Страница 53 из 76
Нас, офицеров штаба, почти каждую ночь направляли на передний край для рекогносцировки оборонительных сооружений и проверки бдительности несения боевой службы. Полковой инженер со своими саперами руководили отрывкой траншей и ходов сообщения женщинами села. Колхозницы были привычными к земляным работам и с нормой отрывки (7 погонных метров траншеи) справлялись за первую половину ночи. Потом по ходам сообщения с домашними гостинцами пробирались в первую траншею, где суженые ожидали их посещения в своих землянках. Гостинцы были домашними: «шматок» сала, кувшин самогонки из «цукровых бурякив» да кисет с нарубленным «тютюном-самосадом». Самогонка, закуска и табак были для всей землянки, а «десерт» только для своего «чоловика», по-фронтовому — на грунтовых нарах. Тех солдаток, чьи мужья воевали на других фронтах, иногда ублажали кумовья, как это хорошо показано в кинофильме «А зори здесь тихие». Помните фразу хозяйки старшины Васкова, которая произнесла такие слова: «Может, и моего суженого какая-либо приголубит на чужбине».
Я обычно выходил на контроль в полночь — после отправки боевого донесения. Перестрелка в эти часы затихала. Заходил в землянку комбата Алексея Кошелева, в которой, кроме него, размещался начальник штаба батальона Василий Николенко, младший лейтенант — начальник связи, дежурный телефонист и фельдшер батальона Лена П. Комбат обычно был уже в готовности сопровождать меня по траншее. Мы с ним были земляками и давними друзьями. Однажды я застал такой разговор командира батальона с молодым младшим лейтенантом.
— Тебе сколько лет?
— Восемнадцать, — ответил связист.
— Давно на фронте?
— Уже целую неделю. Вчера даже побывал под сильным минометным обстрелом и не задело.
— А ты хоть раз имел «дело» с женщиной или девицей?
— Откуда же, меня взяли прямо из класса — и на курсы связистов. Ничего я еще не успел.
— А вдруг прилетит гаубичный снаряд большого калибра, рванет и — прощай, молодость?
Потом обратился к фельдшеру: Лена, тебе ведь тоже престижно из юноши сделать настоящего мужика, поделись с ним опытом. Обучи. Потом добавил: «Это мой командирский приказ. Доложишь о выполнении».
Обход траншей — дело неблагодарное, особенно в дождливую погоду. От траншеи в тыл делаются ходы сообщения — длинные отводы ко второй траншее, и короткие — во взводные землянки-блиндажи. Во второй половине ночи у землянок на корточках раскуривали самокрутки служивые, чтобы огоньком не привлекать вражеских пулеметчиков и снайперов. Это был именно тот момент, когда законный муж в землянке получал свой «десерт». Нас обычно останавливали перед входом в землянку, предупреждая, что там «до чоловика жинка прийшла». И хоть эту фразу приходилось выслушивать каждую ночь, все равно комбат высказывал упрек примерно такого содержания:
— Что, зачесалось у нее за неделю? А как же те в России, которые с сорок первого бедствуют, но терпят? Все равно в карман не напасутся до конца войны.
— Це вы правду кажэтэ, товарыш комбат, — соглашались солдаты и сержанты, но жены продолжали приходить.
По возвращении перед рассветом мы застали обитателей землянки комбата спящими. Печь погасла. Комбат ругался. Потом вспомнил о приказании и спросил, почему не доложили о выполнении приказания. Лена усмехнулась и сказала, что приказание было выполнено с помехами, так как стажеру-связисту приходилось одновременно отвечать по телефону при проверках исправности линии. Конечно, опыта у него никакого, но теперь распечатался.
В ноябре 1973 года меня пригласили в это село местные власти по случаю открытия школьного музея боевой славы, посвященного 30-летию освобождения их села и почти двухмесячной обороны нашего полка на их земле. Я привез в качестве подарка музею фотомонтажи всех учтенных ветеранов полка, схемы боев, списки с адресами ветеранов и множество фотографий. С каким трепетом в душе я прошел вдоль всех траншей, от которых остались «шрамы» на скатах и выемки в местах землянок и огневых позиций орудий. Сохранилась и та хата, в которой размещался штаб. Старик со старухой уже давно ушли в мир иной. Директор восьмилетки и «голова сельрады» решили перекрыть ее заново соломой и содержать в прежнем виде, даже поставили полевой телефон и керосиновую коптилку из гильзы снаряда. Хата стала филиалом школьного музея боевой славы.
