Левиафан

— С тобой говорить бесполезно. Ты меня не слышишь.

— Я тебя слышу, — возразил Сакс, — просто я с тобой не согласен.

— Бен, ты только усложняешь себе жизнь. Чем больше ты замыкаешься в своей раковине, тем труднее будет тебе из нее выйти.

— Я не собираюсь из нее выходить.

— Кто знает. Если они тебя выследят, тебе придется выйти из раковины.

— Никогда они меня не выследят. Разве что ты меня сдашь, но, думаю, ты этого не сделаешь. Я ведь могу на тебя рассчитывать?

— Да, ты можешь на меня рассчитывать, но я не единственная, кто в курсе твоих дел. Теперь и Лилиан все знает, а я не поручусь, что она будет держать язык за зубами.

— Она не проболтается. Это не в ее интересах. Она слишком много может потерять.

— Ты говоришь о здравом смысле, но это Лилиан. У нее мозги устроены иначе. Она играет по другим правилам. Если ты этого еще не понял, тебя ждут серьезные неприятности.

— Ну, с неприятностями у меня полный порядок. Одной больше, одной меньше.

— Бен, уезжай, все равно куда. Садись в машину и, пока Лилиан не вернулась, — подальше от этого дома.

— Не могу. Раз уж ввязался, должен закончить. Это мой шанс, я не могу его упустить из-за каких-то призрачных страхов.

— Тебя затягивает в омут.

— Уже затянуло, и теперь я хочу из него выбраться.

— Есть более простые способы.

— Только не для меня.

На другом конце линии повисла долгая пауза, слышалось прерывистое дыхание. Когда Мария снова заговорила, голос ее дрожал:

— Не знаю, жалеть тебя или вопить от бессилия.

— Не надо ни того, ни другого.

— Ну да. Я просто должна выкинуть тебя из головы, ты это хотел сказать? Тоже выход.

— Тебе решать, Мария.

— Само собой. Тебе тоже — вылезать из омута или еще глубже в него погружаться. Что ж, мое дело тебя предупредить. Я говорила с тобой по-дружески.

Этот разговор перевернул ему душу. Последние слова Марии были как прощание — она от него отступилась. Теперь уже не имело значения, чем были вызваны их разногласия, — ее ревностью, или серьезной озабоченностью, или тем и другим. Важен результат: он больше не сможет к ней обратиться. Даже если она на это не намекала, даже если она была бы рада снова его услышать, между ними повисла плотная завеса неопределенности. Как он теперь обратится к ней за поддержкой, если общение с ним причиняет ей такую боль? Он зашел слишком далеко, сам того не желая, и вот потерял своего последнего союзника, единственного человека, на которого всегда мог рассчитывать. Он провел в Калифорнии всего один день — и уже сжег за собой мосты.

Можно было, конечно, перезвонить и попытаться исправить положение, но Сакс этого не сделал. Он вернулся в ванную, оделся, причесался щеткой Лилиан и принялся за генеральную уборку. До девяти вечера, с короткими перекусами (баночный суп, ливерная колбаса, орешки), он превращал запущенное жилище в образец домашнего уюта. Он, конечно, ничего не мог поделать со старой мебелью, трещинами на потолке или проржавевшим умывальником, но остальное было в его власти. Он драил и мыл, скоблил и чистил комнату за комнатой, этаж за этажом. Привел в порядок туалеты, рассортировал столовые приборы, сложил и спрятал в стенные шкафы одежду, собрал в большой ящик раскиданные повсюду детали «лето» и ампутированные руки-ноги некогда здоровых кукол, расставил по местам игрушечные чайные сервизы. В кухонном шкафчике нашлись гвозди и шурупы, что позволило ему починить обезноженный стол в столовой. Единственным, к чему он не прикоснулся, был кабинет Димаджио. Еще раз совать туда нос ему не хотелось, но, даже преодолей он себя, Сакс все равно не знал бы, как поступить со всем этим хламом.

Между тем его время истекло. Лилиан ясно дала ему понять, что к их возвращению он должен исчезнуть. Следовало сесть в машину и отправиться на поиски какого-нибудь мотеля, но вместо этого он снял туфли и прилег на диване в гостиной. Он решил немного отдохнуть после утомительного рабочего дня. Но вот стрелки часов достигли десяти, а он все не трогался с места. Он понимал, что с Лилиан шутки плохи, но как же ему не хотелось покидать эту безопасную бухту, сама мысль о бесприютном плавании в ночи наполняла его страхом. Да, он своевольничал, но, кто знает, может, это сойдет ему с рук? Наверно, она будет шокирована, застав его дома, зато он расставит все точки над /: так просто она от него не отделается, он стал неотъемлемой частью ее жизни. Реакция Лилиан покажет, дошло ли это до нее.

