Левиафан

За первые две недели она, кажется, ни разу к нему не обратилась. Сакс понятия не имел, с чем были связаны ее частые и долгие отлучки, и, хотя он дорого дал бы, чтобы это узнать, никаких вопросов, во избежание возможных осложнений, он не задавал. Осторожность превыше знания, вот и держи свое любопытство при себе. Обычно Лилиан уезжала из дому часов в девять-десять, а возвращалась вечером, иногда за полночь. Случалось, приехав к вечеру, чтобы переодеться, она снова исчезала. Пару раз объявилась под утро и, приняв душ, тут же уехала. Можно было предположить, что она проводит вечера с мужчинами, — возможно, с одним, возможно, с разными, — но что она делала днем? Наверно, она где-то работала, но где? С таким же успехом она могла кататься по городу на машине, или сидеть в киношке, или часами глядеть на бухту.

При этом загадочном образе жизни Лилиан держала его более или менее в курсе своих внезапных появлений — скорее ради дочери, нежели для его спокойствия. Говорила она туманно («Сегодня я вернусь поздно» или «Увидимся утром»), но все же это помогало ему как-то планировать время и поддерживать в доме подобие нормального распорядка. Поскольку она часто отсутствовала, забота о Марии почти целиком легла на плечи Сакса. Удивительное дело, с ним Лилиан была холодна как лед, а при этом без колебаний оставляла дочь на его попечение. Значит, подсознательно он вызывал у нее доверие. Это вселяло надежду, хотя Сакс понимал, что его используют, перекладывая родительскую ответственность на плечи так удачно подвернувшегося простака. Но ясно было и другое: с ним она чувствует себя в безопасности, она знает, что он ей друг.

Мария была его утешительным призом, золотой медалькой на шее. Он провожал ее в детский сад и забирал домой, кормил и купал, причесывал и укладывал спать. Он воспринимал эти маленькие радости как приятную неожиданность, и, по мере того как он становился неотъемлемой частью домашней рутины, крепла их дружба. В прошлом Лилиан прибегала к услугам соседки, милейшей миссис Сантьяго, но у той самой была большая семья, и она не могла уделять достаточно внимания чужой девочке. На третий день после появления Сакса Мария твердо заявила, что к миссис Сантьяго она больше не пойдет. С ним ей гораздо лучше, и, если он не против, они будут вместе играть. Сакс ответил, что он «за». Они шли по улице домой, и в тот момент, когда он ответил согласием, детская ручка уцепилась за его большой палец. Какое-то время они шли молча, а потом Мария сказала:

— У миссис Сантьяго есть дети, а у тебя ни мальчика, ни девочки, да?

Сакс с сожалением помотал головой.

— Разве это правильно? Одним все, а другим ничего? Он снова мотнул головой.

— Вот видишь. Теперь у тебя буду я, и всем будет хорошо.

В ближайший понедельник он обзавелся абонентским ящиком на почте, вернул взятую напрокат машину и купил сильно подержанный «бьюик-скайларк» меньше чем за тысячу долларов. Во вторник и среду он открыл одиннадцать сберегательных счетов в разных местных банках. Он посчитал, что это благоразумнее, чем вывалить перед кассиром сто пятьдесят с лишним тысяч сотенными купюрами. Заботился он и о том, чтобы по возможности не обращать на себя внимание, когда будет снимать деньги для Лилиан. Реже появишься — меньше засветишься. Он планировал посещать каждый банк раз в одиннадцать дней, но, когда выяснилось, что для получения тысячи долларов требуется подпись менеджера, он перешел на другую схему: заезжать в два банка и снимать в банкоматах по максимуму, пятьсот «зеленых». Пятьсот в неделю — сущий пустяк, никто ничего не заподозрит. Новый план себя оправдал — гораздо спокойнее всовывать в щель пластиковую карту и пробегать пальцами по клавишам, нежели иметь дело с живым кассиром.

