Тролли в городе

– Хорошо, – сказал Адольф.

– Вот и ладушки, – молвил Годунов, скрываясь.

– А сам в вагоне люкс едет, – заметил Берия. – Ну да, каждому свое. «Йедэм дас зайне». Как там у тебя, Степаныч, на концлагерях написано?

– «Работа освобождает», – сказал отец. – Но это не я написал. Я вообще насчет концлагерей был не слишком большим энтузиастом.

– Папа и меня в лагерь не отправляет поэтому, – добавила я.

Перед началом лета классный руководитель сообщила, многозначительно глядя на меня, что на школу выделили десять бесплатных путевок в лагерь и что дети из неполных семей имеют преимущество при получении этих путевок. Родителю-одиночке нужно просто подписать заявление.

– Свежий воздух, активный отдых, новые друзья… Вообще, там хорошо, у меня там племянница в прошлом году отдыхала, – сказала учительница. – Так что рекомендую.

Но отец наотрез отказался со мной расставаться.

– Дочь Адольфа не будет заниматься активным отдыхом в компании неизвестно с кем, – отрезал он. – «Неполные семьи», видишь ли! Да чему хорошему ты сможешь научиться от дочерей разведенок? Они – совершенно неподходящая для тебя компания.

– Что такое – неполная семья, Адольф? – осмелилась я задать вопрос.

– Это семья, где люди так сильно ссорились, что в конце концов решили разойтись и жить порознь.

– И дети тоже? – ужаснулась я.

– То-то и оно, – вздохнул Адольф. Он обнял меня и добавил: – У нас с тобой – полная семья, поверь мне.

О, я совершенно ему верила! Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что Адольф был абсолютно прав. И я не поехала в лагерь, а отправилась с Адольфом в «турне», как называлась эта поездка.

Представляете?

Все едут на дачу или в лагерь, а я – в турне!

Когда я сказала про лагерь, все в купе дружно рассмеялись, и Ленин принялся рассказывать разные истории из своего пионерского детства. Почему-то с самым большим удовольствием он вспоминал, как они с друзьями пугали по ночам девчонок. Переодевались в белые простыни и выли под окнами, как привидения.

– А чего они пугались? – спросила я. – Девчонки ваши, чего они пугались-то?

– Привидений, – объяснил Ленин.

Я не понимала.

– Но почему?

– Потому что привидения – это мертвецы. – Ленин начал сердиться. Моя глупость, очевидно, раздражала его, но меня это вовсе не смущало.

– Ну мертвецы, – настаивала я, – ну и что с того?

– А то, глупая женщина, что мертвецов положено бояться, – сказал Ленин.

Я пожала плечами.

– Лично я никаких мертвецов не боюсь.

– Это ты сейчас говоришь, – возразил Ленин, – а вот поглядим, как ты запоешь, когда на самом деле увидишь перед собой покойника.

Он, кажется, обиделся и забрался на верхнюю полку. И даже не сказал «спокойной ночи».

Можете мне не верить, но я обожаю ранние пробуждения. Когда ты еще плаваешь в каком-нибудь видении, и вдруг Адольф мягко трясет тебя за плечо и ласковым голосом тихо говорит тебе в ухо:

– Вставай, Lise, мы подъезжаем к станции.

Вот тут-то и случаются самые сладкие потягушеньки. Адольф помогает мне одеться, хоть я уже и большая и давно одеваюсь сама. Но я наполовину сплю. Адольф застегивает пряжку на моих туфельках. Туфельки у меня прехорошенькие. Мне нравятся корейские, яркие, с разными украшениями. Они очень быстро рвутся, и Адольф покупает мне новые. Разве это не здорово?

В голове от недосыпания все кружится, тело бьет легкий озноб. И скоро уже новый город, таинственный, как коробка с подарками. От того, что я одной ногой еще стою в стране сновидений, город этот представляется гораздо чудеснее, чем он есть на самом деле.

– Товарищ Берия, помогите снять чемодан, – просит отец.

Берия повыше ростом, чем отец. Он лезет на третью полку и стаскивает огромный, похожий на сундук чемодан с реквизитом. Потом вдруг застывает – ноги враскорячку на нижних полках, чемодан в левой руке, правая вцепилась в край верхней полки, на которой все еще спит Ленин.

– Прими чемодан, – говорит Берия моему отцу.

Адольф ухватил чемодан и даже покривился: все-таки груз для него тяжеловат. У Адольфа слабые запястья. Он сам на это иногда жалуется. Хотя разбить нос нахальному Дмитричу сумел.

