Страница 39 из 40
– Не принес.
– Ну, я их сам приготовил.
И в глубокой ночи на Гулярной улице я исправлял свои ошибки в подполье.
– А вы, Шкловский, – сказал мне учитель, – посвятите мне свою магистерскую работу.
Нет сейчас у меня магистерской работы, не написал.
Но вот это место этой совсем не магистерской работы и посвящаю вам, старый учитель…
…Пришла война и пришила меня к себе погонами вольноопределяющегося. Она говорила со мной голосом Блока, на углу Садовой и Инженерной.
«Не нужно думать о себе во время войны никому».
Потом он говорил мне: «К сожалению, большинство человечества – правые эсеры».
ПушеЧный выстрел не уместилсЯ в долине Вислы
…Война висела на стенах объявлениями.
Мобилизовали моего брата. Он лежал в собачьей солдатской палатке. Мама искала его и кричала:
– Коля, Коля!
Когда она ушла, сосед поглядел на брата и, поднявшись на локте, сказал:
– Жалко мне тебя, Коля.
Война
Война была еще молодая. Люди сходились в атаке. Солдаты еще были молоды. Сходясь, они не решались ударить штыками друг друга. Били в головы прикладами. Солдатская жалость.
От удара прикладом лопается череп.
В Галиции стояли наши городовые.
Проститутки спорили на попойках с нашими офицерами на тему о том, возродится ли Австрия. Спорящие не замечали, что они одеты странно.
У Мопассана это называется «Фифи». У нас было все как-то пыльней, в пыльной коже.
Война жевала меня невнимательно, как сытая лошадь солому, и роняла изо рта.
Вернулся в Питер, был инструктором Броневого дивизиона. А перед этим работал на военном заводе.
Угорал в гараже. Плевал я желтой слюной. Лежал на скользком бетонном полу, мыл, чинил, чистил.
Война была уже старая. Вечерняя газета не отличалась от утренней…
ЖуковскаЯ, 7
…Мне раз позвонили и попросили зайти к вольноопределяющемуся Брику.
Был такой в роте товарищ. Его все знали: при пробе он сразу разбил три автомобиля.
Пошел по адресу. Жуковская улица, фонарь посередине. Асфальт. Высокий дом, 7, квартира 42.
Открыли дверь. Это была не дверь, а обложка книги. Я открыл книгу, которая называется «История жизни Осипа Брика и Лили Брик».
В главах этой книги упоминается иногда и мое имя.
Пересматриваю невнимательно, как письма, которые еще боишься прочесть.
На первой странице стоял Брик. Не тот, которого я знал. Однофамилец. На стенах висели туркестанские вышивки. На рояле стоял автомобиль из карт, величиной в кубический метр.
Конечно, люди живут не для того, чтобы о них писали книги. Но все же у меня отношение к людям производственное, я хочу, чтобы они что-нибудь делали.
О.М.Б.
Что делает Осип Брик?
Осип Максимович Брик сейчас идет крупным планом. Брик – человек присутствующий и уклоняющийся.
В те дни, когда я с ним познакомился, он уклонялся от воинской повинности.
Делалось это гениально просто.
Брик служил в одной команде. Там было много евреев. Их решили отправить под конвоем в пехоту.
Если бы Брик начал отказываться и истек бы кровью у начальства на глазах, его отправили бы все равно.
Отправляли тогда бумагу, на бумаге писали:
«П р и л о ж е н и е: при ней солдат такой-то».
Брик пошел со своей бумагой и другими людьми на вокзал.
На станции только он отбился от команды. Выждал, когда ушел поезд, одернул шинель и чистеньким пришел к коменданту отдельной каплей.
У войны нет способа раздавливать отдельные капли.
Комендант отправил Брика в проходные казармы, между Загородным и Фонтанкой.
Брик, как и вообще солдат, не был нужен.
Так как он не волновался и не выяснял свою участь, то состоял он в проходных казармах долго.
Его за обед в трактире отпустили домой.
В России было или 8, или 12 миллионов солдат.
Сколько именно было? Никто не знал и не узнает никогда.
