Сын епископа

Кэтрин Куртц

«Сын епископа»

Пролог

И облекся в ризу мщения, как в одежду, и покрыл себя ревностью, как плащом.[1]

Эдмунд Лорис, некогда архиепископ Валоретский и примас всего Гвиннеда, взглянул на море сквозь запятнанные солью стекла окна своей башни-тюрьмы и не удержался от кривой улыбки. Редкостное выражение снисходительности к себе ничем и никак не умерило ярость ветра, воющего за плохо пригнанными стеклами, но письмо, спрятанное в требнике под рукой узника, давало ему особое, мрачное удовлетворение. Предложение было королевским, даже если учесть, какое высокое положение он занимал до своего падения.

Осторожно выдыхая давно копившуюся горечь, Лорис наклонил голову и передвинул книгу, чтобы взять ее в обе руки, опасаясь, как бы это движение не позволило тюремщикам, которые могли подглядывать за ним в любое время, заподозрить, что книга ему явно слишком дорога.

Вот уже два года, как его держали в заточении. Вот уже два года, как его мир ограничивался стенами этой монашеской кельи и весьма условным участием в жизни остального аббатства, когда это дозволялось: ежедневным присутствием на мессе и вечерне, всегда в обществе двух молчаливых и чересчур бдительных монахов, а также посещением исповедника — редко одного и того же два раза подряд, и уж всяко, нового каждые два месяца. Если бы не один из послушников, который приносил ему еду и был преизрядным пройдохой, что Лорис обнаружил довольно скоро, у бывшего архиепископа не оказалось никакой связи с внешним миром.

Окружающий мир! Как он жаждал туда вернуться! Два года, проведенные в аббатстве Святого Айвига, были всего лишь продолжением тех гонений, которые начались ровно за год до того, по смерти короля Бриона. В точно такой же прохладный ноябрьский день, как нынешний, Брион Халдейн встретил свой жребий — его вырвала из жизни порожденная адом магия одной из деринийских волшебниц, но его сыну и преемнику, четырнадцатилетнему Келсону, досталось неожиданное наследство: запретные силы. И юный Келсон без колебания вцепился в это нечестивое достояние и воспользовался им, дабы перевернуть вверх тормашками все, что было для Лориса свято, не говоря уже о том, что церковь всегда осуждала применение магии в каком бы то ни было виде. И все это совершалось под прикрытием его «Божественного Права» властвовать и его священного долга защищать свой народ — хотя, как король может оправдать свои сношения с силами зла, и как при этом осуществляется защита, было выше понимания Лориса. К концу ближайшего лета с помощью деринийских еретиков Моргана и Мак-Лайна, Келсону даже удалось настроить против Лориса большую часть его собратьев-епископов. Лишь недужный Корриган остался верен ему, и его чистое сердце отказало, прежде чем его успели подвергнуть унижению, которое впоследствии выпало на долю Лориса. Мятежные епископы искренно верили, что проявили большую доброту, дозволив Лорису присутствовать на так называемом суде, где он был лишен своего сана и осужден на пожизненное суровое покаяние.

Все еще скорбя, но воодушевленный хрупкой надеждой, что все удастся поставить с головы на ноги, бывший архиепископ легонько постучал корешком книги по губам и подумал о тайне, которую она теперь хранила — и все же новая весточка от людей, бывших его сторонниками, вызвала тревогу по поводу того, что творит новый король. Ветер, стонавший у шиферных кровель башен, опоясывавших аббатство с моря, пел о свободе открытых морей, откуда он прилетел, он принес привкус соли и крики чаек, паривших кругами, и приближавшихся к аббатству во всякий час, кроме самой глубокой ночи — и впервые за все время заточения Лорис позволил себе надеяться, что он тоже скоро, быть может, окажется на свободе. Многие и многие месяцы он боялся, что никогда больше не вкусит свободы, разве что — со смертью. О, не настолько он был глупцом, чтобы не подумать, что придется платить — но сейчас он вправе обещать все, что угодно. Действуя осторожно и ловко, он сможет играть то против одних, то против других в свою пользу, и, возможно, станет даже куда могущественней, чем был до своего падения. И тогда он сделается орудием Божьего воздаяния и раз и навсегда изгонит из страны проклятых Дерини.

