Мир иной

Домов настоящих здесь, разумеется, тоже нет. Вместо них – кривоватые контуры, очерченные все теми же унылыми желтыми линиями. Кое-где, правда, уже намечены двери и окна, но в большинстве случаев – просто обводка, указывающая, что данное место кем-то застолблено. Для проживания это, конечно, значения не имеет. Жить можно и непосредственно в пустоте, ничем ее конкретно не ограничивая. Но такова, видимо, психология человека: укрыться, хоть ненадолго, от посторонних глаз, спрятаться, заслониться, отгородиться стенами. Чтоб ни одна собака тебя не могла достать.

Мальвина останавливается перед самым последним строением. Это просто эскиз, к нему даже тропинка не подведена. Дверь все же намечена – тусклым безразличным прямоугольником, и почему-то намечен квадрат окна, расположенного под самой крышей. Любопытно, зачем Дудиле окно? Вокруг – бездна, взгляд не на чем задержать. Все-таки, обитая в центре, от этого отвыкаешь. Забываешь про адский провал, не имеющий ни дна, ни краев. Так, наверное, выглядят окрестности преисподней. Замирает сердце, кружится голова. Кажется, что вокруг не воздух, а смертный настой.

– Ну что? – нетерпеливо интересуется Кэп.

Мальвина взмахивает ресницами:

– На вызов не отвечает.

– Давай я попробую.

– Нет, подожди, подожди!..

Она поднимает перед собою ладонь. Как-то ее поворачивает, и на мякоти проступает клавиатура. Мальвина тычет в нее указательным пальцем:

– Выходи, Леопольд, подлый трус!..

По-моему, совсем не смешно. Голос у Мальвины такой, как будто она сейчас закричит. Однако, это, по-видимому, и срабатывает. Дверь открывается, возникает на пороге Дудила. По первому впечатлению, он нисколько не изменился – все те же уныние, грусть, как у ослика, заблудившегося в лесу. Собственно, это ослик и есть: аватара Дудилы сделана по образцу известной мультипликации. Печаль распространяется от продолговатых выпуклых глаз, от громадного носа, на самом конце которого помечены точки ноздрей, от ушей, стоящих торчком, от вытянутой серой физиономии.

– Говорят, ты продал свой дом Коккеру?

Дудила не произносит ни слова. Он просто топчется в желтом контуре, обозначающем дверь. Его продолговатая голова свешивается все ниже и ниже, а глаза, как туманом, подергиваются жалостливой дымчатой влагой. Наконец, он печально вздыхает, приподнимая плечи, и, несмотря на критичность момента, я не могу не отметить качество его аватары. Классная все-таки у Додика аватара. Даже ноздри при вздохе немного расширяются и дрожат. Ни у кого, наверное, такой аватары нет. Что, впрочем, не удивительно: Дудила живет здесь чуть ли не дольше всех.

– У меня трудности на Земле, – скорбно говорит он.

Плоские ресницы моргают. Уши тряпочными ремнями покачиваются над головой.

Дудила разводит руки и после паузы добавляет.

– Вот так…

А затем поворачивается и уходит внутрь дома.

Тьма смыкается за ним, как вода.

Ну, что тут скажешь?

Трудности на Земле бывают почти у всех. У меня, что ли, на Земле трудностей нет? На то она и Земля, чтобы создавать трудности.

Правда, это не означает, что их надо тащить сюда.

– Вот дур-р-рак, – с чувством произносит Мальвина.

– Да уж, поехал совсем… – неохотно соглашается Кэп.

Чубакка тихо рычит.

Мы не знаем, что делать дальше.

Так и стоять, как цуцики, среди пустоты?

Все, впрочем, решается само собой.

Контуры дома вдруг начинают мелко дрожать, расплываются, утрачивают объем, распадаются на тусклые световые штрихи. Те, в свою очередь, сыплются вниз как искры. Одно-два мгновения, и вместо дома обнаруживается черный провал. Границы города отступают метров на пятьдесят.

– Ах!.. восклицает Мальвина.

Мы все понимаем, что это значит.

Это значит, что Дудила сюда уже не вернется.