О разности этой в четыре миллиона рассказал мне Верховский, когда был министром.
Брик приходил сперва в казармы, а потом перестал.
Сидел дома. Сидел два года.
К нему десятками ходили люди, он издавал книги, но найти его не могли.
Такое состояние – очень трудное, здесь нужна неочарованность государством, свобода от его воли.
Все это относится к искусству не заполнять анкету.
Брик не мог делать только одного – переехать с квартиры на квартиру. Тогда бы он стал движущейся точкой.
Но он мог бы зато надстроить на дом, в котором жил, три этажа и не быть замеченным.
Пока же он строил на рояле огромный театр и автомобиль из карт.
Постройкой восхищалась Лиля Брик.
Сюда же приходил Маяковский…
Письмо ТынЯнову
Мой милый Юрий, это письмо я пишу тебе не сейчас, а прошлой зимой: письма эти обозначают здесь зиму.
Начну не с дела, а с того, кто потолстел и кто играет на скрипке.
Потолстел я. Сейчас ночь. Я перешагнул уже порог усталости и переживаю нечто, напоминающее вдохновение. Правда, в мою голову вписаны две цифры, как в домовый фонарь. Одна – однозначная – сколько мне надо денег. Другая – двухзначная – сколько я должен за квартиру.
Положение очень серьезное, нужно думать – хоть на ходу, а все равно думать. Мне очень нравится твоя статья о литературном факте. Это хорошо замечено, что понятие литературы – подвижно. Статья очень важная, может быть, решающая по значению. Я не умею пересказывать чужие мысли. О выводах из твоей статьи ты мне напишешь сам, а я напишу тебе о своем искусстве не сводить концы с концами.
Мы утверждаем, кажется, что литературное произведение может быть анализировано и оценено, не выходя из литературного ряда.
Мы привели в своих прежних работах много примеров, как то, что считается «отражением», на самом деле оказывается стилистическим приемом. Мы доказывали, что произведение построено целиком. В нем нет свободного от организации материала. Но понятие литературы все время изменяется. Литература растет краем, вбирая в себя внеэстетический материал. Материал этот и те изменения, которые испытывает он в соприкосновении с материалом, уже обработанным эстетически, должны быть учтены.
Литература живет, распространяясь на не-литературу. Но художественная форма совершает своеобразное похищение сабинянок. Материал перестает узнавать своего хозяина. Он обработан законом искусства и может быть воспринят уже вне своего происхождения. Если непонятно, то объясним. Относительно быта искусство обладает несколькими свободами: 1) свободой неузнавания, 2) свободой выбора, 3) свободой переживания (факт сохраняется в искусстве, исчезнув в жизни). Искусство использует качество предметов для создания переживаемой формы.
Трудность положения пролетарских писателей в том, что они хотят втащить в экран вещи, не изменив их измерения.
Что касается меня, то я потолстел. Борис (Борис Михайлович Эйхенбаум, литературовед, критик, филолог, друг В.Б. Шкловского. – Прим. ред.) все играет на скрипке. У него много ошибок. Первая – общая с моими работами – неприятие во внимание значения внеэстетических рядов.
Совершенно неправильно также пользоваться дневниками для выяснения пути создания произведений. Здесь есть скрытая ложь, будто писатель создает и пишет сам, а не вместе со своим жанром, со всей литературой, со всеми ее борющимися течениями. Монография писателя – задача невозможная. Кроме того, дневники приводят нас к психологии творчества и вопросу о «лаборатории гения». А нам нужна вещь.
Отношение между вещью и творцом тоже нефункциональное. Искусство имеет относительно писателя три свободы: 1) свободу неусвоения его личности, 2) свободу выбора из его личности, 3) свободу выбора из всякого другого материала. Нужно изучать не проблематическую связь, а факты. Нужно писать не о Толстом, а о «Войне и мире». Покажи Борису письмо, я с ним обо всем этом говорил. Ответь мне, только не тяни меня в историю литературы. Будем заниматься искусством. Осознав, что все величины его есть величины исторические.