Страница 41 из 97
— Ерунда! — отмахнулась графоманствующая дилетантка.
— Если поспешить, то в книге будет много опечаток, — решил упростить проблему Яков Борисович, и ее это проняло.
— Но вы все равно Контролируйте процесс, — велела она.
— Непременно, — заверил литагент.
По просьбе Владимира Максимовича он почти не расставался со своей подопечной, боясь, что без присмотра та сотворит какую-нибудь глупость и развалит столь тщательно созданный имидж.
— Серхио, что-то мне поднадоел собственный кабинет. Да и сотрудники все время под ногами путаются. Ты не против сменить декорации?
— Не против. — Впервые с момента их встречи Сергей улыбнулся.
— Поедем в ресторан или ко мне домой?
— Я бы предпочел к тебе.
Алла бросила на него взгляд искоса, пытаясь понять, есть ли в его словах подтекст. Но Сергей ее опередил:
— У тебя дома есть гитара?
— А як же ж? Еще со студенческих времен. Правда, уже вся запылилась, бедняга.
Когда-то Алла баловалась гитарой, но именно баловалась. Голос у нее приятный, но она почему-то решила, что петь ей не в стиль, и забросила инструмент подальше. Подарить его кому-то рука не поднималась. Раньше она иногда пела наедине с собой, а последние годы забот хватало. Ни один из ее нынешних любовников и даже близкие друзья не подозревали об этом, а если бы хоть раз увидели верную боевую подругу в неожиданном образе, то несказанно удивились бы. Разумеется, не знал об этом и Сергей.
— Ты хочешь спеть для меня? — догадалась она. — Хочу. А ты?
— Буду рада. Сольными концертами ты не баловал меня даже во времена нашего романа…
Сказав это, Алла спохватилась — не поймет ли он это как откровенный намек? И сама себе удивилась — раньше ей бы и в голову не пришло задуматься, как воспринимает ее слова мужчина.
Но Сергей не просто мужчина. И даже не просто бывший любовник…
…Яков Борисович Корн сотрудничал с Нечаевым почти десять лет, со времен, когда Эдуард Леонидович и его жена создали издательскую фирму, а он поставлял супругам авторов. Дружеские отношения не позволяли ему навязывать супругам явных графоманов, расхваливая их произведения, хотя литагент был заинтересован, чтобы книги его подопечных издавались.
В прежние времена Корн неустанно утюжил провинциальные города, выискивая способных авторов. Договориться с начинающими писателями из глубинки проще: то, что для столичного жителя — мизерное вознаграждение, для иногороднего — огромная сумма. На периферии люди за год получают месячную зарплату москвичей, некоторые вообще остались не у дел, а в столице всегда можно найти какую-нибудь работу. Поэтому провинциалы с радостью соглашались на любые условия — мало того что реализуются в качестве писателей, так еще и денег получат.
Правда, насчет оплаты их труда дело обстояло не так просто. Будучи представителем автора, Яков Борисович должен был отстаивать его интересы, но ведь Эдик — давний приятель… А потому Корн составлял договор, по которому писатель получает два-три процента от стоимости каждой проданной книги, и тут его совесть была чиста — начинающему автору ни одно издательство не предложит лучших условий, — а затем его задачей было держать своего подопечного в узде, и в этом деле литагент весьма преуспел.
— Увы, ваша книга плохо продается, — с сокрушенным видом оповещал он наивного провинциала спустя некоторое время.
