Страница 33 из 80
— Ты согласился? — Михаил успокоился и решил терпеливо дослушать все до конца.
— Еще бы! Конечно. Я обеими руками ухватился за предложение Аврака. Мне плевать было на его страхи, меня интересовала машина. Из бумаг следовало, что это совершенно гениальная штука. Имя Орта только укрепляло мои надежды на нечто необыкновенное. Впрочем, Евгений Осипович писанины Асторянова не видел, и я не уверен, согласился ли бы он с некоторыми формулировками. А написано там было много. Рог изобилия превозносился как чудеснейший феномен всех времен. Впрочем, ты сам видишь, — это действительно так. В бумагах не говорилось, где находится Рог изобилия и как он устроен. Итак, наступает торжественный день, когда я должен был положить на стол директора бумаги Аврака и торжественно заявить о наличии Черного Ящика в Институте физики вакуума.
Я попал в несколько глупое положение. Сам посуди. Легко ли убедить директора в том, что ему даже смотреть на чудесную установку нельзя. А еще Аврак Христом-богом молил не называть его имени. Сам он за несколько дней перед этим смотался к себе в Армению, якобы по семейным делам. Он ужас как боялся Рога. По-моему, у него это приобрело форму мании.
Итак, Орт в больнице, Аврак — в Армении, а я иду к директору разглашать тайну Рога изобилия, которого я и в глаза-то не видел. И надо же такому случиться, что накануне этой знаменательной даты, прекрасным летним вечером, я нарезаюсь в дребезину, в беспамятстве попадаю в вытрезвитель, а утром со мной нет ни единой бумажки. Пропала моя студенческая папка, а в ней все высоконаучные изыскания Аврака! И все же я пошел к директору. С головной болью, помятой мордой и глубоким чувством вины. Я говорил, говорил… Он слушал, слушал, покрутил носом, открыл форточку и сказал: «Я освобождаю вас на сегодня от работы и готов забыть все, что вы мне сказали».
Я ушел, а на другой день пришла телеграмма, что Аврак погиб в автомобильной катастрофе. По правде сказать, я тогда только немножко испугался. Но когда умер Орт, я понял, что это страшная штука.
— Орт тоже что-то такое предпринимал?
— Не знаю. После смерти Асторянова он однажды разговаривал со мной. Оказывается, Аврак рассказывал ему и о своем замысле и обо мне тоже. Орт поинтересовался, был ли я в дирекции. Я честно рассказал ему, какая история приключилась с бумагами Асторянова. Евгений Осипович покачал головой, улыбнулся и сказал, что займется этим. Но ему не довелось. Он поехал в Индию, на конгресс, еще куда-то, а когда вернулся, то сразу же началась эта история… Миша, ты что? Ты меня слушаешь?
Мильч замолчал. На лбу его выступил пот, вдохновение требовало больших внутренних сил. Но, кажется, работа сделана чисто, без помарок.
— Нечего сказать, — заговорил Подольский, — все слишком неправдоподобно, чтобы… Не знаю, что и думать даже… Вот только эта формула, она просто гениальна и…
Он растерянно замолчал. Мильч сидел в трагической позе, прикрыв глаза рукой. Вся его фигура выражала отрешенность и усталость. Что ему веселье мира, солнца свет, улыбки звезд… Он человек без будущего.
— Скажи, — осторожно спросил Подольский, — а почему ты решил обратиться именно ко мне? Ведь…
— Примерно по тем же соображениям, которыми руководствовался Аврак, обращаясь ко мне. Человек ты почти одинокий, свободный, ну и… А самое главное, я один со всем этим справиться не могу. Я не ученый, а к Ящику нужно подходить с головой. Его можно разгадать, он совсем не такой страшный, как кажется. Я думаю, у него есть… ну, зацепка что ли, которая его как на крючке держит. Понять ее — и дело в шляпе. Можно будет приступить к бессрочной эксплуатации, соблюдая при этом правила техники безопасности. Никакой тебе вендетты не будет. Но для того, чтобы раскусить Черный Ящик, нужно пошевелить мозгами. А они у меня… Одним словом, ты приглашен в качестве консультанта. Мне, как и президенту Штатов, нужен личный мозговой трест.
