Страница 31 из 35
Теснимый все больше и больше, Шамиль отходил к горе Гуниб, которая считалась еще более грозной и неприступной, чем Ахульго. Понимая свое положение, Шамиль незадолго до этого поручил своему младшему сыну Магомед-Шапи укрепить ее, и вот теперь, в начале августа 1859 года, он вместе с 400 защитников, которые составили это число вместе с жителями аула Гуниб, и еще с четырьмя пушками готовился держать оборону. Он возлагал на эту гору большие надежды, считая, что взять ее будет непросто и что у них есть шанс продержаться на ней не один месяц. Когда к горе было стянуто более 10 батальонов, прибывший в подножию горы Барятинский предложил Шамилю сложить оружие и заключить мир. Тот ответил: «Гуниб – высокая гора, я стою на ней. Надо мною, еще выше, Бог. Русские стоят внизу. Пусть штурмуют».
Барятинский прилагал все возможные усилия, постоянно шел на переговоры, лишь бы избежать кровопролития, но Шамиль упорствовал. Одни предлагали ему сдаться, другие убеждали, что нужно биться, он выбрал второе. Ответив на очередное предложение князя лаконичным «Сабля наточена и рука готова!», Шамиль тем самым дал сигнал к началу штурма. Начавшись 22 августа, он был завершен 24-го. Силы были слишком неравны. Поднявшись наверх, Барятинский увидел страшные последствия штурма, но в самом ауле за возведенными стенами и завалами еще оставались те немногие, которых возглавлял Шамиль. Барятинский знал, что нужно совсем немного для того, чтобы сравнять аул с землей, но он опять, в который уже раз, отменил решающий штурм и послал Шамилю последний ультиматум о сдаче.
Было понятно, что если штурм состоится, погибнут все, в том числе дети и женщины, но Шамиль молчал. И тут он понял, что, как когда-то его сын Джамалуддин стал заложником имама, так теперь и имам должен стать заложником своего народа. Шамиль вышел…
Лицо его было непроницаемым, он крепко держался за кинжал, который, впрочем, никто не собирался у него забирать. Говорят, русские войска, завидев его, сначала замерли в оцепенении, а потом окрестности огласились их громким «Ура!».
Встреча Шамиля с князем Барятинским произошла у ставшего уже знаменитым камня, который лежал в березовой роще неподалеку от аула. Князь почтительно приветствовал его и, заверив, что все, кто остался с ним, могут не беспокоиться за свою жизнь, добавил, что судьба самого Шамиля теперь всецело в руках государя императора. Тот ответил, что уповает лишь на волю Всевышнего…
15 сентября того же 1859 года Шамиль встретился с императором Александром II в городке Чугуеве неподалеку от Харькова. Обняв его и подарив золотую саблю, царь сказал: «Я очень рал что ты наконец в России. Жалею, что это не случилось ранее. Ты раскаиваться не будешь…»
Так началась последняя страница жизни неистового Шамиля… Во всех русских городах, к немалому удивлению имама, его встречали как самого дорогого и почетного гостя. В Туле ему показали оружейный завод, подарили роскошное личное оружие и огромный самовар с именной надписью. Москва потрясла его своим размахом, величием и красотой. В Петербурге, где его встречали на вокзале с почетным караулом и оркестром, была произведена иллюминация, великолепие которой, по словам очевидцев, превосходило даже те, что бывали по случаю коронации императорских особ. Шамиль не переставал поражаться тому радушию, с которым его встречали буквально повсюду – от светских салонов, где в его честь устраивали многочисленные приемы, до городских улиц, где «Наполеона Кавказа» встречали как истинного героя.
Проводы Шамиля из столицы вылились в громадную демонстрацию едва ли не любви, со всех сторон раздавались приветственные крики и просьбы не уезжать, экипажи запрудили близлежащие улицы, да так плотно, что поезд, на котором он должен был отбыть из Петербурга, пришлось задержать. Шамиль был искренне тронут таким вниманием и просил передать жителям города следующие слова: «Скажите им, что внимание их…доставляет мне такое удовольствие, какого я не испытывал при получении известия о победе в Дарго в 45-м году и какого не доставляли мне успехи 43-го года в Дагестане».
