Томас Рифмач

За высоким столом встала какая-то местная модница. Я с трудом узнал свою королеву. Она подозвала меня, и я пошел через весь зал мимо менестрелей и акробатов и преклонил перед ней колени на высоком помосте.

Конечно, все глаза устремились на меня.

— Встань, — ласково обратилась ко мне королева. Я поднялся с колен, но остался стоять там же, где и был. Справа от нее сидела очень симпатичная. дама, а слева — вчерашний темноволосый охотник.

— Добрый вечер, Томас, — любезно приветствовал он меня, но по удивленному взгляду эльфа, сидевшего слева от него, я понял, что упоминание имени считается здесь неучтивостью. Я предпочел не заметить ее и любезно поклонился ему.

Охотник приподнял малиновую бровь.

— Так этот кутенок еще, и немой, сестра? — обратился он к королеве. Она ответила:

— Его слова предназначены только мне, но все же он не безгласен.

— Угадываю первый раз, — сказал Охотник. — Музыкант?

— Так и быть. Подскажу. Ветер не может того, что могут десять, мужей.

— Угадываю второй раз: флейтист?

— Опять подскажу. Безголосое дерево, меч без клинка.

— Угадываю третий раз: арфист?

— Угадал с трех раз! — вскричала королева, а ее окружение захлопало в ладони. — Но ты догадался только наполовину.

— Неважно, — снисходительно проговорил Охотник. — Несомненно, это выдающийся арфист. В музыке ты разбираешься лучше всех.

Руки его лежали на столе одна на другой. Он медленно начал раздвигать их, а пространство между ними заполняла маленькая арфа, еще миг — и вот он уже держит в руках инструмент.

Она была из белого дерева, изогнутая, как лебединая грудь, с белым голубем, вырезанным на деке. Серебряные струны, казалось, сами собой звенели в изменчивом свете. У меня руки зачесались испробовать арфу. Лорд-охотник протянул ее мне.

— Мой дорогой брат уже делает арфисту подарки? — Голос ее насторожил меня и мигом вернул к тем преданиям, о которых я так часто пел. В них людям случалось принимать эльфийские дары, нередко на свою беду.

Королева избавила меня от необходимости думать дальше, она сама взяла арфу.

— Очень миленькая, — деловито произнесла она, разглядывая инструмент со всех сторон. Под ее взглядом цвет арфы начал меняться на эбеново-черный, а голубь превратился в загадочно вырезанный узел, оправленный в серебро. — Как бы то ни было, ты услышишь его игру.

Я с радостью принял арфу у нее из рук.

— Сыграй нам, — сказала королева так же, как говорили до нее многие в десятках замков на Земле.

Только сидящие за столом обращали на меня хоть какое-то внимание; все остальные в зале вернулись к своим собственным увеселениям. Чтобы завладеть их вниманием, я мог бы начать с плясовой или грозной музыки, но неземной свет надоумил меня попробовать другое. Я давно понял: арфист должен доверять своему чутью. Музыка сама подскажет тебе, когда настает ее время. Я внял этому зову и начал играть вступление к «Тонущему Ису».

… Некогда в Малой Бретани жила-была принцесса. Однажды она изменила своему народу ради возлюбленного, открыла для него шлюзы, и вода затопила королевство. Это длинная вещь; я сыграл только плач тонущей земли, отныне навек затерянной на дне моря. Этот отрывок, нежный и печальный, всегда действует на слушателей.

Когда я играл первые такты, королевский стол слушал меня из вежливости, но вскоре музыка захватила их. Я играл негромко, только для тех, кто сидел рядом, чувствуя, как собирается позади меня внимание всего зала, словно огромный теплый зверь готовится к прыжку. Я начал играть погромче, уже для всех… и весь зал стал моим.

Я знаю эту огромную тишину, как знаю воздух, которым дышу, и воду, которую пью. В деревенском кабачке или в замке она одна и та же.

Тишина длилась даже тогда, когда затих последний отзвук струн.

Я стоял молча, руки неподвижно лежали на арфе. Кто бы ни нарушил тишину, это буду не я: для менестреля молчаливое внимание слушателей — высшее посвящение.

Нарушил его неожиданный мужской голос, взревевший: «Пить! Пить! Меня мучит Красная Жажда!»

