Страница 28 из 80
Я очнулся от взрыва внутри «шкуры». Нет, неправильно — взрыв прогремел у меня в голове. Мне снилась мать.
— Вставай и сияй, — говорила она, очень напоминая Бритни в самом веселом настроении. — Вернись, Флойд. Пожалуйста, возвращайся. — И тут, пока я старался понять, то ли она зовет меня за Великую Черту, то ли умоляет не переступать ее, в голове у меня громыхнуло.
Для астронавта нет ничего страшнее внезапных звуков. Мысли все еще текли медленно, как сироп, но, не успев открыть глаза, я уже вслушивался — не шипит ли выходящий воздух. Спасибо и на том, что мне не пришлось спрашивать себя, где я нахожусь: оранжево-коричневое небо послужило очень хорошей подсказкой.
— Что это было, черт подери?!
Голова болела после внезапного пробуждения. Тело ныло от всего подряд. Глаза слипались.
— Ну, наконец-то! — воскликнула Бритни. — Я уже решила, что ты заснул навеки. Я тебя звала и звала, а ты не просыпался. И я та-ак отчаялась! — Она трещала без умолку, но меня это почему-то радовало. Я не мог сообразить почему, но большая часть моих недавних воспоминаний оказалась весьма смутной. Я бежал. А теперь не бегу.
— Что это был за шум? — повторил я. Трудно было отделаться от мысли, что в любую секунду я могу вдохнуть воздух Титана. Более того, мне было холодно — впрочем, это могло и показаться.
— Я… гм-м… щелкнула пальцами.
— У тебя нет пальцев. — Голова все еще болела, но постепенно начинала работать, хотя пока на половинной скорости.
— Верно. И, как советует библиотека Корабля, тебе следовало бы плеснуть воды в лицо. Но щелчок я смогла изобразить. И это сработало.
С этим я поспорить не мог, хотя предпочел бы более мягкий способ пробуждения.
— Сколько я проспал?
— Ну, я не назвала бы это сном. Два часа, но воздуха мы истратили больше, чем двухчасовую норму.
Мой взгляд устремился на манометр, но я не смог вспомнить, сколько он сейчас должен показывать. Стрелка уже сильно продвинулась в зону «не очень хорошо». Двадцать процентов? Может, чуть больше.
Небо надо мной выглядело светлее, чем прежде. Где-то на полпути между зенитом и горизонтом светилась приглушенная дымкой точка, похожая на стыковочный маяк на расстоянии метров пятьдесят или сто. Бритни это приведет в восторг — даже тусклое солнце здорово поможет ей ориентироваться. Ветер стих. Очевидно, буря прошла.
— Что со мной случилось?
— Тепловой удар или нечто близкое. Трудно сказать точно, не имея полной телеметрии. Я обошла систему безопасности костюма и заставила его несколько раз остудить тебя наружным воздухом. Пришлось делать это небольшими дозами, чтобы не заморозить тебя. И ты все время кашлял, я даже испугалась, что выстужу тебе легкие, но потом решила, что причина в каких-то остаточных примесях из наружного воздуха. Тут есть фильтр, который должен удалить большую их часть. Это был единственный способ снизить температуру твоего тела, какой я смогла придумать. Медицинский справочник советовал погрузить тебя в ванну со льдом. Это я во всем виновата. Я еще раз просмотрела запись нашего отправления с Корабля и увидела, что у нас было достаточно времени, чтобы прикрепить медицинские датчики, если бы мы сочли это важным. У тебя в костюме столько отличной аппаратуры, но почти вся она отключена…
— Уф-ф. — У меня возникло странное желание обнять ее. — Ты правильно поступила. — Черт, да она спасла мне жизнь. — И все, что мы делали на корабле, имело смысл тогда, когда мы это делали, так что забудь об этом. — А вот это уже интересная мысль. — Ты можешь стереть эти записи?
— Да. — Нерешительная пауза. — Но не стану. Они могут оказаться полезными. Кстати, ты стал бы стирать свои плохие воспоминания, если бы мог? Разве они не часть тебя?
Слишком философская мысль для меня. Я встал, если только наполненное стонами усилие по отрыву тела от земли можно удостоить этим словом. Мускулы превратились в пюре, а сердце даже после такого скромного усилия заколотилось.