— С соблюдением всех правил секретности?
Мильч даже не взглянул на Подольского.
— Мне, конечно, неудобно просить тебя молчать, — сказал он очень тихо и серьезно, — ведь речь идет о моей жизни, а не о твоей.
— Почему? Я тоже находился в контакте с Ящиком и его гнев за разглашение тайны падет на меня. Если падет вообще…
— Сначала на меня. У него строго соблюдается очередность в ликвидации трепачей. Так уже было.
Они закурили и долго сидели молча.
— Ну, ладно, — резко поднявшись, сказал Михаил, — подумаем, как быть. На сегодня хватит чудес. Детальный анализ спектакля проделаем завтра. Бывай.
Подольский ушел, а Мильч остался сидеть за письменным столом.
Похоже, первая птичка клюнула. Хотя, конечно, полной уверенности нет. Мильч вынул стопку оттисков статей из различных физических журналов. Улыбаясь, полистал их, зевнул и громко сказал:
— А что, Рог, не подсунь я тебе случайно пачку научных журналов, ты вряд ли выдал бы столь квалифицированную информацию? Как видишь, без Мильча ты тоже… не очень-то…
Никто ему не ответил — Мильч был один в комнате.
События развивались. Пока это были вялые, ленивые движения, почти не уловимые человеческим глазом, но их проекция в будущее выглядела угрожающе. Она предвещала взрывы и катаклизмы, которые доселе не снились мирным обитателям гавани Институт-де-вакуум.
Подольский показал списанные с ленты Черного Ящика формулы Урманцеву. Сделал он это после нескольких дней мучительных колебаний. Ведь это не его работа, а приходилось выдавать за свою, иначе на свет извлекался бы тот бесконечный хвост вопросов, на которые он не имел права отвечать. Конечно, можно и не показывать Урманцеву. Можно вообще никому не показывать. Но здесь уже срабатывали автоматические рефлексы научного работника. Подольский не мог не обнародовать свою запись — она содержала новое. Новое, следующий шаг по пути к истине!..
Михаил Подольский почувствовал на себе всю неотразимость истины. Он положил свои записи перед Урманцевым и, борясь с удушьем, сказал:
— Во-от…
Валентин Алексеевич отложил в сторону какую-то бумажку, подвинул стопку листов и углубился в чтение. Его лицо постепенно принимало растерянное и доброе выражение, которое появляется у людей, чем-то чрезвычайно увлеченных.
— Здорово! — не прекращая чтения, он хлопнул по столу рукой. — Гениальный ход!
Его глаза быстро бегали по строчкам. Потом он нахмурился, полез в ящик стола, достал логарифмическую линейку, что-то прикинул, неодобрительно повертел головой. Михаил терпеливо ждал. Слишком уж эмоциональный человек Валентин Алексеевич, чтобы устоять перед неотразимостью истины. Сотрудники лаборатории знали, что красота удачного математического решения способна вызвать у него слезы на глазах. Впрочем, сам Урманцев скрывал эту слабость. Он считал, что шествие Истины по холодным мраморным плитам вечности должно совершаться в торжественном молчании.
Будучи очень чувствительным, он считал эмоцию в науке чем-то в высшей степени неприличным.
Дочитав, Урманцев отложил расчеты в сторону и посмотрел на Михаила влюбленными глазами.
— Хорошо, — сухо сказал он, подумав. — Я бы даже сказал, потрясающе. Есть одна ошибка. Использован очень старый метод расчета. Таковой применяли еще до сорокового года, сейчас есть более короткий и верный путь. Затем тут есть одна формула, я ее не знаю, откуда ты ее выцарапал?
— В «Анналах физики», у Берда.
— Не ври. Этой формулы нигде нет. Я сразу понял. Сам получил?
Михаил кивнул и покраснел. Клубок запутывался…