Страница 10 из 27
– Я советовался со своим начальством, и в принципе возражений нет, но у меня попросили несколько часов на размышление. Там любят хорошенько все обмозговать.
– Будем надеяться, что сегодня мы получим ответ.
– Мануэль, у вас не найдется плана Томельосо?
– Зачем он вам?
– Я буду помечать на нем те места, где, по словам свидетелей, видели в тот день доктора.
– Конечно, у меня есть план города. Но, по-моему, будет лучше, если вы запишете названия улиц, которые вам назовут, а потом мы вместе обозначим их на карте.
Неожиданно на железный карниз уселся воробей и хитро посмотрел в окно кабинета.
– Гляньте, Мансилья, как красиво переливаются перышки птицы в солнечных лучах.
– Лучше бы она принесла нам какие-нибудь новости насчет дона Антонио.
– О, друг мой Мансилья, в тот день, когда птицы заговорят…
Воробей отвернулся от окна, огляделся по сторонам, словно решая, куда ему направиться, и полетел, почти касаясь земли, в сторону улицы Ферии.
Незадолго до восьми вечера позвонили из Управления безопасности Алькасара и дали разрешение на оповещение горожан. Вскоре сквозь жалюзи открытого окна дон Лотарио и Плиний услышали слова сообщения:
«Всем, кто видел доктора Антонио Барандиарана от шести вечера минувшей среды, пятнадцатого октября, где бы он ни находился, в черте города или в его окрестностях…»
И так далее и тому подобное.
Они прождали до десяти вечера, но, поскольку никто не явился, инспектор Мансилья отправился в Алькасар, а Плиний и дон Лотарио – в казино «Сан-Фернандо», чтобы перекусить и к полночи успеть на кладбище послушать мятежные речи конспираторов, поносящих режим Франко.
Когда Плиний и дон Лотарио появились в казино, молодые сеньорито, потягивающие аперитивы, и мужчины в беретах обернулись в сторону начальника муниципальной гвардии и его спутника. Сообщение, сделанное через мегафон жандармской машины, вновь пробудило интерес к нынешнему положению Плиния и исчезновению дона Антонио.
Едва они успели заказать себе пива, как к ним подошел толстяк в берете, низко надвинутом на лоб, по прозвищу Птицелов.
– Разрешите подсесть к вам, сеньор начальник? – сказал он, испытывая гордость оттого, что стал предметом всеобщего внимания.
– Милости прошу. Что скажешь хорошенького?
– Вряд ли это можно назвать хорошеньким… Но и плохим не назовешь. Дело в том… дело в том, Мануэль и дон Лотарио, что я видел доктора в тот день, когда он исчез.
– Правда?
– Сущая правда.
– В таком случае, Птицелов, завтра же утром ты должен пойти к инспектору Мансилье и все рассказать.
– Нет, Мануэль, я ничего не стану рассказывать ни сеньору Мансилье, ни самому королю Бурбону. Для меня в нашем городе, как, впрочем, и во всей Испании, нет другого детектива, кроме вас… И то немногое, что я знаю, я расскажу вам или никому. Ясно?
– Что ж, спасибо тебе. Говори, раз так, я потом передам все Мансилье. Ты ведь знаешь, какие у меня сейчас отношения с губернатором провинции.
– Можете передавать кому угодно. А что касается вашего нынешнего положения, то мы еще поговорим об этом с кем следует и поставим точки над «и», будьте покойны.
– Ну, ладно, рассказывай. Все остальное образуется.
– Так вот, Мануэль, вечером пятнадцатого числа дон Антонио, как обычно, играл в домино в соседнем казино… И до одиннадцати часов я видел его затылок, так как сидел под зеркалом позади него, хотя и на расстоянии четырех-пяти метров.
– Мы уже догадались.
– Терпение, Мануэль, я еще не все сказал… Около часа ночи он, как всегда, закончил партию в домино и присоединился к компании своего друга нотариуса. Вскоре они по своему обыкновению вышли вдвоем прогуляться по площади… А час спустя я встретил его, уже без нотариуса, на улице Нуэва.
– А прежде ты встречал его когда-нибудь там?
– Нет, в ту ночь я случайно оказался на этой улице. Моему другу не терпелось показать мне мотоцикл, который он купил сыну, и мы вместе отправились к нему домой… А на обратном пути я увидел доктора.
– Он поздоровался с тобой?
– Нет, он шел по другой стороне улицы.
