Проект «Повелитель»

Но вот я ткнулся факелом в насыпь. Дальше хода не было. Канал был разрушен и засыпан.

Лишь у самих труб проходила нора, сквозь которую и гулял вольный сквозняк. Передав Хаймовичу факел, я словно крот углубился и расширил выход, раскидывая щебенку и куски асфальта в стороны. Сзади пыхтел Федор и скучающе ныл Максим младший, ему хотелось спать и он совершенно не понимал, почему его не оставляют в покое.

С наслаждением разогнувшись, воткнул факел в сырую расползающуюся под ногами землю. Вдалеке разносились глухие удары. Наши двери пробовали на крепость. Ветром донесло запах гари. Я стоял на краю небольшой воронки. Бомба углубилась в землю метров на пять и вырыла нору метров на двадцать в окружности, потом конечно сдохла, и раскидала землю вокруг. Проспект Ленина был самый широкий в городе. На нем мы и очутились, пройдя под землёй добрых полкилометра. По обе стороны проспекта росли густые заросли шиповника, именно с него Хаймович и варил свой чай. Красных ягод в это время было завались. Но и другой живности тут хватало… Тут днем то надо глаз да глаз, а ночью подавно. Очень бы не хотелось нарваться на вездесущих самоходок, ни днем, ни ночью не смыкающих глаз, и вечно спешащих куда то. Впрочем, бог не выдаст, торк не съест.

Именно на проспекте Ленина и стояло заветное здание института, а сам проспект упирался в большой с размахом построенный дом в народе называемым «Шишкин дом». По легенде именно в нем сидели правители города. Какая была власть тогда, не знаю. Знамя неопределенной расцветки до сих пор грязной портянкой мотало на ветру. Правители были скучные. Был я в том доме, куча громоздкой мебели, непонятных бумаг, нерабочих аппаратов непонятного назначения, поеденных молью ковров и выцветших портретов со значительными и надменными лицами. Не хуже чем у Джокера, вспомнилось мне почему—то. Скучный дом. Жратвы там не было совсем. Там даже тараканы брезговали появляться.

Чем питались боссы и на чем они спали не понятно? Встречались, правда, в отдельных кабинетах кожаные холодные диваны и неподъемные кресла из чего я заключил, что люди были действительно не чета нынешним — богатыри. По крайней мере, жопы у них были раза в три шире моей, а что тогда думать про всё остальное? Впрочем, Хаймович говорит, что это был их основной орган… а неважно, что он говорит. Важно сейчас до института добраться, тихо, без шума и пыли. Поэтому нужно держатся середины проспекта, и приглядывать за кустами. Ощетинившись автоматами, мы двинулись вдоль проспекта.

Проспект был местом, оживленным под кустами постоянно кто сновал туда-сюда.

Писк, визг и шорохи действовали на нервы. Но все же лучше, лучше чем красться вдоль домов, постоянно ожидая прыжка сверху и сзади. Моя система навигации сходила сума от обилия живности, красными точками скачущей то справа то слева. В голове стоял гул.

И она отключилась. Я облегченно вздохнул, поскольку от обилия информации шатало меня уже изрядно. Душман тоже вносил свою долю сумятицы, он то пропадал в кустах, интересуясь живностью, то возникал на пути и трусил перед нами. Вдруг он выгнул спину дугой и зашипел. Страшно и громко. Из кустов вывалился торк. Ох, как не к стати!

Ушли мы на пару километров, выстрелов и погони нам ещё не хватало! Я инстинктивно отпрыгнул назад щелкая затвором и тут началось. Кажется из под земли возник Призрак ночи и в полной тишине начал кромсать торка своими когтями. Я только успел крикнуть своим: — Не стрелять!

Вжик! Вжик! И прямо передо мной конечности торка отвалились от туловища. И он остался лежать глупой хитиновой болванкой. Словно сговорившись, из темноты, выскочили ещё двое, ожесточенно щелкая клешнями. Мы бросились в рассыпную. Призрак молниеносно расправился и с ними. И так же внезапно пропал, только Душман сидел перед тушками и облизывал лапу. Матерь Божья! Дружище! Так это ты? Я подхватил кота на руки и готов был затискать насмерть. Спутники мои ничего не поняли.

— Толстый? А что это было?

— Нашел время кота жамкать…

— Это он, наш спаситель, — ответил я, с сожалением отпуская кота на землю, — Призрак ночи, это и есть наш Душман. Он из кота вышел и торков покромсал.

— Чудны, дела твои Господи, — с сомнением сказал Хаймович.

— Идем, чего стали, — поморщился Федор.

— Надо же какая хрень? — Шустрый поднял, истекающую соком лапу торка, и посмотрел на срез, — как ножом оттяпал?