А деринийская зараза была в самой крови короля, и, возможно, во всем роду Халдейна, не только в одном Келсоне. В самом начале Лорис считал запретные чары Келсона исключительно наследием его матери-Дерини, несчастной женщины, терзаемой угрызениями совести, которая и поныне жила в строгом затворничестве в другом отдаленном аббатстве, молясь за душу своего сына-Дерини, равно как и за свою, и посвятив жизнь искуплению зла, которое несла в себе. Она покаялась в своем грехе перед всеми в тот торжественный день коронации Келсона, готовая отдать жизнь, а то и душу, чтобы охранить юношу от чародейки, виновной в смерти его отца.

Но королева Джехана, какова бы ни была ее воля, не могла вершить за Келсона его бой; и, в конечном счете, юному королю пришлось встретить вызов, рассчитывая на собственные силы, неисчерпаемые силы, как выяснилось, вполне под стать вызову, но страшащие своей истинной природой. Признавая, что деринийская кровь матери могла здесь кое-что прибавить, Келсон во всеуслышание провозгласил священное право короля источником своих вновь обретенных способностей. Лорис страшился и другого, даже тогда, ибо помнил все, что рассказывали об отце мальчика.

В сущности, чем больше Лорис думал об этом — а у него было предостаточно времени, чтобы думать последние два года — тем больше приходил к убеждению, что Бриона и, соответственно, его предков, доселе не вызывавших подозрений, следовало винить в происходящем с Келсоном не меньше, чем Джехану. О том, насколько давно в этот род проникла зараза, можно было лишь догадываться. Разумеется, и Брион, и его отец, и предшественники время от времени привечали Дерини у себя при дворе. Ненавистные Морган и Мак-Лайн были всего-навсего самыми последними и самыми крикливыми из многих им подобных — а второй, между прочим, священник — лицемер до мозга костей; им обоим Лорис желал самой скверной участи, ибо эти двое во многом отвечали за нынешнее положение.

А касательно Бриона, кто мог отрицать, что король однажды схватился один на один со злокозненным Дерини и убил его? Лорис, тогда всего-навсего приходской священник с большими надеждами на продвижение, узнал о случившемся лишь через вторые и третьи руки, но даже при первых всплесках народного ликования по случаю победы короля у епископа вызвало холодок настойчивое предположение, что противник Бриона, отец женщины, виновной, в конечном счете, в его смерти, пал не только от меча Бриона, но и от загадочной мощи, которой владел сам король. Месяц спустя в тавернах смятенные очевидцы, которым развязывал языки эль, с опаской шептали о магии, которой воздействовал на короля Морган накануне судьбоносной схватки — и, благодаря ей, вырвались на свободу грозные силы, которые, как утверждал Брион, были благими, унаследованными им от отца-государя; но даже это допущение бросало на короля мрачную тень, насколько это касалось Лориса. Этот честный, пусть несколько суровый по своим верованиям человек, не был настолько наивен, чтобы согласиться, будто чистота помыслов и священное рвение — или Божественная милость к помазанному королю — послужили к спасению Бриона, хотя он держал свои предчувствия при себе, пока был жив Брион.

Теперь Лорис точно знал, что лишь такая мощь, какой обладал самый Враг, могла принести Бриону победу над таким противником, столь его превосходившим. И если эта мощь была дарована или даже просто высвобождена одним из проклятых Дерини, источник ее был очевиден: недоброе наследие из тьмы долгих лет союза с нечестивым племенем. Двойной опасный дар — от Бриона и Джеханы — падал двойным проклятием на их отпрыска. Для Келсона не оставалось надежды на избавление, и его надлежало уничтожить.

1

Исайя 59:17