Потом мы с Квинтой еще немного сидим на краю. Мальвина голосом, в котором посверкивает углеродная сталь, заявляет, что она сегодня же отыщет Альберта. Хочет он этого или не хочет, нравится ему или нет, а порядок в городе пусть наведет. Что, черт побери, у нас происходит!?.. Кэп с Чубаккой тоже решают, что им надо бы вернуться к своим делам. Их ждет «Мальчик». Как раз сегодня они собирались отцентрировать дальномер. Ни хрена он пока не центрируется. С оптикой, как они объясняют, вообще полный завал… А мы с Квинтой сворачиваем в боковой переулок, как две тени, бесплотно, не касаясь друг друга, неторопливо следуем по нему, и в расширенной его части, которая далее, видимо, будет преобразована в сквер, обнаруживаем крохотный трамвайный вагончик.

Заметив нас, он освещается изнутри и приветливо тренькает, показывая, что готов работать.

Вагончик привозит нас на Фонарную улицу. По дороге Квинта молчит, лишь упорно, будто заучивая наизусть, вглядывается в строения за стеклом. В таком состоянии ее лучше не трогать, и я тоже молчу, впитывая прозрачную тишину.

Этот район был освоен одним из первых. Дома здесь реальны, в них чувствуется прочная вещественность бытия. Заметны кое-где даже трещины на штукатурке, и в каждом доме, скрадывая темноту, горят два-три ярких окна. Причем это не какой-нибудь там наспех нарисованный свет, сделанный за двадцать минут в режиме автоматического изображения, а – настоящий, еле слышно подрагивающий, подразумевающий глубину, полный электричества, дышащий квартирным теплом. От него тянутся длинные отблески по брусчатке. В общем, здешние разработчики молодцы. Представляю, сколько это заняло у них сил и времени. Зато улица действительно, как живая. Месяца четыре назад вдоль нее появились настоящие фонари. Тоже, надо сказать, прекрасная эмуляция: толстый, чугунный, до второго этажа, кованый завиток и граненый ромбик под ним, поблескивающий фигурным стеклом. Правда, в гранях ромбика пока – пустота. Гладь стекла отражает лишь немотное безлюдье пространства. Ну, это понятно: согласовывать освещение по всей улице – чудовищная морока, каждую тень надо по отдельности прорисовывать, каждый выступ, каждую крохотную щербинку. Ничего, я думаю, со временем изобразят.

Квинту даже фонари нынче не радуют. Она все так же молчит, стискивая оконный поручень. И лишь когда вагончик притормаживает в конце улицы, она, спрыгивая со ступеньки, негромко спрашивает:

– А ты заметил, что на площади не было ни одного эльфа? Платоша был, Кэп с Чубаккой примчались, как только услышали, музыкантов наших я тоже видела, программистов, художников, кое-кого из ремесленного квартала. Мальвина и та, заметь, время нашла. А от эльфов – ни единого человека. Вот за что я их не люблю. С одной стороны, они как бы с нами, с другой – как бы отдельно от всех. У эльфов обязательно так. Никогда не знаешь, чего от них ждать.

Я вспоминаю, что эльфов на площади действительно не было.

– Ну… Альманзор, вероятно, сейчас советуется с общиной. У них ведь правило: сначала обсудить вопрос между собой. Давай подождем. Думаю, что уже завтра эльфы что-то решат.

– Нет-нет, – быстро говорит Квинта. – Я знаю: на эльфов полагаться нельзя. Что – Альманзор? Альманзор у них – не царь и не бог. Альманзор опять скажет, что «эльфы не вмешиваются в дела людей».

На это мне возразить нечего. Эльфы с подобными заявлениями выступали уже не раз. Тем более, что у Квинты с эльфами особые отношения. Я помню, как Альманзор посматривал на нее, когда мы были у них. Так смотрят только если имеется некий подтекст.

Совместное прошлое, например.

Впрочем, эту тему лучше не поднимать.

Мы доходим до края брусчатки и, свесив ноги, усаживаемся на нее. Между прочим, действие не такое простое, как может показаться со стороны. Обычно что-то одно: либо ты в пустоте ходишь, ступая как на асфальт, и тогда, разумеется, сесть, свесить вниз ноги нельзя, либо свешивай сколько хочешь, пожалуйста, но тогда есть риск, что провалишься при первом же неосторожном шаге за твердь.

Полетишь вверх тормашками не в силах затормозить.

Очухаешься уже на Земле.

Таков закон восприятия.