Начало было нервотрепательным. Он подозревал, что деньги Димаджио имели криминальное происхождение, а значит, по компьютеру во все американские банки уже могли разослать серийные номера украденных купюр. Перед ним стояла дилемма: рискнуть и сунуться в банк или держать огромную сумму дома. Сакс выбрал первое. Он пока не знал, насколько Лилиан можно доверять, а бросать наживку в сто пятьдесят тысяч тоже было, по меньшей мере, глупо. Всякий раз, впервые переступая порог очередного банка, он мысленно видел, как кассир, взглянув на предложенные ему купюры, с извинениями уходит и через минуту возвращается вместе с полицейским. Но ничего не случилось. Все, с кем он имел дело, были в высшей степени обходительны. Пересчитав бумажки со скоростью роботов, они улыбались, пожимали ему руку и говорили, что они счастливы иметь дело с таким клиентом. За открытие счетов свыше десяти тысяч долларов он получил в качестве бонусов пять тостеров, четыре мини-транзистора, портативный телевизор и американский флаг.

К началу второй недели его жизнь вошла в колею. Отведя Марию в детский сад, он возвращался пешком домой, мыл посуду, затем садился в машину и ехал в два банка по списку (иногда в три, если у него самого заканчивались деньги). Покончив с этим, он заходил в бар-эспрессо на Телеграф-авеню, садился в уголке и, попивая капуччино, прочитывал от корки до корки «Сан-Франциско кроникл» и «Нью-Йорк тайме». «Дело Димаджио», как ни странно, прошло почти незамеченным. «Тайме» забыла про него еще до отъезда Сакса из Нью-Йорка. Что касается «Кроникл», то ее интереса тоже хватило ненадолго. После двух-трех статей об экологическом движении и обществе «Дети планеты» (за подписью все того же Тома Мюллера) имя Димаджио исчезло с газетных полос. Хотя Сакса это не могло не радовать, он прекрасно понимал, что в любой момент тучи снова могут сгуститься. Вот почему каждое утро начиналось с чтения газет. Это стало для него религией, его ежедневной молитвой. Проштудируй, затаив дыхание, очередной номер. Убедись, что ты не объявлен в розыск. И до следующего утра живи в свое удовольствие.

Остальной день был посвящен хозяйственным делам. Сакс, как любая американская домохозяйка, покупал продукты (важно было, например, не промахнуться с ореховым маслом для Марии), прибирал дом, стирал белье в прачечной самообслуживания. Идя за девочкой в детский сад, он заходил в магазин игрушек и покупал какую-нибудь мелочь — куколку, яркую ленту, книжку с картинками, цветные карандаши, чертика на резиночке, сережки на липучках или, на худой конец, жвачку. Это был не подкуп, а естественное проявление чувств, и чем ближе он ее узнавал, тем больше ему хотелось доставить ей радость. Сакс никогда раньше так близко не общался с детьми, и сейчас он не переставал удивляться, каких это требует усилий. Надо было постоянно приспосабливаться к жизни этого маленького существа. Впрочем, стоило Саксу уяснить для себя некоторые психологические тонкости, и выполнение невинных прихотей Марии стало доставлять ему удовольствие. Даже когда она вроде бы находилась далеко, он все равно был при деле. Эти постоянные заботы оказались не только отличным лекарством от скуки, но и спасали от тяжелых мыслей о собственной персоне.

Каждый день, открывая морозилку и докладывая в пластиковый пакет очередную тысячу, Сакс проверял, не взяла ли что-то Лилиан на свои нужды. Прошло уже две недели, а она так и не потратила ни одной бумажки. Ее самоустраненность, полное безразличие к деньгам ставили Сакса в тупик. Означало ли это, что она не принимает его условия? Или ему таким образом давали понять, что позволение жить в ее доме не имеет под собой финансовой подоплеки? Обе эти взаимоисключающие гипотезы имели право на существование, и ему оставалось только гадать, что же Лилиан думает на самом деле.

Его крепнущая дружба с Марией как будто не производила на нее никакого впечатления. Ни приступов ревности, ни хотя бы ободряющей улыбки. Появившись гостьей в доме и застав их вдвоем на диване за чтением книжки, или рисующими на полу, или устраивающими чаепитие для чинно сидящих кукол, Лилиан бросала «привет», целовала дочь в щечку и тут же уходила к себе, чтобы переодеться и снова уехать. Она была этаким призраком, прекрасным видением, которое появлялось и исчезало, не оставляя следа. Хотелось верить, что она отдает себе отчет в своих поступках, что ее загадочное поведение имеет какие-то разумные объяснения, но Саксу они были неведомы. Возможно, она его просто испытывала, провоцировала этой игрой в «ку-ку!», чтобы посмотреть, надолго ли его хватит. Возможно, она хотела проверить, сломается ли он или окажется таким же крепким орешком, как она сама.