Формула счастья

Ну хорошо. Скажем, им все-таки удастся втянуть в нее и нас. Что затем? Что произойдет после? Это был тот незаданный вопрос, на который я вознамерился им ответить.

Я демонстративно отряхнул с волос и одежды попавшие на них кристаллики. И засмеялся, но только — внимание! — ме нарочно. Смех получился спонтанным, и в какой-то степени радостным. Я внутренне собрался и вновь засмеялся, но уже по-другому:

— Это эйфория? Глупости. Как раз в ее разгар один из нас убил двоих. Застрелил своего друга! Друг стоял перед ним с мальчишеским выражением лица, смотрел на него ясными глазами. А он поднял флексор и пробил ему голову. В упор! Каково? Куда вы идете? С этой вашей СЛЕПОЙ ИГРОЙ против того, что для вас непредсказуемо — против ЧЕЛОВЕКА? ЛЮБОГО ЧЕЛОВЕКА!

Я замолчал. Но их молчание стало так осязаемо, так упорно и так переполнено искусственным дружелюбием, что у меня совсем потемнело в глазах.

— Проверьте, что означает слово «вивисекция»! — рявкнул я всем со всей силы, размахивая кулаком посреди площади. — И ФОРСИРУЙТЕ КОНТАКТ!

Только так я смогу показать вам то, что станет с этим вашим несчастным… Неаннигилированным и, как оказалось, нестранным… Долгое время они не предпринимали ничего. Потом моя тень начала удлиняться, поползла будто ожившая по настилу, имитирующему белые мраморные плиты. Некто быстро двигал образ нашего Солнца к западу. Опускал его, и над городом появились сумерки. Разноцветье цветов, зелень деревьев и травы постепенно растворялись в их серых объятиях. Посерела и синева неба. Кристаллический дождь кончился.

Я стоял неподвижно. Ждал прихода ночи.

Она появилась сверху в виде чернильно-черного купола, усеянного крупными «летними» звездами. Конечно, появилась и луна. Включился свет. Осветились безлюдные улицы, в яркие прямоугольники преобразились окна пустых ресторанов, магазинов и кафе, с фасадов которых многоцветно перемигивались различные надписи и рекламные табло. Зазвучала музыка. А в парке включились фонтаны, завертелось чертово колесо в сопровождении бесчисленного множества звонких колокольчиков…

Я пересек площадь и пошел по ближайшей улице. В домах вдоль нее также светились окна, но за опущенными пестрыми занавесками. Я толкнул одну из садовых калиток и пошел по аллее, обсаженной пышно цветущими розами. В стороне просматривался эллипсовидный бассейн со столиком и шезлонгом около него, с башенкой для прыжков с одного края. Я прошел мимо, поднялся по ступеням к наружной двери и резко отворил ее. И дом встретил меня как будто со вздохом. В ноздри мне пахнуло тяжелым запахом — но не запахом запустения.

Я прошел по вестибюлю и направился прямо к лестнице. Не было смысла разглядывать помещения здесь, внизу. Как впрочем и выше. Я был уверен, что обстановка повсюду роскошная и, по крайней мере, на этом этапе сравнительно нормальная. Дойдя до второго этажа, хотел найти спальню, но сначала попал в «детскую». Лампы в ней не горели — разве дети не должны рано ложиться спать?

В спальне стояла широкая кровать для двоих. Я подошел к ней, откинул шелковое покрывало. Рука скользнула по простыням — голубоватым и тоже шелковым. Однако не прохладным, а слегка подогретым. И очень упругим… Достал из кобуры свой флексор и заблокировал его заряд. Положил его на ночной столик. Начал расстегивать куртку.

…Несравненно более высокая ступень развития. Но их интеллект в узком смысле слова — то есть без знаний — равен человеческому. Так что наш шанс догнать их в научном и техническом отношении совершенно реален и находится не в таком уж отдаленном будущем. То, в чем они будут превосходить нас очень долго, может быть навсегда, это их духовность. Объединенный дух их цивилизации…

Да. В конечном счете и Штейн, как и все другие, принял превосходство юсов за несомненный факт. И ошибся. Что в сущности означает для цивилизации объединиться духовно? Разве каждый из индивидов становится в миллиарды раз выше и сильнее духом? Ответ очевиден: нет. Хотя бы потому, что духовность количественно не измеряется. Это личное качество. И если произвольное количество личностей объединит это свое качество, в результате получается не сложение, а всегда только одно. Унификация, обезличивание, уравниловка, коммунизм — название не имеет значения. Но вряд ли они достигли этого целенаправленно. Наоборот, вероятнее всего, оно настигло их коварно и постепенно, как это изначально присуще всем социальным бедствиям.

