотрели на него и не узнавали. Он был помолодевший, обритый наголо… И такие молодые, горячечные, почти ярко-вишневые глаза! Они их раньше не замечали.
Анна Георгиевна, казалось, сама не узнавала мужа. В первый раз она подумала про себя: «Я же никогда не видела его молодым!»
– Павел Илларионович всегда красавцем был! – авторитетно заявила Мария Никитична, первая гостья в их доме после возвращения отца.
Он рассмеялся на ее слова. Молодо и как-то стеснительно… Павлик заметил чуть настороженный взгляд матери. Сначала на отца, потом – на Марию Никитичну!
Только через многие годы – когда уже ни отца, ни Марии Никитичны давно не стало – мать сама призналась П.П., что ее главная подруга давным-давно – еще до своего замужества – была влюблена в Павликова отца. И призналась еще, что Мария Никитична досталась ей «в приданое» вместе с Павлом Илларионовичем. Он еще с гражданской дружил с мужем Марии Никитичны, репрессированным в тридцать седьмом году.
– Ох, и красавец мужик был этот Озеров! Настоящий волжский богатырь! Синеглазый, широкоплечий, с копной русых вьющихся волос… А улыбка! Во все тридцать два зуба!.. Весельчак! Балагур…
Нет, никак не мог представить себе П.П. – в свои тогдашние почти тридцать – как этот «балагур» мог быть сначала начальником ОГПУ в Самарской области, а потом первым секретарем Средне-Волжского крайкома ВКП(б)!
Когда и отчего ему было веселиться?!
– Андрюша, их сын, был весь в него! Ему так шла лётная курсантская форма! Он ведь был летчиком-истребителем. Погиб так рано. Над Москвой! В сорок первом.
– А что же отец? – задал тогда нелепый вопрос Павел.
– Ну как тебе сказать… – Анна Георгиевна видела, что он уже засыпает.
Они разговаривали ночью, она сидела в изголовье у его тахты. Осторожно гладила уже начинающие седеть волосы сына. Поцеловала его. И тихо закрыла за собой дверь…
А П.П. как раз снова проснулся. И явственно представил себе молодого отца. Почти юную, статную красавицу-волжанку Машу, которую еще никто не называл по отчеству. Наверняка после ареста мужа она бросилась к генералу Павлу Кавголову. К другу мужа? К возлюбленному? Ведь одна осталась с шестнадцатилетним сыном.
За защитой!
Нет, ни к кому она не бросалась! Нельзя было подводить Павла Кавголова под тот же монастырь!..
Слава богу, что Озерова арестовали в Самаре. Органы замели в основном ближнее окружение вчерашнего хозяина края. А если бы в Москве? Мало ли с кем мог общаться в Москве «враг народа» Озеров! Да с самим Ежовым он там мог общаться!
И уехала Мария Никитична со своим Андрюшкой в Кулунду к тетке…
Так спаслась сама и спасла сына.
Арестовали Ежова. Пришел Берия.
Правда, мужа успели расстрелять до нового хозяина МВД по решению чрезвычайной тройки. А жену с «волчонком» как-то упустили. То ли указания менялись, то ли просто бюрократия наша, обычная…
Как всегда, в России наступали очередные новые времена. И заплечных дел мастера любого уровня сами дрожали за свою судьбу. И кстати, не зря! Десятка три показательных процессов на всю страну. Тот же Фриновский, подписавший ордер на арест волжского секретаря, сам улегся в могиле на тысячу двести мест. В Бутово-Вешняках под Москвой, совсем недалеко – через три рва – от старшего Озерова.
Когда геройски погиб в воздушном бою в небе над Москвой Озеров-младший, его молодая вдова с ребенком Лора Озерова как-то сказочно быстро оказалась Элеонорой Васютиной – женой полковника Генштаба с квартирой на улице Горького. С персональной машиной, с личным ординарцем, с пайком и воровкой-домработницей.
Бывшая невестка Марии Никитичны уже к осени сорок второго года выдворила «старую мегеру». Вместе с ней выбросила из квартиры служебную мебель с инвентарными пломбами и за два-три месяца ухитрилась обставить новое жилище отличной «павловской» мебелью. Кабинет мужа Петра Кузьмича – красное дерево. Спальня – карельская береза. Столовая-гостиная – почти полный французский гарнитур розового дерева с бронзой, инкрустациями с фарфоровыми вставками…
Да, в комиссионном магазине на Преображенском рынке редчайшая мебель во времена Сталинградской битвы была поразительно дешева! Как солдатская жизнь…
А деньги? Что деньги! Они всегда есть, когда пятидесятилетний генштабист – полковник на генеральской должности – женится на двадцатичетырехлетней красавице!
Правда, вкупе с полуторогодовалым ребенком! Маленький Коля – херувимчик с рождественской картинки! Золотые кудряшки. Кругленькое, чудесной кожи, ангельское личико.
Если первое – от отца, то второе – от мамы Элеоноры Лионовны Васютиной, в девичестве Эльки Брахман.
Все в доме были готовы Коленьку целовать, носить на руках, дарить все, что он только пожелает. Нянькаться и сюсюкать с ним.
Но за ребенком нужен был просто уход – сменить пеленки, подтереть попку, купать и пеленать. Не спать ночами… На это не было времени ни у самой Элеоноры, ни у полковника Васютина – он дневал и ночевал в бункерах своего Генштаба.