Страница 126 из 131
«Ты сам себе противоречишь, Иешуа. Ты потерял свою миссию и тут же — делу своему ты не изменишь. Как совместить?»
«А ты мыслишь привычными земными мерками. Отойди от них и посмотри со стороны».
«На что посмотреть?»
«На Землю, например. Я имею в виду не почву для розы и кактуса, а весь наш мир…»
«Тогда я переиначу вопрос: откуда посмотреть?»
«А я в который раз повторю: наберись терпения, Кифа…»
Разговор этот, не слышный никому, продолжался, пока они шли знакомым лишь Петру и Иешуа путем к Храму. Не к стране Храм, а просто к Храму, который неразрушенный, целый и невредимый! — лег в основание той великой, на взгляд Петра, идеи, очень приземленной и очень высокой идеи, от которой Иешуа только что так легко отказался. Петр понимал, что, то и дело пытая Иешуа своим настырным «Зачем весь этот театр?», он все ближе и ближе подходил к желаемому ответу. И странное дело: он все больше и больше начинал опасаться этого ответа. И дорога к Храму — не окажется ли она дорогой к новой для всех и для него, Петра, истине, которая не нужна ему? Более того: которая опасна для него?..
А тут и подошли к черной в черноте ночи каменной громаде.
Иешуа уверенно вел всех к южной стороне, к главному и основному входу в Храм: через миквы с нечистой водой, в коих обязательно омовение идущих в дом Бога, через подземный зал — на территорию Двора язычников могли пройти все желающие, а не только верующие евреи… Иешуа не повел людей к миквам, не счел нужным обязательный процесс очищения, вывел их сквозь еле освещаемую редкими светильниками темноту подземелья в такую же темноту Двора язычников, но освещенную не только чадящими факелами, но и звездами: темно-синее ночное небо с россыпью ярких крупных южных звезд смотрелось плохо намалеванным театральным задником. Слово «театр» в применении к нынешнему вечеру упоминалось не раз, посему и сравнение.
Пусто было, вопреки ожиданиям Петра, во Дворе язычников. Ночь вне праздников стала обыкновенной ночью и для тех, кто должен бдеть ежечасно — для левитов, стражников Храма. То есть где-то они находились, но бдительность не блюли. Ну заберется кто-то на огромную площадь Двора язычников — и что с того? Она пуста, взять нечего, как и во Дворе Женщин, который тоже пуст, а Никаноровы ворота, ведущие в главный двор Храма, двор Эзрат Исраэль, крепко заперты.
«Что нам нужно в Храме, Иешуа?»
«Как ты думаешь, Кифа, левиты узнают меня?» — вопросом на вопрос.
«Сомневаюсь. Ты изменился. Да и смокинг, знаешь ли…»
«Я же пришел к ним — Оттуда. — Прописная буква отчетливо выделена. — Мы все пришли к ним в Храм — Оттуда».
«Смокинг — одежда ангелов? Интересная версия… Тогда не узнают, а поверят. Только требуется какое-нибудь чудо — как доказательство нашего прихода Оттуда…»
«Чудо будет».
«А как насчет слома в Истории? Я же все-таки — бывший Мастер и с нами тринадцать настоящих, не считая Анны… А ты собираешься подарить здешнему миру и завтрашней Истории Второе Пришествие».
«Я помню, Кифа, твой рассказ о встрече некоего благородного эллина, римского всадника Дометиуса с прокуратором Пилатом. Не Доментиус ли убеждал Пилата провести суд надо мною не кулуарно, как водится, а при большом скоплении народа, за воротами крепости Антония? И аргумент был непрошибаемый: где толпа там и История. Пилат согласился со всадником, то есть с тобой, Кифа. А где толпа — здесь? Глухая ночь в Иершалаиме. Только левиты увидят чудо, да, может, пара коэнов третьей чреды, которые либо тоже здесь, либо прибегут мигом. Они поверят и расскажут другим левитам и другим казнам. В первую очередь — Кайафе, первосвященнику. Не забыл приятеля, Кифа?.. Слышу, не забыл… Так о чем я? Нет толпы — нет Истории. Кто поверит, тот забудет — по приказу. Так что мое Второе Пришествие останется тайной для будущих христиан… А жаль, Кифа, ох как жаль! Узнал бы мир о нем — вдруг да поменьше была бы вражда людская, вдруг да не двигала бы еще религиозная рознь…»
«Отчего такая уверенность, Иешуа? Ты собираешься оставить людям новые десять заповедей — плюс к Моисеевым? Так ведь и старые не соблюдают…»
«Напоминаю: толпы нет, Кифа. А я не холуй, чтобы метать бисер перед левитами и кознами, и не славный рыцарь Дон Кихот, чтобы сражаться с мельницами, которые я сам и заложил. Нет, друг, я всего лишь собираюсь произнести заупокойную по тому, что завтра назовут христианством. И пусть ее услышат только кучка тупоголовых, как вы говорите, служителей культа, да твои коллеги, кому вообще на это наплевать. Главное, что о том будем знать мы — ты и я. Этого достаточно».