Да, так. Чрезмерно высокую цену заплатили они за свое безмятежное, беспроблемное, безопасное бытие. Платить предстояло им и сейчас — в этом действительно уникальном поединке со мной.? Я готов, — произнес я отчетливо. — Мой дух против объединенного духа всей цивилизации. ОДИН НА ОДИН. Их реакция была банальна, но недвусмысленна: свет погас. Прекратились и звуки с недалекой площади. Я лег. Кровать не скрипнула, простыни не прошелестели. Их материя скользнула по моему телу и замерла. Я уже не чувствовал ничего другого, кроме запрограммированных в них усыпляющих импульсов — все труднее преодолимых.

Положил руки на грудь и закрыл глаза. Начало становилось дьявольски сложным. С одной стороны, ни в коем случае нельзя было уснуть, с другой — нужно было непременно расслабиться, чтобы быть настолько доступным для юсиан-ских воздействий, как если бы я спал. То есть, нужно было привести свое сознание в некое сбалансированное состояние — например, вспомнить что-нибудь, достаточно приятное для расслабления и в то же время достаточно тревожное, чтобы сохранять бдительность. Вспомнил — но не что-нибудь, а кого-то.

Если я достиг упомянутого баланса, то длился он только считанные секунды. И все же, похоже, что материи именно в этот краткий интервал получили необходимый им импульс, чтобы перейти — переключиться — на следующую фазу. А может быть, и сами негуманоиды нашли, наконец, в себе силы отойти от своих стереотипов и действительно форсировали контакт? Не знаю. Но когда открыл глаза, тьма продолжала быть все такой же черной и, несмотря на это, примерно в трех метрах над собой я увидел свое ее ственное яркое отражение.

Я всмотрелся в него с некоторой досадой — опять разные оптические трюки, сказал я себе. Однако очень скоро понял, что эти вещи совсем не столь элементарны. В действительности и потолок не был зеркальным, и то, что я видел, не было моим отражением. Его глаза были закрыты. А формы — объемны. Голограмма? Отражение лежало горизонтально в воздухе лицом вниз и со скрещенными на груди руками. Излучало внутренний свет, но он, против всякой логики, не оживлял его. Как раз наоборот — придавал ему скованный, мертвецкий вид, чему впрочем значительно способствовала и его поза. Как будто я видел свой собственный труп — заботливо набальзамированный и причесанный, он во мраке мало-помалу опускался ко мне.

Я пошевелился, и то, что только что было кроватью с простынями, вроде как расплескалось, словно теперь я быд погружен в какую-то густую жидкость. Я приподнялся на локтях и наклонил голову. По моему телу сновали тысячи фосфоресцирующих черточек, вперед-назад, налево-направо. Они метались и явно искали друг друга, хотя на вид были абсолютно одинаковыми, а как только находили подходящего «партнера», выстраивались в правильные ряды. И продолжали двигаться уже в виде пунктирных линий, а к ним присоединялись все новые и новые. Брожение быстро заменялось строгим порядком. В конце концов я, как и силуэт Оде-сты на опустевшей базе, оказался в этих пунктирах весь целиком. Они изучали меня, опознавали, запоминали. Я не чувствовал их прикосновения — в них, наверное, не было ничего вещественного, — но был совершенно уверен, что они не только снаружи меня, но и внутри, в моем теле, в моем мозгу — повсюду. Снуют, перемещаются. А может быть — и в моей душе? Где бы она ни находилась. Лазают по ней…

Я превозмог желание встать и резко опустился назад. Услышал плеск, сопровождаемый тягучим бульканьем. Материи вокруг меня как будто действительно потекли. Я уди-, вился тому, что не чувствовал их прикосновения, но потом понял, что в сущности, перестал чувствовать собственное тело. Снова всмотрелся в свой образ там, наверху. Он уже не выглядел мертвецом, больше похож был на спящего. И медленно, очень медленно начал пробуждаться.