Страница 70 из 86
— Это уж пусть решает Лаола-Лиал, — нетерпеливо ответили ему космолетчики. — Наш светоплан ждут на орбитальном космодроме. И пока наша главная задача, стартовав с Земли, пройти силовые кольца, чтобы благополучно погасить разность скоростей во время сцепления. Мы улетаем через три дня.
— Я ухожу, Лилит, — сказал Безымянный. — Я никогда не увижу больше тебя, а ты не увидишь меня. Уже тысячелетие, как покинули мы свою землю, и еще тысячелетие будем к ней возвращаться. Лаола-Лиал встретит тех, кто уцелел, стойким, дисциплинированным народом. Все одинаково здоровы, сильны, умны, красивы… Нет, ты не поймешь ничего, бедная моя Лилит, счастливая тем, что перед человечеством миллион лет поисков. И если б ты знала, как я люблю тебя и твою Землю! — Он произнес слово «люблю» не на языке Табунды, где оно имело смысл односторонний и примитивный, и даже не на своем собственном, как говорила некогда вечно улыбающаяся Лихэ, а на языке Элиль, где слово это было глубоким, емким, обладало внутренним свечением. — Да, я тебя люблю, — повторил он просто и свободно, как выдыхают воздух. — И бесконечно благодарен: ты помогла мне узнать, что мое сердце не омертвело. А это открытие не меньшее, чем новая звезда. Может быть, я сумею еще что-нибудь сделать на своем веку? Ведь перестать действовать — это и значит умереть.
— Как — никогда не увижу? — Лилит широко открыла глаза. — Разве я не уйду вместе с тобой?
Безымянный покачал головой.
— Вспомни, ты задыхалась в летательном яйце. А у нас воздух только такой.
— Значит, я останусь одна? Никогда больше мы не спустимся возле Большой воды? Ты не покажешь мне равнины Белого снега? Не станешь рассказывать о небе? Ваш светоплан поднимется вверх, и ты будешь уходить все дальше? Навсегда?
— Да. Мы будем лететь по черному пространству ни долго, ни коротко, а на самом деле бесконечно! И может быть, у меня пройдет всего два-три дежурства, а ты, Лилит, уже умрешь. Мне даже не о ком будет мечтать. Задолго до того, как мы достигнем нашей планеты, на Земле пройдут бессчетные поколения. А мы будем все жить и жить, все лететь и лететь…
Лицо Лилит сморщилось и задрожало. Она с воплем упала на землю; волосы рассыпались по траве, словно дерево разом Уронило все листья.
Безымянный грустно смотрел на нее. Как громко горюет юность! Беды кажутся ей непереносимыми. Но только зрелы» человек познает настоящее отчаяние. Не смягченное слезами, оно давит, как могильная плита. Будущее без надежд…
— Нет! — воскликнула вдруг Лилит, решительно вскидывая голову и утирая глаза. — Я не останусь тут! Если не хочешь взять меня с собой, то отвези в страну Смарагда, на край того зеленого леса, где ты нашел меня утром, когда у подножия дерева стояла тыква с водой. Я хочу снова видеть пятнистых зверей. Смарагд научит меня пускать летящий дротик из согнутой ветки. Я больше не испугаюсь соленого моря! И сумею жить под солнцем, которое расплавляет внутренности.
— Хорошо, — согласился Безымянный ласково. — Будет так, как ты хочешь. Поди попрощайся с Одамом.
Лилит отвернула лицо.
— Я не ночую больше в пещере, — прошептала она. — Одам сам зажигает свой костер.
Безымянный почувствовал досаду и смущение. Слишком занятый собственными размышлениями все это время, он, оказывается, пропустил многое в жизни Лилит. Он знал, как Одам был потрясен их приходом. Не боявшийся самого сильного зверя, Одам отступил перед неведомым: пытался умилостивить, даже приносить жертвы. Лаолитяне так и не могли ничего поделать с ним. На их глазах рождались суеверия, почти религия, а они были бессильны!
Постепенно Одам перенес часть своего боязливого недоумения и на Лилит. Она стала казаться ему страшной. Он больше не прикасался к ней.
— Ладно, — сказал коротко Безымянный, окидывая прощальным взглядом холмы, далекую гору, желтеющие деревья: стоял месяц сбора желудей. — Пойдем, я хочу еще кое-что показать тебе перед отлетом. У нас мало времени.
