Страница 25 из 80
— Согласен, — преодолевая внутренний протест, промямлил Михаил.
— Ну, слава те, господи, наконец дошло! — и уже другим, будничным, тоном продолжил. — Я для вас приготовил таблички… Вот они. Тут их штук сорок. Вычертите мне их тушью на ватмане. Это демонстрационная графика для отчета. Только каждую отдельно, пожалуйста, и покрупней, чтоб издали было видно.
— Я не чертежник, Иван Фомич, а исследователь. Если, кроме чертежной работы, вы мне ничего не можете поручить, я лучше продолжу свои исследования.
— А вы к тому же и белоручка… В ваши годы я о самостоятельной теме и не помышлял. Делал что придется: чертил, мыл пробирки, перетаскивал тяжести. Я не могу приказать вам чертить для меня таблицы. Формально не могу. Что же касается ваших, как вы говорите, исследований, я запрещаю заниматься ими в рабочее время. Наконец, вообще запрещаю заниматься ими до решения директора. О вашем отношении к работе я подам докладную.
— Тоже в Президиум Академии наук?
— Что? Что вы сказали?!
— Что мне еще рано на кладбище. Подавайте вашу докладную!
Сразу же после ухода Подольского у Ивана Фомича состоялся разговор с начальником отдела кадров.
— Он совершенно не нужен в лаборатории, Петр Ильич, — увещевал Иван Фомич. — Да и по своей квалификации он не соответствует должности. Ведь ничего общего с физикой!
— Раньше об этом нужно было думать, Иван Фомич, — ответил начальник отдела кадров, укладывая в темный зев громадного несгораемого шкафа какие-то папки. — У меня нет никаких оснований… Да вы и сами знаете, как трудно сейчас уволить или даже просто переместить сотрудника.
— Но здесь-то дело совсем другое, — развел руками Иван Фомич. — Случайный он человек, случайный. Наконец, нарушает трудовую дисциплину, не выполняет приказаний начальника.
— Факты, Иван Фомич, Факты.
— Да я вам их целую кучу принесу!
— И хорошо. Вот тогда и поговорим.
— Ладно, ладно. Договорились… У меня еще есть дело к тебе, Петр Ильич. Подольский хочет проводить какие-то свои исследования в нерабочее время… Понимаешь, не могу я оставлять постороннего человека в лаборатории. Тревожно мне.
— Понимать-то я понимаю. Только не посторонний он… Раз наш сотрудник, значит уже не посторонний. И никто ему запретить не может, если только не вредные они, его исследования…
— В том-то и дело, что вредные! За тем и пришел к тебе, а ты мне помочь не хочешь.
— А коли вредные, запрети! Письменно запрети. А нарушит — пиши докладную.
— Так-то оно так… Только он к директору собирается идти за разрешением. А директора-то нашего ты, слава богу, знаешь. Подмахнет, не глядя, а мне потом кашу расхлебывать.
— Ну, не понимаю тебя, Иван Фомич, пойди сам к Алексею Александровичу и растолкуй ему.
— Боюсь, он неправильно поймет… Дело это довольно тонкое. Чисто формально Подольский продолжает работу, начатую Ортом. Понимаешь? Орт, не подумав, как-то бросил идею, а тот и подхватил… Неудобно мне в это дело мешаться… Могут решить, что я зажимаю работы Орта. Вот я и думал, что, может, ты… директору-то подскажешь. Тебя-то он во как слушает, не то что меня!
— Ну, это ты брось, Иван Фомич. Он всех одинаково слушает. А я тут ни при чем. Не мое это дело в науку путаться. Что же касается нарушения трудовой дисциплины, давай факты.
— Значит, не хочешь помочь старому другу?
— Не могу, Иван Фомич! Рад помочь, но не могу.
— М-да… Ну, ладно… Да! А как насчет того дела? Ну, о переводе Меконицкой и Лебедева из группы Урманцева?
— И это сейчас решить мы не можем. Сам знаешь, Урманцев-то в командировке.
— А зачем он нам сейчас нужен? Давай переведем их… временно. А вернется Урманцев — оформим все как полагается.
— Нельзя без Урманцева. Никак нельзя!
— Ой, что-то ты больно осторожен стал, Петр Ильич!
— Не понимаю, о чем это вы, Иван Фомич?
— Ну, хорошо. Бывай! Привет Марье Кузьминичне.
— Всего хорошего, Иван Фомич. Заходи.