Литагента не терзали муки совести из-за того, что приходится обманывать. Того, что его подловят на лжи, Корн не опасался: автору не по силам проверить, как обстоят дела на самом деле. К святая святых финансовой документации — писателя и близко не подпустят, а вместо этого выдадут компьютерную распечатку, по которой из тиража продано, скажем, всего сто четыре экземпляра его книги, вот он и получит положенные два процента от этого количества, причем по минимальной оптовой цене, а она втрое ниже той, что на прилавке магазина, — в общем, сущие копейки. А Яков Борисович со спокойной совестью продолжал привычную песню:
— Литературы сейчас издается море, так что ничего удивительного. Но вы не отчаивайтесь, пишите еще. Тут существует своя закономерность: читатели нередко не замечают ни первой, ни второй-третьей книги начинающего автора, но когда произведений много и они выстраиваются на полке книжного магазина как собрание сочинений — вот тогда на них сразу обращают внимание. Купив пятую-шестую по счету книгу нового писателя, люди потом приобретают и предыдущие. И вот тогда приходит настоящая слава, тиражи постоянно допечатываются, а вместе с тем растут и гонорары. Даже два процента от стоимости большого тиража — немалые деньги, причем известные авторы получают иной процент — от пяти до семи, а звезды — десять процентов от стоимости каждого проданного экземпляра. Прикиньте, какая это сумма!
От такой заманчивой перспективы у доверчивого автора загорались глаза — кому же не хочется натворить аж собрание сочинений! Преисполненный радужных надежд, писатель уже заранее представлял, как красиво выстроятся на полке его будущие книги в серийных обложках, мысленно прикидывая, какого цвета прикупить престижную иномарку на баснословные гонорары, как отделать будущий загородный особняк и городскую квартиру, — и садился за очередное творение, затем за следующее, и так до бесконечности.
Яков Борисович ничуть не переживал, что приходится вести двойную политику. Вообще-то обещать златые горы, чтобы заполучить перспективного автора, — задача издателей, им же потом приходится выкручиваться, объясняя, почему выплата гонорара задерживается или писатель в итоге получает смехотворную сумму, а не ту, на которую рассчитывал Корн, по сути, взял на себя функции Нечаева, и, разумеется, издатель оплачивал его услуги.
Когда «Кондор» почти разорился, потерял постоянный заработок и литагент. Он постоянно захаживал в другие издательства, предлагая произведения своих подопечных, кое-что ему перепадало, но этого едва хватало на весьма скромный прожиточный минимум.
Как только издательство приятеля расправило крылья, Корн вздохнул с облегчением. Теперь он отказался быть представителем провинциальных творцов, его единственной подопечной стала мадам Бобкова, и он получал у нее постоянный оклад.
— Ну, располагайся, — предложила хозяйка дома. — Выпить хочешь?
— Я не пью.
— Тогда и я не буду. Сейчас принесу инструмент.
Алла пошла в свой кабинет — именно здесь, в месте своего уединения, она хранила гитару. Достав ее, положила на стол и бережно протерла — гриф и в самом деле запылился.
«Нельзя так с любимым инструментом, — попеняла себе хозяйка. Тут ее взгляд упал на портрет, все еще висевший на стене. — Так, это свидетельство прошлых ошибок нужно отсюда убрать, иначе у меня каждый раз будут нехорошие мысли».
Сняв портрет, Алла огляделась — куда бы его засунуть?
«Ладно, потом попрошу Зосю Павловну выкинуть, — решила она и поймала себя на мысли, что рада отсутствию экономки — сегодня у нее выходной. У Олега суточное дежурство, верный оруженосец отправлен домой. — Неплохо ты обставилась, старушка», — съехидничала Алла в свой адрес.
Сэр Персиваль путался под ногами и просился на руки. Чтобы не обижать любимца, она подхватила его здоровой рукой, немного подержала и отпустила, укорив:
— Персюха, имей совесть, ты уже тяжелый, и тебя, и гитару мне не унести.
Тот посмотрел на нее с немым упреком, мол, ты мне изменила…
— Да ладно, не жги меня осуждающим взглядом, — рассмеялась хозяйка. Иди с мышкой поиграй.
Она зашла в спальню, нашла приткнувшуюся в углу игрушку, завела ее и положила на пол. Сэр Персиваль тут же забыл о ревности и, задрав пышный серо-голубой хвост, весело помчался за ускользающей мышкой.
Вернувшись в гостиную, Алла подала гитару Сергею. Тот настроил инструмент и, глядя ей в глаза, запел:
25
Стихи Сергея Кредова.