«Похоронить христианство? А как же наше дело, Иешуа? Как тогда жить стране Храм?»
«Жить, Кифа, это — главное, просто жить. А как?.. Разве ты спрашивал меня: „Как?“ — когда начинал в Иершалаиме создавать общину?»
«Тогда у меня было справочное пособие — „Деяния Апостолов“».
«А теперь у тебя есть собственный опыт. Уникальный! Опыт жизни в первом веке и жизни в двадцать втором».
«Что значит твои „ты“, „у тебя“?.. У тебя самого появились новые планы? Отдельные?..»
«Я отвечу…»
Но не ответил, потому что подошли к воротам Никанора, наглухо закрытым. Иешуа встал перед ними, протянул вперед руки — как некогда, если хотел совершить очередное чудо местного значения, — и ворота рывком распахнулись, воротины были словно отброшены в стороны мощной силой, а деревянный брус, служивший засовом, упал на камни — переломанный пополам.
— Я пришел, — вроде бы тихо сказал Иешуа, а голос его загремел над площадью Храма, будто усиленный десятками динамиков. — Кто встретит меня в Храме Бога моего?..
ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 11
ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ. 28 год от Р.Х., месяц Сиван; ФРАНЦИЯ. ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 от Р.Х., месяц май
(Окончание)
Прогремел голос и стих. И ответом ему была тишина — мертвая, как и все в этом мертвом, по мнению Иешуа, Храме. Быть такого не может, с недоумением подумал Петр, хоть ночь, хоть полночь, а внутри непосредственно Храма специальный местный народец существует — и еще какой, еще сколько! Однажды Петру довелось встречаться с одним из своих связников именно в Храме, во Дворе язычников, и именно ночью (Петр любил выбирать достаточно опасные и оттого нелогичные места для конспиративных встреч), так ночная храмовая стража чуть ли не дубинками выгнала их, пьяных и плохо соображающих прохожих на Терапийон, и количество выводящих тогда явно превышало разумное. Помнится, человек двенадцать их было — против двоих…
А где они — или их сегодняшние дубли — в данный момент? Оказывается, есть, оказывается, видели и ждали! Они проявились в ночи ее темными призраками, встали вокруг — молчаливо и грозно, снова двенадцать, дюжина, святое число, и Петр увидел не дубинки, а короткие римские мечи в руках многих из них, что странным показалось: никто, кроме римлян, не мог в Иудее владеть холодным оружием, это каралось. Но что нельзя днем, позволяет ночь, а Храм — лучший схрон для того, что хочется скрыть от римской власти… Левиты взяли в кольцо пришельцев, и хотя последних было больше и возможности каждого, помноженные на возможность всех, представлялись несравнимыми с тупой и механической силой семи или восьми мечей хозяева чувствовали себя вполне уверенно. Да и кого они видели перед собой? Ну, странно одетых людей, очень странно, но мало ли странностей таит в себе иерусалимская ночь? Да и не казались левитам опасными эти не очень молодые мужчины и одна молодая женщина. Что они — против отточенной стали и сильных мышц?..
А потом двое из левитов чуть разошлись, подвинулись, и к незваным гостям из глубины Азары — Двора Жертвоприношений вышли два коэна третьей чреды, не ошибся Петр.
— Кто вы и что вам надо среди ночи в святом доме? — спросил на арамейском один из коэнов, постарше.
— Разве мы в святом доме? — удивился Иешуа. — Мы — во дворе, куда пускают всякого, кто хочет поглазеть на дом Бога, который вы называете святым.
Никто, кроме Петра, не понимал слышимого, не знал этого мертвого языка, и лишь интонация, которую Мастера отлично умели слушать и чувствовать, позволяла легко догадываться — о чем идет речь.