Тролли в городе

Вот эти обстоятельства и поглощали мой ум, а вовсе не родимое пятно.

Я рос вполне счастливым ребенком. Мама иногда заговаривала о косметической операции и даже сводила меня однажды к врачу, но врач сказал, что делать такую операцию опасно – это может вызвать онкологические осложнения. Возможно. Лучше не рисковать.

Мама согласилась, что лучше не рисковать, но вышла от врача успокоенная. Ей казалось, что она совершила нечто важное, хотя на самом деле мы остались в той же самой точке, с которой начали. Просто мы знали теперь об этой точке гораздо больше, чем прежде, и это наполняло наши действия смыслом.

Однажды, когда мне было тринадцать лет, я проснулся от странных ощущений. Больше всего в этих ощущениях было брезгливости и страха, потому что я ничего подобного не хотел, не ожидал и не просил.

Я встал и пошел переодеваться, а потом полез в шкаф за свежим постельным бельем. Мне вообще все это не понравилось и показалось похожим на болезнь, хотя в школе на уроке биологии нам уже показывали комикс, где объяснялось про половое созревание.

Кстати, половина моих одноклассников, и я в том числе, так и не поняли из этого комикса, откуда, собственно, берутся дети. То есть внешний механизм был там продемонстрирован во всех необходимых деталях, но как это все происходит мистически – осталось по-прежнему загадкой.

А детей интересует в первую очередь вовсе не соединение этих, которые с хвостиком, и чьей-то там яйцеклетки и не погружение одного полового органа в другой (все это отнюдь не сногсшибательная новость: во дворе и в пионерлагерях нас давно уже просветили старшие приятели). Нет, именно мистический план не дает покоя и остается загадкой. Почему рождается именно этот ребенок, а не какой-то другой? Как это вышло, что у родителей почему-то – к счастью, конечно! – получился конкретный «я», а не некий абстрактный «он», который был бы вполне конкретен, если бы был зачат именно «он», а «я» так и остался бы в стране Нигде.

Когда я с чистым бельем вернулся в спальню, там горел свет и возле окна стояла женщина.

Она была похожа на медсестру. Высокая, сухощавая, с красивым и наглым лицом. Из тех, что в своей больнице могут запросто войти в мужской туалет и разогнать компанию нелегально курящих. У таких отсутствуют стыд и брезгливость. Обычно это очень хорошие сестры. И поразительно сильные физически.

На ней был длинный нейлоновый халат, не чисто белый, а в голубоватый цветочек, и туфли без пятки на чудовищно неудобной гигантской платформе. Медсестры почему-то любят подобную обувь и на диво ловко и быстро перемещаются в этих опорках по всему больничному корпусу.

Она смотрела на меня, и от ее глаз исходило тихое сияние.

Я положил белье на свою голую кровать и спросил:

– Вы что здесь делаете?

Она молча рассматривала меня. Потом сказала:

– Застели постель. Неудобно разговаривать.

Я подчинился. Она поправила простынь, едва прикоснувшись к ней. Ткань сразу натянулась – ни до, ни после мне не удавалось добиться такого эффекта – и сделалась прохладной.

Потом она сказала:

– Я пришла исправить ошибку. Я была небрежна.

С этими словами она прижалась к моей щеке губами. Как раз к тому месту, где у меня было бесформенное пятно.

Если бы она дотронулась этими губами до моего рта, я бы точно умер, потому что даже кожей щеки, даже грубой, с маленькими шерстинками кожей родимого пятна я ощущал сладость ее поцелуя. Она вся была сладкая, насквозь. И притом не приторная, как бабушкин чай, а пьянящая. После такого поцелуя начинаешь понимать, что такое «жить долго и счастливо».

Я весь наполнился ее поцелуем.

Она отошла и полюбовалась на меня в сиянии своих глаз.

– Теперь хорошо, – одобрила она. – Ложись-ка ты спать.

Я забрался в постель и заснул.