— Зайду, Петр Ильич. Обязательно зайду.
Только в коридоре Иван Фомич утратил привычную, в сладеньких складочках, улыбку. Нахмуренный и озабоченный, он сразу же стал выглядеть намного старше. Но его никто не видел.
В тот же день, проходя мимо кабинета Орта, где теперь сидел Иван Фомич, Подольский увидел плачущую девушку.
По-детски закрыв ладошками глаза, она стояла, наклонившись к стене. Юбка-колокол до колен открывала ее тонкие ножки. Сжатые горем плечики казались узенькими и хрупкими. Михаил узнал Ларису — стенографистку и машинистку — секретаря Евгения Осиповича.
Остановившись у нее за спиной, он некоторое время смотрел, как беззащитно она плачет, потом нерешительно дотронулся до худого локтя.
— Что с вами, Лариса? Кто-нибудь обидел?
Не оборачиваясь, девушка отчаянно помотала головой. Рыдания усилились.
Михаил мучительно, не находя слов и не решаясь уйти, все еще касался застывшей рукой ее локтя. Неожиданно девушка обернулась и, не отрывая ладошек от ослепшего лица, уткнулась ему в плечо. Сразу стало жарко и неудобно.
— Может, воды принести?
Лариса попыталась ответить что-то.
— Я сейчас! Сейчас принесу! — заторопился w, безуспешно пытаясь прислонить ее обратно к стене.
Она затрясла кудряшками, что-то сказала, но он уже побежал по длинному высокому коридору мимо больших строгих дверей.
Ларисины зубки мелко стучали о край граненого стакана и крупные капли воды расплывались на ее коричневой кофточке темными пятнами. Она долго не могла отдышаться и все еще вздрагивала. Немного успокоившись, она достала из кармана пудреницу, но, увидев свое красное опухшее лицо, опять разрыдалась открыто и горько.
Произошло же вот что.
Лариса встретила в коридоре Ивана Фомича. Она поздоровалась с ним и прошла мимо. Иван Фомич проводил ее взглядом и вдруг позвал:
— Можно вас на минуточку?
Лариса обернулась и, увидев, что Пафнюков машет ей рукой, подошла к нему.
— Что-то давно вас не видно. Вы не болели?
— Каждый день бываю здесь, Иван Фомич. С девяти до пяти.
— Так-так. Ну, и что же вы здесь делаете каждый день?
— Когда что…
— Вы как будто еще где-то учитесь?
— В библиотечном институте, на втором курсе.
— Молодец какая! Прямо молодец. Да и куда теперь без образования? Все учатся. Но, кроме учебы, есть еще и работа. Вы меня понимаете? Евгений Осипович здесь многих разбаловал. Распустил! И вас, милая, в том числе. Да, да, я все знаю! Запомните, я лодырей и дармоедов в своей лаборатории не потерплю!
Иван Фомич грозно взмахнул рукой и прошел к себе.
А Лариса осталась стоять в коридоре.
…Михаил сжал зубы и тихо сказал:
— Пойдем домой. Я провожу тебя.
Они вышли на улицу. Было холодно. Но свежий запах весны уже щекотал ноздри.
Михаил мучительно не находил слов, хотя чувствовал, что Лариса ждет, когда же он что-нибудь скажет.
— Правда, что ты работал в цирке? — наконец спросила она.
— Правда.
— Почему ты ушел?
— Захотелось настоящего дела.
— А там было не настоящее?
— Не знаю… Мне казалось, я могу делать что-то большее, чем выдумывать новые фокусы.
— Там, наверное, было много красивых женщин? Гимнастки, наездницы… акробатки? И ты, наверное, жалеешь, что ушел из цирка? Правда ведь, жалеешь?
— Единственное, о чем я жалею, это о смерти Евгения Осиповича. И всегда буду жалеть.
— Он был хороший… Очень хороший! Все остальные и мизинца его не стоят… Тебе, наверное, сейчас очень трудно? После вольной цирковой жизни попасть к нам…
— Кто тебе наболтал о вольной цирковой жизни? Это такая же работа, как и всякая другая.
— Такая же? Ты что, и номерок там снимал?
— Нет.
— Ну, а теперь снимаешь!
— Как будто дело только в этом.
— Конечно, нет! Я имею в виду интриги, сплетни…
— Это ты везде найдешь… И в цирке тоже… Если, конечно, будешь искать. А не будешь — поймешь, что это не главное, а наносное, как пена в половодье.
— Собираешься читать мораль?