На митинге, устроенном по сему случаю, у трибуны стояли из 70-ти человек, призванных в ноябре 43-го, только восемь бывших воинов. Я был немало удивлен не только тому, что мне надели ленту и выдали диплом Почетного гражданина этого села, но и тому, что почти все они меня узнали влицо, хотя видеться приходилось в основном ночью на окопных работах и в траншеях. Более того, они решили назвать новую улицу для молодоженов улицей 48-го стрелкового Краснознаменного Трансильванского полка. Такого же звания был удостоен и коман-дир батальона подполковник Алексей Кошелев, проживавший в Кисловодске со своей женой, медсестрой-фронтовичкой Фатьмой. Его супруга Фатьма (крымская татарка) была фельдшером в батальоне, потом начальником аптеки медса-бата, и еще с боев под Туапсе в 1942 году они связали себя семейными узами. Сам Алексей Варламович, как я писал, начинал войну сержантом с медалью «За отвагу» еще с финской. В тяжелых боях на туапсинских перевалах за боевые отличия он получил орден Красного Знамени и звание младшего лейтенанта, пройдя затем в стрелках и пулеметчиках взвод, роту и батальон, закончил войну майором с двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны и Александра Невского. Представлялся даже на Героя за форсирование Тиссы. А вот еще одна любовь. Шура Маслова (Переварова) лейтенант, комсорг стрелкового полка. Она не раз поднимала роты в атаку, когда взводный лейтенант не мог сам оторвать от земли зеленых новобранцев. А перед ней они пасовали. Да, и она жила с полковым особистом Переваровым. Приезжала в подмосковные Химки рожать к матери, оставляла бабушке внука-младенца и свой денежный аттестат фронтового содержания на прокорм по карточкам, а сама снова возвращалась в строй.
Но вернемся в штаб — в хату бабы Улиты. Задень всех девиц переодели по-зимнему, выдав солдатские кальсоны и бязевые нижние мужские рубахи, ватные брюки, телогрейки, гимнастерки и юбки, на ноги валенки на пять размеров больше, чем положено, и шапки-ушанки из смушки да солдатские брезентовые поясные ремни. Таковы и были наряды наших «примадонн» в ту зимнюю пору. Определить, где у них талия или бюст, было невозможно, тем более найти шов на чулках, так как вместо них были байковые портянки. Даже в нетопленой хате штаба или в землянке в таком одеянии было тепло. Хуже было, когда появлялись вши — неизбежное зло пехоты, с которым бороться было нечем, так как не имелось дуста. Считалось большой удачей, если его брали как трофей у убитых немцев или у военнопленных.
Чего только не увидишь ныне на экранах телевизоров в игровых кинофильмах и на страницах красочных журналов, газет и просто репродукций и иллюстраций: девицы взывают страстно: «Бери меня, я вся твоя». Их стройные нижние конечности произрастают из-под мышек. Талию можно охватить пальцами рук, а взгляд их настолько же томный, доступный, как и расчетливый одновременно. На фронте тоже стремились к этим стандартам, но не всегда получалось.
Примерно такими же были женщины только в штабах, нои в1941,и в1945 годах в летнюю пору, когда восседали с радиостанциями или пишущими машинками на заднем сиденье «виллисов» у большого начальства, начиная с командиров корпусов и выше. Но если спуститься до полковых и батальонных штабов, медицинских рот и рот связи, да еще в зимне-весеннее время, да на дорогах, разбитых гусеницами целой танковой армии, то вид наших женщин без содрогания не вспомнить даже теперь, 57 лет спустя после Победы.
Многие невзгоды забыли ветераны, но тот наш переход в феврале 1944 года от Умани до Ботошанн в Румынии запомнился всем и навсегда, так как длился он 25 суток на дистанции 450 км боевого пути. Тогда мы забывали не только дни недели, но и где и когда ели в последний раз, ибо все кухни тогда отстали из-за взорванных мостов. Кормили нас по «бабушкину аттестату» местные сердобольные хозяйки картофелем в мундире да квашеной капустой, «бо хлиб герман забрав».