Страница 24 из 43
– Я здесь, – отозвался Петрович, появляясь в дверях. – Там Андрюша плачется, что забыл кейс, а его не впускают.
Они обнялись, похлопали друг друга по плечам и расхохотались.
– Поздравляю, – сказал Петрович. – Это было роскошно, Тимофей Михайлович. Исключительно чистая работа.
– Спасибо и тебе, друг. Я знал, что ты все правильно сообразишь. Хотя поначалу было ощущение, что ты решил пустить меня по миру.
– Он же почти не раздвигал карт, урка хренов, – пояснил Петрович. – Вот так приоткрывал, еле-еле, как будто кругом на нарах полно народу.
– Я это заметил, – Дымшиц хмыкнул. – Я тоже тут был, между прочим.
Они опять расхохотались, потом выпили, потом Петрович озаботился Андрюшиным кейсом и на всякий случай его обследовал.
– Вроде чисто, – буркнул он. – Вернуть, что ли, или на всякий пожарный переснять бумажки?
– На фиг, на фиг, – Дымшиц подхватил кейс, открыл окно и вышвырнул кейс во двор. – Вернуть.
Закрыв окно, Дымшиц сказал:
– А не рвануть ли нам по такому случаю в Сандуны – попариться, поправиться, освежиться?… Только сначала заедем в банк, отвезем акции. Потому что не знаю, как ты, Петрович, а я предпочитаю держать акции в банке. Тебе, впрочем, сойдет для начала домашний сейф, – с этими словами он протянул Петровичу пластиковую папку с акциями, – тем более что таковой у тебя наверняка имеется, как у человека с наганом.
– Это мне? – приятно удивился Петрович.
– Тысяча акций. Один процент. Только не надо благодарить, ты их выиграл. За нынешнюю ночь, считай, заработал сто тысяч долларов. А я, Петрович, – два с половиной миллиона. Понимаешь?
– Понимаю.
– А я – нет.
– Оно конечно, – согласился Петрович. – Понять можно, а сообразить тяжело.
Они уставились друг на друга отяжелевшими после ночи взглядами.
– Тогда в баню, – догадался Дымшиц. – Срочно.
– Насчет бани согласен, – Петрович кивнул. – А насчет акций, Тимофей Михайлович, прошу извинить…
– Это как?
– Я же в команде, Тимофей Михайлович. А в команде закон: с водкой, оружием и начальством – только на «вы».
– Ну?…
– Все.
– Ладно, – подумав, согласился Дымшиц. – Это потом, на после бани.
И они поехали – сначала в банк, затем в баню.
7
Сентябрь заурчал в холодных трубах отопительных батарей, мохнатая зеленая вода Патриаршего почернела, подернулась рябью, а липы вокруг пруда желтели медленно, неохотно, заливая гостиную комнату то теплым медовым золотом, то медной прозеленью. Осенняя неприкаянность упала на Анжелку шелковым ситничком: на улицах стало холодно, слякотно, а она привыкла к долгим прогулкам. Все четыре окна в гостиной, как застывшие циферблаты, показывали время дождя: ливни, косые и слепые дожди посменно секли покорную жухлую листву, и на душе от этой затяжной экзекуции было безотрадно, как «после бала», короткого летнего бала уличной жизни. Теперь с каждым днем она просыпалась все позже, оставляя дневным делам считанные часы. А ведь сентябрем – по внутреннему исчислению – начинался новый (учебный) год: в сентябре вся Москва возвращается в гнезда, на зимние то бишь квартиры, москвичи обустраиваются всерьез работать, учиться, ходить на выставки и друг к другу на дни рождения… У Анжелки не было ни работы, ни друзей, ни учебы – ощущение нового витка спирали изнывало, томясь собственной невостребованностью. Вспоминая год прошлый, она находила, что изрядно повзрослела и выросла по крайней мере в собственных глазах, тем не менее – тем не менее – сентябрь опять начинался с нуля, она вновь оказалась в банке, стеклянной банке одиночества, неприкаянности, никчемности, и все новые атрибуты жизни – квартирка-студия, машина, деньги, даже долгожданное одиночество – на поверку оказались дорогими игрушками, брошенными ребенку в манеж.
Дымшиц так и не позвонил. Иногда Анжелка сама звонила дяде Володечке, который работал теперь в охране «Росвидео», и он приходил после смены, помогая ей то с машиной, то по хозяйству – ввинтить шуруп под картину, починить кофемолку, принять водочки из рук хозяйки и покалякать за жизнь. От него же она услышала историю карточной игры на акции – не слишком правдоподобную, но вполне в духе Дымшица; в любом случае она порадовалась за Тимофея Михайловича, который в очередной раз обернулся ловко и с блеском, разделав мамашиных прихвостней под орех.