— А сколько точно воздуха мы потратили?
— Включая продувки? Эквивалент пяти ПВП за полные два часа.
Паршиво. Целых десять километров — на ветер. Если ей захотелось кого-то в этом обвинить, то винить следовало меня. Я не заметил симптомов перегрева, и это стоило нам много воздуха. Захотел бы я стереть это знание?
— Укажи верное направление, — попросил я вместо этого.
— Хорошо. — Она помолчала. — Но сперва, как мне кажется, нам следует усвоить урок, преподанный Эсфирь.
— Кем?
— Это библейский персонаж. Кроме всего прочего я нашла в корабельной библиотеке Библию и прочитала об Эсфирь, хотя тогда я ее не поняла. Теперь, кажется, понимаю. Она сказала: «Я пойду к царю, и если мне суждено умереть, то я умру».
— Что?
— Я пересказываю. Контекст там сложный, но она очень нервничала, потому что ей предстояло обратиться к царю с просьбой, из-за которой ее вполне могли казнить. Она размышляла над этим, затем просто пожала плечами и решила сделать все, что в ее силах. Ее не казнили, но именно ее отношение и привлекло мое внимание.
Я пытался усвоить идею того, что компьютер цитирует мне Священное Писание, не говоря уже о том, что этой библейской притчи я никогда прежде не слышал.
— Ты что, стала из-за меня религиозной? — А еще раньше я гадал, уж не молится ли она. А может ли искин быть религиозным?
— Не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Но смерть для меня представляется такой же, как и для тебя, поэтому я о ней, конечно, размышляла. Нет, я лишь пересказала историю, прочитанную в этой книге. Суть в том, что это хорошая альтернатива Джеку Лондону.
К счастью, продувка костюма оказалась неэффективным (по расходу кислорода) способом не дать мне снова перегреться.
Я сказал «к счастью», потому что мне совершенно не хотелось дышать наружным воздухом. Взамен мне пришлось сбросить скорость, а это означало ходьбу, а не бег. Впрочем, бежать я все равно уже был не в состоянии. Засохший пот раздражал кожу не хуже песка, а зуд превратился в серьезную проблему. Пища кончилась, и меня начало пошатывать. И еще меня мучила жажда, даже после того, как я выпил остатки воды.
Чтобы отвлечься, я рассказал Бритни о дюнах Келсо. Как и ее история про Эсфирь, мой рассказ приобретал больше смысла в определенном контексте, поэтому я рассказал ей о родителях. Быть может, иногда разговор действительно равен жизни. А может, важно именно качество разговора. А я очень долго ни с кем душевно не разговаривал.
— Приемные родители никогда больше не привозили меня к дюнам. Но когда я сбегал, то всегда в пустыню.
— Когда?
— Да, я несколько раз сбегал из дома. Первый раз я сделал это всерьез, когда мы жили в Аризоне. Мне как-то удалось добраться автостопом вместе с горным велосипедом до начала Камино эль Дьябло. — Эта старая дорога тянется на 230 километров через местность настолько мерзкую, что ее название полностью оправдывается. В свою лучшую пору, до того как братья Домингесы заново открыли холодный термоядерный синтез и вся Мексика разбогатела, здесь наверняка было полно пограничных патрулей. Но когда я ехал по дороге на велосипеде, там были лишь я, койоты, множество очень грубого щебня и развалины Великой мексиканской стены.
— Я был уже на полпути к Юме, когда на меня кто-то случайно наткнулся. Потом сказали, что мне очень повезло.
— А ты доехал бы сам?
— Может быть. Мне не пришло в голову прихватить запасную камеру для шины, поэтому лишь одна уцелевшая камера отделяла меня от долгой прогулки без капли воды. В следующий раз я сбежал, когда мне исполнилось четырнадцать, и в тот раз я пошел пешком. Мне удалось добраться до Айдахо, прежде чем меня поймали.
— Так вот почему ты перебрался сюда с Земли. Ты искал песчаные дюны. — Она помолчала. — В метафорическом смысле.
Четыре часа спустя дюны уже не были метафорическими.
Прежде гладкий склон блинчатого купола начали разрезать каньоны и холмы. И тут контейнер наконец-то откликнулся на вызов Бритни.