Томас Рифмач

— Да тебе-то откуда знать? — оскалился Охотник прямо-таки по-звериному. — Стой, где стоишь, Томас, — бросил он мне, не оборачиваясь, — не подходи, обожжешься.

Я готов был броситься на него, но все же остановился.

— Томас, — произнесла служанка с мужеством отчаяния, — пожалуйста, уходи.

— Томас собирается остаться здесь и защищать тебя, — сказал Охотник. Злобное рычание в его голосе испугало меня не на шутку. — Это его последнее увлечение — присматривать за всеми. Ну, пускай теперь на тебя поглядит…

— Мой господин, пожалуйста…

— Только тебе было известно о голубе и о том, как заставить его заговорить. Но я догадался, где живет твоя нынешняя любовь.

— Не надо! Уходите! — донесся до нас испуганный шепот.

— Что тебе стоило не стареть! — О, как мне хотелось ударить Охотника, заставить умолкнуть этот страшный голос, но что толку! — Как я ошибся, когда разделил с тобой постель ради нескольких лет твоей красоты, как не подумал о том, что потом ты непременно предашь меня.

— Ты мог бы попросить королеву помочь, — послышались жалобные рыдания. — Вспомни мои мольбы…

— Какое дело королеве до такой гадости! Мы из милости убрали тебя с глаз долой… И вот благодарность! Что ж, я готов расплатиться с тобой.

Охотник воздел руки, черный плащ реял за ним, как ночь. Руки задвигались, словно он связывал в воздухе невидимые нити. Я ждал удобного момента, чтобы броситься на него, если он еще что-нибудь ляпнет — и не дождался.

Передо мной прямо из воздуха возникло создание, настолько отвратительное, что ни один эльф не мог вынести его вида. Посреди комнаты стояла женщина, земная женщина лет пятидесяти, предавшая Охотника тем, что состарилась. Я увидел, как она взглянула на меня. Наверное, в моих вытаращенных глазах она прочла то, чего там не было.

С криком боли и отчаяния она метнулась из комнаты. Я бросился было следом, но у порога остановился. Не будь я безголосым, окликнул бы ее, вопреки всем заклятьям… Бесполезно. И тогда весь мой бессильный гнев обрушился на Охотника.

Я ударил его в живот — и ощутил, как кулак охватило живое пламя.

— Ха, ха, — издевательски проговорил он. — Как же ты потом станешь играть, арфист?

В пламени не было жара, это был сплошной обман, как и все ухищрения Эльфийской Страны. Я ненавидел его магию, она могла породить дюжину личин, а вот сохранить девушке молодость оказалась бессильна. Я развернулся и двинул его другой рукой, надеясь найти в пламени сердцевину, добраться, наконец, до самого Охотника.

И тогда пламя охватило меня со всех сторон — наверное, я все же шагнул в него, хотя по-прежнему ничего не чувствовал.

— Хочешь поторговаться, арфист? Что ты дашь за мое имя, за возможность причинить мне вред? Еще семь лет в Эльфийской Стране? Побудешь семь лет форелью в ручье, если я стану медведем? Семь лет лесной пташкой, а я — ястребом? Сколько ты дашь за мое имя. Рифмач?

Он сумасшедший, если думает, что я стану с ним торговаться. Гнев человеческий слишком скоротечен по сравнению с семью годами человеческой жизни.

Каким-то образом я все же выбрался из пламени. Оно вспыхнуло в последний раз и исчезло; исчез и Охотник.

Я почувствовал холод и понял, что стою совершенно голый. На полу возле моих ног лежала кучка пепла — моя одежда сгорела. Пламя оказалось настоящим, но такой же настоящей оказалась и защита моей королевы.

Я бросился в озеро и плавал, пока окончательно не заледенел.

В следующий раз я проснулся уже ясным утром. Эрмина стучала тарелками. Мой прежний слуга никогда не будил меня так.

Но даже Эрмина казалась необычайно мягкой — для Эрмины.

— Ты замечательно все это провернул. Рифмач, — болтала она, накрывая на стол. — Мы и не знали, что смертные тоже умеют так играть. Королева и Пламенный поднаторели в этом, когда тебя еще и на свете не было. Надо сказать, она не ошиблась, поставив на тебя.