В октябре 1859 года Шамиль с сыном Гази-Магомедом и несколькими верными сподвижниками, коих ему было разрешено оставить при себе, прибыл на место своего поселения, в Калугу. Там также встретили его со всем уважением и почетом. В распоряжение Шамиля был предоставлен один из лучших городских домов, 3-этажный каменный особняк, расположившийся по Одигитриевской улице, который ему очень понравился внешне, но вот внутреннее его убранство было далеко от привычной жизни имама, а поэтому он попросил его переделать. Для выполнения этого заказа был приглашен архитектор князь Вадбольский, который, прежде чем приступать к работе, очень внимательно и тактично попытался выяснить все, что касалось особенностей быта, привычек и пристрастий самого Шамиля и членов его семьи, и по возможности воплотил все это во внутреннем убранстве дома. Наконец дело было закончено, и Шамиль уже с нескрываемым нетерпением стал ожидать приезда своего семейства, за которым был послан Гази-Магомед.
После прибытия семьи в январе 1860-го в доме опять зазвучали детские голоса и Шамиль понемногу успокоился…
Он понимал, что родных гор ему уже не увидеть, и со временем даже смирился с этой мыслью. Но было в его сердце одно желание, которое преодолеть он не мог, да и не хотел – он считал, что на исходе жизни должен посетить священное для каждого мусульманина место – Мекку. В первый раз с просьбой отпустить его для паломничества Шамиль обратился к императору в июле 1861 года, в тот момент, когда после отмены в России крепостного права тот пригласил Шамиля в свою резиденцию в Царском Селе. Шамиль, прибыв туда вместе с сыном, поздравил царя с таким великим делом, как освобождение народа от рабства, и в надежде на то, что он сейчас находится в хорошем расположении духа, спросил у него позволения отбыть в святые места. Но император счел тогда такое разрешение несвоевременным, сказав, что непременно даст его, но несколько позже. По возвращении в Калугу Шамиль, взяв себя в руки, стал внешне жить по-прежнему, но внутренне продолжал готовиться к столь ответственному шагу.
В том же году младший сын Шамиля Магомед-Шапи, давно уже изнывавший от бездействия в калужском доме, а теперь, вдохновленный таким событием, как знаменитый Манифест о свободе, просто не находил себе места, улучив момент, попросил отца отпустить его на службу к императору. Шамиль, видя его неприкаянность, ответил согласием. И вскоре Магомед-Шапи был принят на службу в лейб-гвардии Кавказский эскадрон Собственного Его Императорского Величества конвоя в чине корнета и отбыл в Петербург вместе с женой.
В 1864 году последняя жена Шамиля Загидат (кроме нее в Калугу прибыла еще одна жена – Шуайнат) родила ему сына, которого назвали Магомед-Камилем. Этот мальчик стал для стареющего Шамиля последней отрадой. Он подолгу играл с ним, рассказывал разные истории, а когда тот немного подрос, Шамиль сажал его на коня и подолгу катал по саду, вспоминая былые дни и называя разные закоулки сада столь милыми его сердцу именами – Гимры, Ашильта, Ведено…
Но ожидание его слишком затягивалось. Он чувствовал, что жить ему оставалось недолго. Поняв, что император, по всей видимости, опасается того, что Шамиль не вернется из Мекки, он решился написать царю письмо с просьбой о предоставлении ему российского гражданства. Александр II тут же откликнулся, пригласив его при этом присутствовать на торжественном бракосочетании цесаревича Александра Александровича. Шамиль с благодарностью принял приглашение и прибыл на свадьбу. Во время церемонии он встретился с императором и на его просьбу, чего бы тот хотел в награду за такое решение, твердо ответил: только одного – позволения посетить Мекку.
В августе 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль вместе с сыновьями Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи принес присягу на верноподданство России. А спустя 3 года Высочайшим Указом Шамиль был возведен в потомственное дворянство…