Я ошарашенно взглянул на королеву. Она сжала губы, словно давая мне знак: «Тише. Потом поймешь». Королева отпила большой глоток из стоявшего перёд ней кубка, прежде чем обратилась, ко мне.

— Хорошо. Садись, менестрель, ешь и пей вместе с нами!

Она указала мне свободное место недалеко от себя. Стало быть, я менестрель, но менестрель любимый, который сидит за ее столом, хоть и не по правую руку. Я помнил, что нельзя касаться эльфийской еды и питья, и ел принесенную для меня земную еду: виноград из Смирны, датский сыр, лепешки из Уэльса и испанские фиги.

Когда слуги обнесли всех блюдами, я гадал, попросят ли меня сыграть еще, разрешат ли мне взять арфу в мои комнаты, или она превратится в, сухие листья или цыплячьи кости, едва я выйду из зала. Вынужденный молчать, я слушал разговоры вокруг:

«Он сказал, что она устала от него, но ее доброта не знает усталости…»

«К Пляске оно для меня будет готово…»

«Конечно, когда я был там в последний раз, этот маг тоже успел…»

«Ее время на исходе, а он и не знает об этом…»

«Настоящий лунный свет дает больше сил, чем свечи…»

Я смотрел на это удивительное море и все острее чувствовал свое, одиночество. Я думал: Господи, спаси и помилуй, семь лет выносить такое, и это только первая ночь… Я пытался думать о Мэг и Гэвине, но синий свет вставал между мной и моей памятью о живом огне мирного очага. Впервые с тех пор, как я сел на эльфийского коня, я подумал об Элсбет. Она зримо возникала у меня перед глазами, как не раз появлялась со времени нашей первой встречи: словно в сознание утопающего, живым потоком хлынули в меня воспоминания о днях, проведенных с ней, только теперь эти воспоминания были чисты, как прекрасные старинные легенды. Как бы ей понравилось здесь! Ее ведь всегда тянуло в дальние, запредельные края…

Я улыбнулся в душе, пожелав, чтобы Элсбет оказалась здесь, со мной — а потом в испуге заморозил и свою улыбку, и это желание. Здесь, в сердце волшебства, все может случиться! Я сам выбрал для себя эту участь. Вся моя прожитая жизнь привела меня к свиданию на холме с неземной, бессмертной королевой. Что знает Элсбет о подобных вещах? Обреченный на семь лет разлуки с родом человеческим, я в каком-то смысле заслужил это. Что бы там ни говорила королева, я был слишком хорош для смертного мира, и в то же самое время недостаточно хорош для него. А Элсбет… в ней, как и в Мэг, и в Гэвине, было именно то хорошее и подлинное, чем славен род людской. Им не место здесь. Как бы мне. не навлечь опасность на моих любимых! Лучше убрать их из памяти: Элсбет поплачет и найдет другого. А моя нынешняя милая — Королева Эльфов.

Словно услышав мои мысли, дама слева от меня обратилась к королеве.

— Сестра, твой арфист устал.

— И правда, — сказала королева, — он ведь не привык к нашим часам. — Весь высокий стол расхохотался, хотя я так и не понял, почему.

— Ты все хорошо сделал, — успокоила она меня, — теперь отдыхай. Вот Эрмина[3] тебя проводит.

Эрмина оказалась эльфийской девчонкой, носившей горностаевую накидку, кажется, прямо на голое тело. Выходя из зала, я взял арфу с собой. Пока мы добирались неведомыми коридорами до моей комнаты, Эрмина без умолку болтала.

— Здорово! Ты и вправду угостил их на славу! Теперь у них Красная Жажда, это уж точно. Вы, смертные, это умеете. Вас этому учат, что ли, или это врожденное? Я думаю, врожденное, в крови, так сказать, ха-ха. Ты много отдал, пока играл, ничего удивительного, что ты так умотался, бедняга. Я и то устала: этот пир идет уже столько дней! Да, да, я знаю про время у смертных, не то что некоторые…

Я действительно устал так, словно провел на пиру несколько дней, а не несколько часов.

Вскоре мы добрались до королевской спальни. Я поставил арфу рядом с кроватью и едва успел стащить туфли и чулки, как провалился в сон без сновидений.

3

Ermine — горностай.