Убийство в Рабеншлюхт

Иоганну и самому стало не по себе. По спине пробежали холодные мурашки, а дыхание перехватило, словно кто-то крепко сжал его горло пальцами. Юный сыщик накинул простыню на труп и хрипло спросил:

— Куда дальше?

Мария показала глазами на маленькую дверцу, что вела в дом. А потом так и пошла за ним, ни на секунду не отпуская руку. Иоганн осторожно приоткрыл дверцу — чуть-чуть, чтобы осмотреться. За дверью оказались старые сени. Видимо, когда-то с этой стороны был вход в дом, но затем пристроили «больничку», а вход прорубили с другой стороны. Сени оказались маленькими и тесными, за ними была еще одна дверь, и только Иоганн потянул ее на себя, как сразу услышал дядюшкин голос.

— Это тяжкий грех, сын мой… Равнодушно смотреть, как человек лишает себя образа Божия. Ибо душа наша и есть образ Божий, он нам передан как великое благо и его нужно беречь ото всякой скверны.

— Так неужто мы ничего не делали, святой отец? — ответил отцу Иеремии глухой мужской голос. — И укоряли его, и вино от него прятали — да от доктора разве спрячешь? У него в каждой склянке какая-нибудь гадость на спирту. Поначалу-то, как я из Легиона вернулся, еще более или менее было. Ну, напьется человек — с кем не бывает, я и сам не без греха. А сейчас каждый день… После полудня, почитай, уже на ногах не стоит. Вот и сегодня, приехал с чужаками на телеге, труп свалили в «больничку» — гляжу, нет Филиппа. Даже искать не стал, знаю, опять к бутылке присосался. И точно. Вылез часа через два, понес пьяную чушь, а потом упал на скамью и заснул. Еле в спальню перетащил — растолстел он последнее время страшно. Так и спит у себя.

После слов Франца — его голос Иоганн узнал сразу — наступила долгая пауза. Наконец, послышался чей-то вздох, а за ним тихий голос отца Иеремии.

— Не хочу показаться бестактным, дети мои, — сказал священник. — Но нет более мерзкого преступления, чем убийство. Так уж сложилось, что на меня эта ноша легла — расследование. Могли ведь невиновного осудить. Поэтому прошу у вас прощения за свои вопросы. Но не могу их не задать. Знаю, вы собираетесь осенью пожениться и что любите друг друга — знаю. Может быть, мне и стоило расспросить вас по отдельности, но есть у меня твердое убеждение: у людей, которых Бог собирается соединить, не должно быть тайн друг от друга. Лаура, какие отношения у тебя были с Феликсом?

— Не было у них никаких отношений! — резко ответил за Лауру Франц. — Я уважаю вас, святой отец, но лучше бы вам не верить деревенским сплетням.

— Но…

— Святой отец, я человек гневливый! Это грех, я знаю — вы и сами не раз говорили на проповеди, так не доводите до греха. Не думайте, что я совсем уж дурак. Почерка у нас взяли для чего? Подозреваете. Мол, у меня ревность к этому мерзавцу была, отомстить хотел. А я вам вот, что скажу, святой отец: не лезьте в нашу жизнь! Мы сами между собой разберемся, и никого постороннего я не потерплю с расспросами. Даже вас. Никакого отношения к смерти Феликса мы не имеем, ни я, ни Лаура. Сдох, туда ему и дорога.

Иоганн с Марией переглянулись — глаза девчонки снова стали темными, словно тот самый омут, в котором водятся черти. Из комнаты послышался негромкий женский плач. И совсем уж тихо заговорил священник, успокаивая плачущую Лауру. Слышны были чьи-то шаги — видимо, Франц расхаживал по комнате. Но затем все успокоилось, и снова наступила тягостная пауза.

— Хорошо, — произнес, наконец, священник. — Но кое-что я все-таки еще спрошу у вас, Франц. Мы видели следы на дороге у кузницы. Похоже на следы от велосипеда…

— А, ну это пожалуйста! — с облегчением выдохнул Франц. — Я там сегодня с утра катался. До колодца Рэнгу и обратно.

— Кого-нибудь видели?