Сакс решил так: когда она войдет, он притворится спящим. Однако девочки вернулись гораздо позже, чем планировалось, и к тому времени он уснул по-настоящему. Непростительная оплошность — дрыхнуть посреди гостиной с полной иллюминацией, но, как ни странно, обошлось. В полвторого ночи его разбудила хлопнувшая входная дверь. На пороге стояла Лилиан с Марией на руках. Их взгляды встретились, и ему показалось, что по лицу Лилиан пробежала улыбка. Не говоря ни слова, она поднялась на второй этаж. Уложит дочку и спустится вниз, подумал он. И в очередной раз ошибся. Он слышал, как Лилиан приводила себя в порядок в ванной, как затем ушла к себе и включила телевизор. Доносились невнятные голоса и какая-то музыка. Он сидел на диване и ждал, что вот-вот она появится на лестнице и между ними состоится решающее объяснение, но прошло полчаса, телевизор замолчал, а Лилиан все не спускалась. И тогда он понял, что никакого объяснения не будет, — она легла спать. Это была его маленькая победа, но что из нее следует? Он выключил свет, растянулся на диване и еще долго лежал в темноте с открытыми глазами, прислушиваясь к тишине в доме.

После этой ночи о его переезде в мотель никто не заикался. Сакс прочно обосновался в гостиной на диване. Как-то само собой вышло, что он теперь член семьи, это произошло естественным образом, и обсуждать сей факт было так же бессмысленно, как дерево за окном или камешек на тротуаре. Сакс получил то, о чем мечтал. Но его роль в доме оставалась неопределенной. Все решалось по умолчанию, поскольку прямых вопросов следовало избегать. Он должен был сам обо всем догадываться, с полувзгляда, по неопределенному жесту или исходя из уклончивой фразы определить свое место в доме. Он не столько боялся совершить непоправимую ошибку (хотя в любой момент ситуация могла перевернуться, и тогда Лилиан, не задумываясь, вызвала бы полицию), сколько хотел продемонстрировать образцовое поведение. Не для того ли он здесь — чтобы переписать судьбу набело и жить по справедливости, в согласии с собой? И произойти это должно было с помощью той, кого он избрал инструментом своего перерождения. Оно представлялось ему путешествием, таким долгим нисхождением в темный колодец души, оставалось лишь выяснить, в правильном ли направлении он двигается.

Все было бы проще, будь на месте Лилиан другая женщина, но каждая ночь, проведенная с ней под одной крышей, была для него нелегким испытанием. Ему отчаянно хотелось до нее дотронуться. Наверно, потому, говорил он себе, что его удел — любоваться ее внешностью, в остальном она для него недоступна. Будь она более открытой, более общительной, вероятно, появился бы повод поразмышлять о других ее качествах, и ее женский магнетизм перестал бы на него так действовать. Но, отгороженная от него стеной, она была «просто» эффектной физической оболочкой, обладавшей невероятной силой воздействия: эта плоть дразнила и манила, сердце выпрыгивало из груди, а возвышенные мысли засыхали на корню. Добавился новый элемент — его собственное тело, и уравнение оказалось Саксу не по зубам. Формула, которую он так удачно вывел, больше не годилась. Прямой путь обернулся лабиринтом, из которого надо было лихорадочно искать выход.

Но Лилиан не должна была подозревать, в каком смятении он находится. В этих обстоятельствах он выбрал единственно возможную тактику: отвечать на ее безразличие олимпийским спокойствием, делать вид, что он абсолютно счастлив положением вещей. В ее обществе он держался легко и непринужденно, был дружелюбен и предупредителен, часто улыбался и ни на что не претендовал. Зная, что Лилиан с самого начала относится к нему настороженно, считая способным на некие поползновения (виноват, еще как способен!), он избегал смотреть на нее как-то «не так». Одна ошибка могла стать для него последней. Слишком опытна была Лилиан в таких делах. Она привыкла к оценивающим взглядам мужчин и легко распознала бы в его глазах характерный блеск. Хотя при ней он находился в постоянном, почти непереносимом напряжении, он держался молодцом и не терял надежды. Ни о чем не просил, ни на чем не настаивал и только про себя молился о том, чтобы рано или поздно эта крепость пала. Другого оружия в его распоряжении не было, зато уж этим единственным Сакс пользовался при каждом удобном случае: он демонстрировал такую покорность, такое беззаветное самоуничижение, что его показная слабость превратилась в своего рода силу.