— Возьми себе на память, свистульку сделаешь, — похлопал его по плечу Мишка.

Шустрый повел плечом сбрасывая руку.

— Себе на клизму возьми!

— Идем! — гаркнул я, — Максим младший спать хочет!

И почувствовал, как меня словно теплой ладошкой по голове погладило. Луиза.

Я не обернулся, и так понял, что это она спасибо сказала. К щукам прилила кровь. Хорошо, что ночь и никто не увидит моё красное лицо. Господи, подумал я, какое же это все-таки счастье, когда есть женщина, которая тебя любит. Нехороший червячок зависти шевельнулся в сердце. Повезло Косому.

Хаймович как-то на досуге объяснял, почему торки троицей ходят. Из его пояснений я мало, что понял. Но главное, это то, что они делятся по полу, Он, Она и Оно. Что такое это оно никому неведомо, но для размножения Оно им позарез нужно. Непонятно, и на других тварей не похоже. Обычно для этого дела двоих хватает.

Впереди приближались тряпичные развалы. Слева по курсу стоял дом без окон и стен. Конечно, стены там когда-то были. Но были они стеклянными. Поэтому их и не было. По дому гулял вечный сквозняк, который перебирал сотни, если не тысячи платьев, костюмов, курток и плащей и много ещё чего, висевшее на вешалках. Остальное, брошенное на пол и сваленное в кучи давным-давно изгадили крысы. Дом был практически неиссякаемый источником всяческой одежды. Женщины там обожали возиться часами, выискивая неимоверные вещи со всяческими вырезами, то спереди, то сзади. Из чего я заключал, что время до войны действительно было тяжелое и на женщинах материал экономили. Хотя ходовых штанов и рубах там хватало. Одна беда, носились они не долго, зачастую вполне приличные штаны рвались через неделю, стоило ими зацепится за какую-нибудь железяку, или расползались по швам при первом же прыжке.

Оборвал себя на мысли, что это я специально о всякой чепухе думаю, и о городе сам себе рассказываю. Прячусь за пустыми мыслями от главной занозы, засевшей в голове.

Женщина, ребенок… Вот пожалуй, о чем пора было задумываться. И давно. Я ведь не мальчик, а всё удалью молодецкой хвастаюсь, скачу кузнечиком по домам, о славе легендарного Мухи мечтаю. А мечтал ли сам Муха о славе? Он просто жил и делал то, что подсказывало ему сердце. Просто были у него способности, вот он их и использовал. Я хмыкнул собственным мыслям, до чего просто. И почему я раньше до этого не додумался? Наверное, потому, что жизнь меня толком не била. Ну, лишился родителей, даже толком не помнил. Прибился к пацанам, таким же сиротам, потом Хаймович воспитывал. Все не совсем гладко, но получалась. Вроде все видел в жизни, и смерти навидался всякой. Но такой вот войны как сейчас не было. Война заставила взглянуть на жизнь иначе. Не просто понять кто враг, а кто друг. А именно иначе. Понять истинные ценности этой жизни, да и саму цену жизни. Я ведь не ценил жизнь, со смертью играл постоянно.

Риск давал остроту восприятия. За кого мне было переживать кроме своей шкуры? А теперь понял, что умереть просто. А вот жить, когда ты не можешь позволить себе умереть.

Жить, чтобы защитить тех за кого ты в ответе гораздо тяжелее. Но именно эта ответственность и придает смысл твоей никчемной жизни.

Пока голова ударилась в размышления, ноги донесли меня до перекрестка. Улица Карла Маркса пересекала проспект Ленина. Хаймович как-то показывал мне портрет древнего старика, судя по бороде и кучерявому чубу родственника, по имени Карл Маркс. Ох, и нехорошая улочка! Лучше через рваный квартал идти, там хоть и развалы, но нарваться на крупную неприятность шансов меньше. А здесь же двухэтажные бараки оббитые плоским шифером, того и гляди завалятся, узкая улочка почти совсем заросла. Из вспученного корнями асфальта пробились деревца и кустарники. Нехорошо здесь было не из-за живности. Не было тут живности. Даже воробьи на кустах не сидели. Именно отсутствие тварей и выдавало это место как гиблое, совершенно враждебное самой жизни. Иногда видел кружащих над улочкой ворон. А потом видел, проходя мимо, тушки и перья этих ворон в жидкой траве. Я внутренне напрягся и тормознул, собирая нашу растянувшуюся цепочкой группу. Расслабились все, потому как устали, но пересечь перекресток надо было как можно быстрей и всем вместе. Хорошо хоть идти по самой улочке не надо. Идти меня не заставили бы и под дулом пистолета. Как говорил Косой, нема дураков. Душман шныряющий под ногами и тот не спешил. Сел на невидимой границе, обмотался хвостом, и уставился в нечто невидимое.