– Эй, Ильич, слышь, – говорит Берия, касаясь Ленина. – Подъезжаем, слышь, Ленин. «Встаньте, Ленин, объясните Горбачеву!» Вставай, проклятьем заклейменный!..

Ленин деревянно перекатывается на спину. И продолжает молчать.

Берия вдруг кулем падает на нижнюю полку. Его трясет.

Я подхожу к нему, сажусь перед ним на корточки. Его очки скачут на носу, за очками прыгают глаза.

– Ты чего? – спрашиваю я.

– Уйди… муха… – отвечает он тихо. – Вообще выйди из купе.

Я выхожу, очень послушная и благопристойная. У меня есть свой маленький чемоданчик, там пара платьев, запасные туфельки и две куклы, их зовут Аракуана и Тамара.

Дверь купе закрыта неплотно, поэтому я все слышу.

– Адольф, это… – говорит Берия. – Слушай, но ведь так не бывает…

– Что случилось? – тихо спрашивает отец.

Берия, очевидно, кивает на верхнюю полку.

– Преставился, – произносит он важным, немного злодейским шепотом.

Мой отец заглядывает наверх. Берия шумно сопит внизу – по всей видимости, в бесполезной надежде, что Адольф сейчас скажет, мол, все в порядке и Берия просто паникер. Но отец спускается вниз очень серьезный. Он выглядывает в щель и видит меня.

– Lise, – обращается он ко мне, – иди сейчас в соседний вагон, в первое купе, и скажи Годунову, чтобы заглянул к нам. Немедленно.

– А говорить ему, что Ленин преставился? – уточнила я.

– Нет, – совершенно спокойно ответил Адольф. – Ничего такого ты ему не говори, чтобы посторонние не услышали. Это никого не касается, кроме нас, понимаешь?

Я кивнула.

– Зря соплячку отправил, – пробурчал Берия. – Напутает или брякнет чего-нибудь лишнего.

– Моя дочь ничего не напутает, и она вовсе не соплячка, – ответил Адольф. – А еще раз услышу нечто подобное – и узнаешь, как «арбайт махт фрай».

– Интересно как? – буркнул Берия.

– Узнаешь, – пригрозил Адольф. Он умел быть очень убедительным.

Это потому, что Адольф был в те годы более настоящим, нежели Берия.

Годунов играл в карты с каким-то холеным военным. Я никогда не видела, чтобы военные были такими холеными. Они пили коньяк. Все выглядело, как в фильме про Штирлица, и оттого немного напоминало пародию.

Завидев меня, Годунов вскричал:

– Кажется, мне пора! Вот уж и гонца за мной прислали, чтобы станция меня не миновала.

– Что ж, Борис Иванович, – любезно произнес военный, чуть приподнимаясь и пожимая ему руку, – приятно было познакомиться. Благодарю за коньяк.

Годунов выпорхнул из купе. Вещей при нем не было – он все свое складывал в сундук с реквизитом, который таскали отец и Берия.

– Что случилось, Лиза? – спросил он, нагибаясь к моему уху. – Что Адольф волну гонит? До станции еще минут пятнадцать.

Я прошептала:

– Ленин преставился.

Годунов вздрогнул и отпрянул.

– Преставился? С чего ты взяла?

Я почему-то решила, что он спрашивает, откуда я взяла такое странное слово, и ответила:

– Так Берия говорит.

Годунов выпрямился, взял меня за руку, больно стиснул мне пальцы и потащил в соседний вагон.

Он ворвался в купе, даже не позволив мне войти (по правде говоря, он просто отшвырнул меня к окну в коридоре). Дверь купе болталась неприкаянно. Вагон раскачивало на последнем перегоне перед городом.

– Что тут у нас? – спросил Годунов резко.

Берия всхлипнул и вышел из купе. Он посмотрел на меня враждебно и отошел в сторону.

Потом выглянул Адольф.

– Lise, – сказал он немного рассеянно, – сейчас будет станция. Ты выходи с Лаврентием Павловичем. Никуда не ходи, жди меня прямо на платформе.

А Берии он сказал:

– Баба!

Я совершенно не помню название городка, где мы очутились. На станции росли бархатцы и кладбищенские анютины глазки. Газончики выглядели весьма отважно, защищенные от огромного рокочущего мира лишь низенькой оградкой из поставленных наискось кирпичей.