– Это было в два часа ночи?
– Нет, два пробило чуть позже, когда я открывал двери своего дома.
– Может быть, он шел по срочному вызову?
– Сначала я тоже так подумал, но при нем не было саквояжа, в котором он носит медицинские инструменты, и он шел не торопясь, словно прогуливался.
Птицелов сел на краешек стула, уперся обеими руками в колени и, вытянув голову и подавшись всем туловищем вперед, пристально посмотрел на Плиния.
– Что скажете, начальник?
– Что я могу сказать? Посмотрим, найдутся ли еще свидетели, которые видели его в ту ночь, послушаем их… Тогда, может, что-нибудь и прояснится.
Съев по бутерброду и выпив сначала пива, а потом кофе, Плиний и дон Лотарио поехали на кладбище в легковом автомобиле ветеринара «Сеат-850».
– Ну и работенка нам с вами досталась, дон Лотарио. Такой второй не сыщешь во всем свете.
– Что поделаешь… Не отказываться же.
– Тем более что алькальд дал ее как бы в компенсацию за причиненный мне ущерб.
Несмотря на хорошую погоду, улицы были безлюдны и Пасео дель Сементерио казалась пустынной и мрачной.
– Мы можем прихватить с собой Браулио, Мануэль, – предложил дон Лотарио, проезжая мимо погребка философа.
– Оставьте его в покое, а то он опять заведется и устроит нам веселенькую ночку.
– Не устроит, Мануэль.
– Вы ведь знаете, как я люблю Браулио, но все хорошо в свое время.
У кладбищенских ворот их дожидался могильщик Матиас. Он делал то короткие шажки, то длинные, то отпрыгивал в одну сторону, то в другую, словно играл сам с собой.
– Если бы алькальд не дозвонился мне, я бы сейчас преспокойненько спал дома. Я теперь живу в городе… Надо же такое придумать: республиканцы ведут пропаганду на кладбище! Это все равно, что утверждать, будто дрозды поют соловьями.
– Только не надо волноваться, Матиас.
– Разумеется, дон Лотарио. Я не стану волноваться, даже если у меня в животе начнется революция.
– Ну, уж и революция.
– Моя теща всегда говорила так: «Даже если у меня в животе начнется революция», или: «Даже если мне под хвост попадет вожжа».
– Ладно, Матиас, давай-ка ближе к делу. Кто-нибудь уже здесь есть?
– А разве мы не о деле говорим, начальник? Куда уж ближе! Ха-ха-ха! Прошу прощения. Конечно, есть. Человек десять-двенадцать из тех, кто уже приходил сюда не раз, да еще несколько человек, которые явились сегодня, узнав, что будете вы.
На кладбище царила кромешная тьма. Хорошо еще, что Матиас освещал им путь ручным фонарем, который отбрасывал свет на каменные кресты и застекленные ниши.
– Ну а если говорить всерьез, что здесь происходит?
– Скорее всего какой-нибудь транзистор, спрятанный в одной из ниш или еще где-то, ругает Франко на чем свет стоит. А кое-кто из бездельников пустил слух, будто это «красные» нашего города прячутся по ночам среди могил и проводят митинги… Поди знай, сколько времени говорил здесь этот транзистор, прежде чем его случайно услышал мраморщик Антонио.
– Мы зашли довольно далеко.
– Конечно, мы идем в новую часть кладбища.
– Сомневаюсь, чтобы подпольной пропагандой ночью да еще в таком неуютном месте, как кладбище, можно было сагитировать кого-то в ряды Рабочих комиссий.[5]
– Я тоже так считаю, Мануэль. Если бы пропаганда велась на главной площади или в дискотеке, можно было бы волноваться, но из-за того, что в самом отдаленном уголке кладбища радио вещает о том, что Франко одной ногой уже стоит в могиле и вот-вот к Бласти придет монархия и вернутся Меркадо Комун[6] и Хосе Хиль Роблес,[7] не стоит тратить свои нервы.
– И где же, по-твоему, спрятан приемничек?
– Судя по тому, сколько я здесь кружил, и, если, конечно, я окончательно не выжил из ума, что вполне вероятно, транзистор должен находиться в одной из ниш.
5
Рабочие комиссии – профсоюзное движение нового типа, сложившееся в Испании в конце 50-х годов.
6
Меркадо Комун – идеолог испанской реакции.
7
Киль Роблес, Хосе – идеолог испанской реакции.