И весь этот день он объяснял ей технику рычага, мастерил простейшие орудия. Вместо упертой в грудь деревяшки, по которой крестообразно водили палкой, добывая огонь, Безымянный сконструировал снаряд с высверленной лункой. Немного наморщив лоб, он обломал ветку и, согнув ее, связал собственным синтетическим шнуром. Обернув палку тетивой и укрепив вертикально, он дал ей вращательное движение — все это уже не представляло труда. Еще раньше он показывал Лилит, как можно к плоту нарастить борта и киль, — прообраз лодки получал добавочную устойчивость на воде.
…А потом плавно поднявшийся светоплан сделал прощальный круг над Землей. Ненадолго он остановился лишь над африканской саванной, там, где она выходит побережьем к океану.
Как серебряный паучок на нейлоновой нитке, Лилит бесстрашно спустилась с высоты и в последний раз приветственно подняла руку — жест, перенятый у лаолитян. Тотчас рядом с нею, словно из-под земли, вырос Смарагд — гибкое мускулистое существо, продолжавшее мерить мужество удачным прыжком.
Они пересекли освещенную солнцем поляну.
Безымянный вздохнул, хотя почувствовал и облегчение. Серо-серебряный комбинезон Лилит исчез среди стволов.
Глаза лаолитянина стянулись пленкой.
А затем Безымянный следил уже, как на экране появляется туманный абрис налитой чаши, и в ней — блестящая сердцевидная капля, похожая на кошачий глаз в темноте. Но исполинская рука дежурного космолетчика прошлась по экрану. Когда он прояснился, капля исчезла, затерявшись среди множества других.
Корабль лаолитян взмыл в привычные пределы искривленного пространства. Лилит и Смарагд остались на плоской земле. Целые тысячелетия планета в представлении людей будет именно такой — твердой, неподвижной, недышащей.
Но одна из человечества уже видела вокруг земного шара голубую оболочку атмосферы. В своем лоне Лилит несла неистребимое зерно исканий. Праматерь будущего! Дети ее детей захотят раздвинуть границы мира. И мы лучше всех знаем, удалось ли им это.
ОДАМ САПИЕНС
…И начал, как дитя,
Ощупывать и взвешивать природу.
Племя Табунды долго жило в изобильных предгорьях, пока однажды ночью на северо-востоке не загремел гром. Раскаты его становились все слышнее, и в той же стороне горизонт окрасился бледным заревом. Тысячи птиц сорвались в темноте со своих гнездовий и с клекотом заметались над землей. Ветер, который сначала лишь мягко прошелся по травам, загудел, принося запах гари.
Племя снялось со стоянки и бросилось под защиту деревьев. Степной пожар достигал опушки. Целую неделю небо, затянутое пеленой, едва пропускало лучи диковинного коричневого цвета. Смерчи гнали пламя, и в пыльном полусвете, как при затмении солнца, издалека доносился треск. Песок летел вместе с дымом и горящей травой. Ветер был так силен, что трава сгорала в воздухе, не успевая поджечь влажные кроны; лишь на стволах остались отметины, кора обуглилась, словно обожженная кожа.
Люди Табунды пять дней убегали от огня, но он все-таки с ревом настиг их и, опалив волосы и одежду, умчался дальше, оставив от недавно цветущей долины странную, причудливо усыпанную золой местность.
Женщины бродили по теплому пеплу, подбирая испекшихся ящериц, мышей и птиц. Дети лакомились поджаренными кореньями. Но мужчины оставались мрачны.
Богатые места охоты исчезли. Нужно было искать другое пристанище.
Вскоре сокрушительные потоки ливня хлынули на неостывшую землю. Целые пласты сползали с гор; ручьи текли с глиной и камнями.
Племя стало карабкаться в горы, чтоб спастись от наводнения. Задыхающиеся, испуганные, они наконец достигли массива из магматических пород, плохо поддающихся разрушению. Понемногу горизонт начал проясниваться, солнце потеряло страшный коричневый оттенок. Призмы полевого шпата переливались спокойными синими искрами. На отшлифованной поверхности каменных плит вспыхивали иногда зерна алого граната. Но все это не привлекало людей; они были голодны, измученные дети болели. На границе песчаного грунта и льда росли лишь пятнистые мхи, складываясь в разноцветные узоры.