Я чувствовал себя просто несчастным, не в силах задать единственный вопрос. Что стало с той женщиной, которая прислуживала мне?

Я понял, что совершенно не хочу играть. Я думал о том, как голубь поет мою песню в Срединном Мире. Но почему все-таки он плакал кровавыми слезами? Что за сделку заключил дух павшего рыцаря с Королевой Эльфов? И почему она даровала ему так много — и так мало?

Время, устало думал я, время. Охотник рассказал мне окончание истории — настанет день, и я завершу свою песню. Сколько мне осталось служить? Почему мне не вернули голос, как только рыцарь обрел покой? И что это еще за «уста, не знающие лжи»?

Я увидел отражение Эрмины в воде. Она стояла позади меня.

— Тебе надо сменить одежду, — сказала она, указывая на мои лохмотья. — Эта уже никуда не годится.

В моем гардеробе были теперь вещи только чистого зеленого цвета, простые и вместе с тем элегантные. Я оделся, словно облекся в цвета одного из великих домов: в цвета эльфийского царства. Я хотел взять арфу, но Эрмина остановила меня, и я понял, куда нам предстоит пойти.

Беседка в саду, где мы встречались с королевой, была пуста. Розы и жимолость с бездумной щедростью расточали благоухание. Я направился к ним, собираясь присесть и подождать — и остановился. Нет, в беседке кто-то был.

Среди цветов спала женщина с длинными каштановыми волосами, в простом зеленом платье из льна. Я долго стоял и смотрел на нее. Рот чуть приоткрыт, ладонь под щекой, как у ребенка. Морщинистое лицо так спокойно, и так легко вздымается и опадает грудь.

Неужели она любила меня? Неужели Охотник был прав? Я вспомнил, как она касалась меня в переходах, вспомнил отогнанный кошмар и все ее заботливое, беззаветное служение, которое я принимал беспечно и слепо, потому что цена его, равно как и источник, оставались скрыты от меня.

Я опустился на колени и поцеловал ее в щеку. Веки задрожали и приоткрылись, она туманно взглянула на меня, словно я ей лишь снился. Все так же по-детски она потянулась ко мне, я подхватил ее на руки и прижал к груди.

Когда я бережно опустил ее на прежнее место, она долго смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Томас, — прошептала она, — я не думала, что ты придешь.

Я только молча смотрел на нее.

— Я любила его, — продолжала она, словно грезила наяву. — Он не хотел мне зла. Просто они — такие, всегда такими были и такими останутся. Когда я ребенком попала сюда, я была его ненаглядной; и потом он любил меня, хоть и недолго. Я ничего не могла поделать с собой, когда постепенно становилась тем, чем стала сейчас, и он тоже ничего не мог с собой поделать, верно ведь?

Я покачал головой.

— Может, в мире людей это все по-другому. Да, хотел я ей сказать, совсем по-другому — хотя нет, не совсем. И в мире людей все в точности так же. Я взял ее руку, поцеловал и тут же почувствовал, что другой рукой она гладит меня по волосам.

— Ты похож на него, — сказала она, — кое в чем… «Нет». — С моих губ не сорвалось ни звука.

— Я очень страшная, Томас?

«Нет», — беззвучно шевельнулись мои губы.

— Я понимала, что ты не захочешь меня, — продолжала она тем же дремотным голосом. — Если бы он был со мной, я тоже не захотела бы тебя…

Станет ли она снова прекрасной? Я припомнил истории о волшебных превращениях: о Белом Медведе, о свадьбе Гавейна, о Психее и Амуре… Я наклонился и поцеловал ее в губы долгим, мягким, нежным, свободным от страсти поцелуем.

Ее веки затрепетали и закрылись. Легкая улыбка играла на ее губах; она спала, словно и не просыпалась. Я оставил ее там, простую женщину, спящую среди роз.

Семь полных лет прослужил я в Эльфийской Стране. Я играл на эльфийских пирах и спал с королевой эльфов.

Она послала за мной вскоре после той игры. Она сама открыла мне дверь, не произнося ни слова. Она молчала всю эту ночь, отказывая себе в том, в чем было отказано мне. Она умела быть доброй, когда хотела. За все оставшиеся годы здесь я не произнес ни звука.