— Да никого там не было… Кажется, Себастьян около кузни возился. Да бродяга еще, как его… Альфонс Габриэль, что ли? Ну, точно! Я остановился на обратном пути, воды попросил, а бродяга мне сказал, что за речкой дорога старая, еще римских времен. Там, мол, лучше, чем по песку. Ну, я и поехал. Искупался, затем на тот берег, а когда обратно вернулся — тут как раз толпа у кутузки. Лауру забрал и домой. Больше мы никуда не ходили.

— А Феликса вы не видели сегодня?

— Только мертвым, — неожиданно ухмыльнулся Франц. — Когда его сюда Филипп привез.

— Понятно… — дядя снова сделал паузу. — Кстати, пастуха вы на том берегу не встретили?

— Пастуха? — удивился Франц. — Видел, да. А чего это вы спрашиваете? Причем тут он?

В голосе жениха Лауры снова прозвучало подозрение. Иоганн тоже не понял вопроса, нахмурился, пытаясь понять, куда ведет дядя, но затем решил, что спросит позже. Внезапно ему в голову пришла странная мысль: ведь если доктор сейчас пьян и спит, то дяде никакая опасность не угрожает. И, значит, он, Иоганн, просто подслушивает. Юноша покраснел и тихонько взглянул на Марию. Та застыла, словно статуя, боясь даже пошевелиться. Лишь глаза выдавали любопытную девчонку: ей было жутко интересно подслушивать взрослые разговоры.

— Да нет, ни причем… — сказал тем временем дядя. — Да вот еще… В деревне в последнее время слухи ходят про привидения. Вы ничего такого не слышали?

— Привидения точно есть, — решительно заявил Франц. — Я не только слышал, я их видел. Вот как вас сейчас. Весной дело было, уже снег сошел. Я в Леменграуен ездил, возвращаюсь, поздно, луна уже на небе… Ну и решил сократить дорогу через лес по старой просеке — там вполне можно было проехать. Да чего-то заплутал, сбился с пути, будто меня сманил кто. Ну, это я уж потом подумал, а тогда растерялся. Слышу шум какой-то — ну пошел на этот шум, а там… Уж на что я во многих переделках побывал, а тут душа в пятки. Невдалеке, метров сорок может, из подлеска поднимается кто-то — большой, страшный, с рогами, а сквозь него луна на деревья светит.

— Сквозь него? — заинтересовался священник. — А это не могла быть какая-то шутка? Ребятишки, например, баловались? Знаете ж, забавы у них какие бывают: сошьют себе из старых тряпок балахон и пугают друг друга ночью на кладбище.

— Какие ребятишки ночью в лесу? Клянусь вам, святой отец, это что-то бесовское было. И никаких тряпок там — свет сквозь него шел.

— Хм… очень необычно, — задумался священник. — А дальше что было?

— А что дальше? Крестное знамение сотворил я, развернул коня, и только меня и видели. Вы не подумайте, святой отец, я ведь, правда, многое повидал, байки вам рассказывать не буду.

Впечатленный рассказом о привидении, Иоганн и не заметил, как сам вцепился в стоявшую рядом Марию. Так и держались друг за дружку в темных сенях, прислушиваясь к каждому шороху из соседней комнаты. Слышно было, как кто-то зашевелился, зашуршал, а затем отец Иеремия кашлянул и негромко произнес:

— Еще один вопрос, Лаура. Мой племянник подобрал сегодня ленту. Посмотрите на нее, может, это ваша?

— Нет, не моя… — тихо и отрешенно ответила Лаура.

Даже не видя, что происходит, Иоганн был готов дать голову на отсечение, что девушка и не взглянула на ленту. Отец Иеремия помолчал, собираясь с мыслями, вздохнул тяжко и принялся собираться.

— И последнее… — неожиданно голос Иеремии прозвучал совсем рядом с дверью. Отчего Иоганн с Марией вздрогнули и, разомкнув руки, отпрянули вглубь сеней. — Может быть, кто-то из вас видел у Филиппа бумаги, написанные по латыни? Никто не обращался к нему с просьбой перевести какой-нибудь документ?

— Вы не в ту дверь идете, святой отец, — подсказал священнику Франц. — А документов мы никаких не видели. Ни на латыни, ни на греческом, ни на русском…

— А ты, Лаура? — на всякий случай спросил девушку отец Иеремия.

Но ответа так и не дождался.

Попрощался с Францем и направился к выходу. С другой стороны дома. А Иоганн и Мария прошмыгнули из сеней в «больничку», оттуда во двор и мимо глухо ворчащего Гиппократа через забор на улицу.