Ей не было места в их азартных, опасных, аляповато раскрашенных видеоиграх.
Мама на новой квартире жила, как на вокзале, и не прибиралась, кажется, со дня переезда. Анжелка наведывалась к ней когда раз, когда два в неделю, не глядя подписывала деловые бумаги и не глядя шла вон – смотреть на то, как возрождается в бесподобной роскоши Чистого лихоборский срач, не было сил. По тисненным золотом корешкам Брокгауза и Ефрона, по драгоценной обивке стен бегали тараканы; на кухне, вымощенной плиточной византийской мозаикой – с подогревом! – громыхала стульями и скрипела подошвами ботинок охрана; сама Вера Степановна в затрапезном халате сидела за антикварным столом, заваленным бумагами, болтала по двум телефонам одновременно и смотрела на мир заплывшими, кроличьими, красными от бессонницы глазками. Ореол безумия, какого-то стадного гона, сквозивший за всей ее лихорадочной деятельностью, пугал Анжелку.
В таком осеннем раздрае, в таком спазматическом предзимнем ступоре она нечаянно для себя устроилась на работу. Даже не то слово – нечаянно. Она просто лежала в ванне, листая очередную бесплатную газету, подброшенную в почтовый ящик, как вдруг наткнулась на объявление, которое ее позабавило, заинтриговало и раздразнило одновременно, так что рука сама потянулась за телефоном. На том конце откликнулся женский голос:
– Фирма «Сирена», здравствуйте.
– Я по объявлению, – сказала Анжелка.
– Какому?
– Тут сказано, что требуются девушки, умеющие раскованно общаться по телефону. По-моему, это как раз про меня.
– Расскажите об этом Борису Викторовичу, – посоветовала секретарша. – Одну минутку. Соединяю.
– Голосок у вас нежный, приятный, но очень уж девичий, – засомневался, послушав ее, Борис Викторович. – Вы, надеюсь, совершеннолетняя?
– Вполне.
– Вообще-то нам нужны девушки с опытом, воображением, способные общаться с клиентами на любом уровне. Думаете, потянете?
– Мне бы хотелось попробовать, – сказала Анжелка.
– Попробуйте, – одобрила трубка. – Попробуйте рассказать о себе так, чтобы я вас запомнил…
– Меня зовут Марина, – забавляясь, продекламировала Анжелка. – Мне восемнадцать лет. Я стройная, длинноногая, светловолосая девушка с симпатичной родинкой на левом бедре. Я лежу в роскошной, пахнущей бергамотом ванне, вся в пене, как Афродита, пью апельсиновый сок и болтаю с вами по телефону…
– Верю, верю, – хмыкнув, одобрил Борис Викторович, – все правильно. Теперь у нас только так: ванны, «мерседесы», борзые и бергамоты… Ладно. Будем считать, что способность к импровизации вы проявили…
Договорились, что завтра к одиннадцати Мариночка явится на собеседование; Анжелка запомнила адрес, положила телефон на теплый полированный мрамор и, отхлебнув сок, в задумчивости украсила плечи эполетами искрящейся пены.
А почему бы и нет, сказала она себе. Взглянуть хоть одним глазком, как они там раскованно общаются на любом уровне. Тем более что при ином раскладе она и впрямь могла оказаться такой Мариночкой. Съездить и посмотреть, почем этот иной расклад.
Она припарковалась на Сухаревке и пошла по Сретенке, пока не нашла искомую подворотню и нужное строение во дворе: большой отселенный дом, выпавший из жилого фонда в точно рассчитанную прореху безвременья. В наваристом ожидании капремонта он весь, от чердака до подвалов, оброс конторами, офисами, консультациями – их вывески лепились впритык друг к другу, оставляя ощущение беззвучного базарного гвалта. На площадках парадной лестницы в темпе перекуривали клерки, курьеры, деловые конторские барышни, вполголоса мусолившие одни и те же затертые до неразборчивости слова: баксы, отксерить, по факту, перебьется, затрахал; пахло куревом и тем самым одурением от ежедневной гонки за долларом, которое пугало Анжелку в маме. Она успела пожалеть, что пришла, тем не менее доплелась до пятого этажа, сориентировалась и, отвергнув поочередно недвижимость на Кипре, шоп-туры в Стамбул, мастерскую по производству наружной рекламы и правление Американской финансовой корпорации, позвонила в высокую, грубо сварганенную железную дверь.