О визите ночной незнакомки я никому не рассказывал – отчасти потому, что стеснялся говорить о предшествующем ее появлению событии, отчасти же потому, что я думал, будто такое случается со всеми. Комикс «О Тебе», где объяснялось, как устроен человек, ничего не сообщал о подобных явлениях, но он ведь и о том умалчивал, откуда берется то, что называется «личностью» или, там, «душой», и почему родился все-таки «я», а не «он». Так что комикс «О Тебе» был неполон по определению, и апеллировать к нему как к некоему исчерпывающему источнику было бы, по меньшей мере, глупо.

После этого случая мое родимое пятно изменилось. Оно больше не было бесформенным. Теперь оно в точности повторяло отпечаток хорошеньких полненьких женских губок, измазанных жирной ярко-красной помадой.

Она:

Мы гуляли, взявшись за руки. Я целую тысячу лет так не гуляла. Даже забыла о том, что такое существует – держаться за ладонь мужчины и время от времени ловить на себе его быстрые, ласковые взгляды.

Наша неспешность заставляла и мир вокруг нас замедлять свое торопливое течение. Каждый человек, каждая вещь, которые попадались нам на пути, как будто на миг повисали в бесконечности и позволяли рассматривать себя, а затем их смывал поток новых впечатлений.

Лето незаметно перекатилось за свою середину. Казалось бы, еще только вчера триумфально цвела сирень, и вот уж все позабыто, и лишь пыльная полынь да лопухи на забытом пустыре распространяют вокруг свои одуряюще витальные запахи.

Я остановилась перед богатырским чертополохом.

– Он мощен почти до непристойного, – сказала я.

Эдуард хлопнул светлыми ресницами и ответил:

– Вы почти ребенок, Татьяна.

Я почувствовала, что краснею:

– Почему?

– Потому что только девочки на пороге первой любви видят повсюду непристойности и конфузятся от каждой мысли, связанной с этим.

– По-вашему, я – на пороге первой любви?

– Это очевидно, – отозвался он и тихо вздохнул, как будто завидовал.

Я подумала немного над его словами. Чертополох явно был на стороне Эдуарда.

– Наверное, вы правы, – признала я наконец и почувствовала себя более уверенно. – Первая любовь зачастую настигает тебя в самый неподходящий момент.

Он повернулся и посмотрел мне прямо в лицо.

– Но почему вы считаете именно этот момент неподходящим? Чем он отличается от других?

– Ничем… – Я опять растерялась и поняла, что отчаянно смущаюсь.

– Первой любви может не быть вообще, – продолжал он. – Я глубоко исследовал этот вопрос, можете не сомневаться.

Я не спросила: «Вы психолог или педагог?» Хотя при данных обстоятельствах такой вопрос, вероятно, был бы самым естественным из возможных. Потом я поняла, что это и есть симптом первой любви: не делать того, что было бы самым естественным из возможного.

– Значит, мне повезло? – уточнила я.

– Первая любовь мучительна и часто сопровождается болезненным бредом, – произнес он докторским тоном.

Я засмеялась. Я была счастлива.

Мимо нас прошла девушка с худыми кривоватыми ногами, торчащими из шортов. Она несла большой торт. Ее лицо было сосредоточенным и очень голодным. Вокруг водянисто-голубых глаз лежали темные тени.

– Хотите сладкого? – спросил меня Эдуард.

– Мороженого?

Мы вывернули карманы. Оказалось, что денег у нас обоих с собой совсем немного, но на мороженое хватило.

Он свой вафельный стаканчик кусал ровными квадратными зубами, а я свой лизала.

– У вас длинный язык, – сказал он.

– Я долго тренировалась, – ответила я. – Перелизала вагона два таких стаканчиков. У меня вообще было счастливое детство.

– Странно, и у меня тоже.

– Лично мне не нравятся люди, которые жалуются на здоровье, погоду и детство, – сказала я.

– Аналогично.

– И когда родную школу бранят – не люблю.

Он кивнул:

– И когда рассказывают, как угнетала учительница математики.

– И когда говорят, что все мужики козлы.

– Кстати, – сказал он, – а вам нравятся козлы? У них глаза как у кошек.

Я совершенно перестала следить за своими чувствами, не говоря уж о словах, и потому ответила правду – точнее, то, что было для меня правдой в те годы, когда я была девочкой и у меня еще оставалось время для таких бесцельных прогулок: