Страница 7 из 41
За первым шлюзом обнаружилась пристань Черный Яр. Я сошел на берег размяться. Три колоритные — как сейчас из народной сказки — старушки на скамейке у воды, одетые в совершенно одинаковые, популярные, насколько я помню, в семидесятых, плащи из болоньи, торговали аккуратно связанными платками из козьего пуха. Как выяснилось, все, что может дать человеку коза, составляет здесь основу жизни.
Еще могу доложить, как обстоит в приволжской провинции дело с продуктами. В Черном Яре, «крупном садово-огородном совхозе, где выращивается лучший сорт дынь» (путеводитель «По рекам, озерам и каналам СССР» за 1933 год), в 2005 году имеются: один вид вареной колбасы, горчица в тюбиках, дешевая водка (пол-литра — за 52 рубля), черный хлеб и сушки с маком. Кстати, хорошие — я купил себе упаковку. Дынь же лучшего, как, впрочем, и худшего, сорта — нет. И трое жительниц поселка (рождения, полагаю, того самого 33-го года) про них никогда не слыхали. Если у кого появляются лишние несколько рублей на фрукты (например, после того, как наша попутчица — элегантная немка в джинсах купила-таки одно изделие из козьего пуха), — за ними лучше всего ехать в Волгоград, на рынок.
Виктор Грицюк: Утренний Волгоград — бывший Царицын, бывший Сталинград, путается в заводах и кранах. Между панельных домов, рядом со стадионом колет небо мечом «Родина-мать» работы Вучетича, все зовет мертвых каменным ртом.
Город живет больше в прошлом и лишь немного в настоящем, словно здесь — два народа. Один помнит и терпит, цепляясь за память для того, чтобы выжить в настоящем, другой живет простой сегодняшней жизнью: торгует на рынке, открывает магазины и пивные ларьки. Но между ними случаются странные сближения. К ветерану в орденах на Мамаевом кургане (нарядных стариков в преддверии 9 мая на улице много) подошел юноша лет шестнадцати, «неформального» вида. Ухватив ветеранскую ладонь одной рукой и оживленно жестикулируя другой, он долго что-то говорил (пожилой человек вежливо кивал в ответ), а на прощание подарил какую-то «фенечку» на цепочке. Пенсионер громко прокричал ему вслед, чтобы молодежь «не тушевалась перед жизнью».
Не знаю, правильно ли они поняли друг друга, однако контакт состоялся.
Мамаев курган ухожен, и видно, с каким трепетом город пестует единственную, в общем-то, славную веху своей истории (оборона Царицына от Деникина в 1919 году — уж точно теперь не в счет). Слева от основного монумента воздвигли новый храм Всех Святых с золотыми куполами-шлемами. Образчики сталинской «ампирной» архитектуры отреставрированы и смотрятся очень прилично. Но что действительно вызывает щемящее чувство, так это единственный в полном смысле слова памятник Волгограда — оставленный в развалинах дом из красного кирпича, безглазый и страшный, который часто путают с домом Павлова. Не представляю, как его удерживала горстка гвардейцев из дивизии генерала Родимцева. Там и спрятаться-то негде.
Я видел многострадальное здание не один раз, но только в этой поездке узнал знаменательный факт: раньше в нем помещалась мельница, принадлежавшая когда-то немцу, одному из самых зажиточных хозяев в Царицыне. И мелькнула мысль: возможно, гитлеровцам казалось, что они пришли в Россию забирать «свое», все то, что они в огромной восточной стране построили? Новую армию, новую экономику, новую дисциплину.
За городом — раздолье степей. Пейзаж делает человека. Сикейрос как-то заметил, что среди россиян нет крупных художников-монументалистов, поскольку у них всюду — ровный ландшафт, нет надломной горной драматургии, дерзости вершин, нет крупных визуальных контрастов. Есть неспешное, неотвратимое течение реки и вечная тоска по простору и воле, и ничего им в жизни не надо — только бы никто не стоял над душой. Вот и бежали от европейских нововведений в «понизовую вольницу» (термин из Брокгауза и Ефрона). Бежали на нижнюю Волгу, а нововведения — за ними, стоять над душой у вольницы крепостью Царицын. И вольница ополчалась на них Разиным и Пугачевым…
Евгений Рейн: Есть даже такая народная песня:
Судил тут граф Панин вора Пугачева:
«Скажи-скажи, Пугаченька Емельян Иваныч,
Много ли перевешал князей и боярей?»
«Перевешал вашей братии 707 тысяч, спасибо тебе,
Панин, что ты не попался, я бы чину прибавил,
спину-то поправил, на твою бы на шею ворованы вожжи…»
и так далее. Дело тут происходит в Царицыне.
Но, между прочим, к царице-европейке, которая до вольных людей и на Нижней Волге добралась, это название не имеет никакого отношения. Здесь — татарский корень. Предполагают, что он произошел от слова «сари-су» — желтая река (на наш манер — Царица, она впадает в Волгу возле Волгограда) или «сари-чин» — желтый остров. А русские потом на слух «исправили».
Виктор Грицюк: Теплоход движется по Средней Волге со скоростью 26 км/ч. По ощущению — приблизительно такова и средняя «скорость» человеческой жизни в среднем ее течении. Волгоградские берега бледнеют и теряют контуры в пространстве и памяти. Крутой склон по левую сторону нашего движения словно срезан под ровным углом в 45 градусов чьей-то невидимой рукой (на самом деле это явление обусловлено трением глин и песков: речная волна подмывает до критического уровня берег, и он равномерно осыпается). А справа, наоборот, суша идет низко и полого. Широко известный средневолжский контраст: река течет как раз на границе двух земляных щитов, двух уровней высот, плавно сдвигаясь по мере «поедания» обрывов. Таким образом, она постоянно сдвигается к западу, причем в геологических масштабах довольно быстро. Уже в историческое время русло проходило так далеко от того места, где я теперь плыву, что было бы и не видно воды за горизонтом. Так, глядишь, лет за миллион и до Карпат дойдет…
И уж гораздо раньше вода слизнет одинокий поселок на высоком берегу, исчезающий из поля моего зрения в гаснущих сумерках этого дня. С Волги просматривается весь цикл жизни «людей реки» — от первой до последней черты. Вот маленький домик фельдшера, в котором все начинается. В середине — лодки, рыбалка (летняя и зимняя), романтические прогулки — вон по той тропинке над водой, свадьба — вон в той церкви. И в конце — скромное кладбище с голубыми оградками, чуть поодаль. Жизнь течет параллельно реке. Утверждают, что выражение «с тех пор много воды утекло» происходит именно из Поволжья.
Евгений Рейн: Уже издалека можно видеть на возвышенном берегу множество церквей и строй каменных зданий. Саратов был когда-то губернским городом, крупнейшим на средней Волге, благодаря, как водится, торговле. И все шло хорошо, пока речной флот оставался относительно малотоннажным. А потом пришла индустриальная эпоха и географическое обстоятельство, которое раньше считалось саратовским преимуществом, обратилось против города. Дело в том, что он отделен от Волги длинным песчаным полуостровом, или косой. За ней легкие старинные суда надежно укрывались от превратностей течения. Большим пароходам коса сделалась лишь помехой, и коммерческое первенство мало-помалу перешло к Нижнему Новгороду.
Неудивительно, что Саратов «приуныл», пообветшал. Однако историческая судьба решила продолжить с городом парадоксальную игру, теперь, наоборот, обратив ему во благо роль весьма невыигрышную. Еще при Романовых он получил известность как пункт «мягкой» политической ссылки, место, так сказать, не столь отдаленное (большевики, кстати, тоже использовали его в этом качестве). В результате образовались прочные культурные традиции, и саратовская земля обрела репутацию интеллигентной. Тут — родина Чернышевского, Яблочкова (того самого, который до сих пор «борется» с Эдисоном за патент на электрическую лампочку), Федина и Лидии Руслановой.