Рассвет

– Но это все правда, разве не так? – вскричала я. Я утратила ту твердость, ту уверенность, которая была моей стальной опорой. «Она так сильна, так уверена в себе, она так прочно стоит на ногах, что может остановить табун диких лошадей», – подумала я.

Она отвернулась от меня и замолчала. Потом вновь повернулась.

– Ты, похоже, из тех, кто расцветает при противодействии. Прятала того мальчишку здесь, когда за ним гналась полиция. – Она покачала головой. – Ладно, я расскажу тебе. Да, это правда. Мой сын не является твоим настоящим отцом. Я умоляла Рэндольфа не жениться на этой маленькой шлюхе. Я знала, чем она была и чем станет, но как все мужчины, он был загипнотизирован ее красотой и сладеньким голосом. Даже мой муж был очарован. Я наблюдала, как она поводила плечами и кружила им головы глупым хихиканьем и видимой беспомощностью, – сказала она, скривив рот от презрения. – Мужчины просто обожают беспомощных женщин, но только она не была такой беспомощной, как притворялась, – добавила она с холодной улыбкой на губах. – Особенно, когда это касалось удовлетворения ее желаний.

Она всегда знала, чего хотела. Я не желала иметь такую женщину в моей семье. Считать ее частью этого… этого отеля. Но спорить с мужчиной, который под каблуком у женщины, все равно, что направить вспять водопад. Если ты останешься под ним слишком долго, он утопит тебя.

Итак, я отступалась, предостерегала их и отступилась. – Она кивнула, и к ней снова вернулась ее холодная улыбка. – О, она делала вид, что хочет быть ответственной и респектабельной, но что бы я ни поручала ей, она жаловалась на работу и усилия, а Рэндольф заступался за нее, чтобы ее освободили от этого.

«У нас достаточно украшений, развешанных на стенах и потолках, – говорила я ему, – чтобы мы нуждались еще в одном». Но с таким же успехом я могла адресовать эти слова стенам моего кабинета.

Прошло не так уж много времени, как она начала показывать свою подлинную натуру – флиртовать с каждым, кто носил брюки. Ее не останавливало ничто! Это было отвратительно! Я пыталась говорить с моим сыном, но он был настолько слеп к этому, как и ко всему другому. Быть так ослепленным женщиной – все равно, что открыто смотреть на солнце. После этого уже ничего не видишь.

Итак, я выяснила, и достаточно определенно, как ты, несомненно знаешь, что у нее была связь и она попала в незавидное положение. Я должна была бы тогда же вышвырнуть эту маленькую шлюху вон, – с горечью добавила она, – но… Я хотела защитить Рэндольфа, семью и репутацию отеля. То, что я делала, я делала ради семьи и отеля. Это для меня одно и то же.

– Но папа… Орман Лонгчэмп…

– Он согласился на это, – сказала она. – Он знал, что делает.

– Но вы сказали ему, что все хотели этого, разве не так? Он думал, что моя мать и Рэндольф хотели этого, верно? Разве это неправда? – настаивала я, когда она не откликнулась.

– Рэндольф сам не знает, чего хочет, и никогда не знал. Я всегда принимала правильные решения за него. Женитьба на ней, – сказала она, нагнувшись к столу, – это единственный случай, когда он пошел против моего желания, и видишь, чем это обернулось.

– Но Орман верил…

– Да, да, он так думал, но я хорошо заплатила ему и помешала полиции найти его. Это его собственная вина, что он попался. Он должен был оставаться подольше на севере и никогда не приезжать в Ричмонд.

– Он не должен быть в тюрьме, – настаивала я, – это несправедливо.

Она снова отвернулась, словно то, что я сказала, не имело значения. Но это было не так.

– Мне неважно, что вы можете заставить миссис Дальтон отказаться от ее рассказа и выставить мою мать такой дурочкой, что никто не поверит ей, мне же поверят, или, по крайней мере, это вызовет скандал. И я расскажу все Рэндольфу. Только подумайте, как он будет потрясен, узнав все это. Вы же позволили ему пуститься вдогонку в надежде найти и вернуть меня. Вы предложили эту награду.

Она изучала меня некоторое время. Я выдержала ее взгляд, но это было все равно, что смотреть на костер.

– Так чего ты хочешь? Ты хочешь ввергнуть меня в скандал, пролить дождь позора на Катлеров?

– Я хочу, чтобы вы вытащили папу из тюрьмы и перестали обращаться со мной, как с дрянью. Перестали называть мою мать шлюхой и требовать, чтобы меня называли Евгенией, – решительно заявила я.

Я хотела большего, но боялась предъявлять слишком много требований. Со временем я надеялась, что смогу заставить ее сделать что-нибудь для Джимми и для Ферн.

Она кивнула.

– Хорошо, – она вздохнула. – Я сделаю что-нибудь для Ормана Лонгчэмпа. Я позвоню знакомым, которые занимают высокие посты и посмотрю, можно ли его освободить раньше срока на поруки. Я в любом случае думала об этом. И если ты настаиваешь, чтобы тебя называли Дон, пусть будет Дон. Но ты должна кое-что сделать и для меня.

– Что именно? Вы хотите, чтобы я вернулась и снова стала жить с ним?

– Конечно, нет. Ты теперь находишься здесь, и ты Катлер, нравится тебе это или нет, – она задумалась на несколько минут. – Ты не можешь находиться здесь все время. Я полагаю, будет лучше для всех нас… Клэр Сю, Филипа, Рэндольфа, даже твоей… твоей матери, если ты уедешь.

– Уеду? Куда же?

Она кивнула с загадочной улыбкой. Очевидно, у нее появился хитроумный план.

– Ты обладаешь красивым голосом. Я думаю, что тебе должно быть дозволено развивать свой талант.

– Что вы имеете в виду?

Почему она так неожиданно вдруг решила помочь мне?

– Я являюсь почетным членом попечительского правления одной престижной школы исполнительских искусств в городе Нью-Йорке.

– В Нью-Йорке?

– Да. Я хочу, чтобы ты отправилась туда вместо того, чтобы вернуться в «Эмерсон Пибоди». Я сделаю сегодня же все распоряжения, и ты вскоре сможешь туда уехать. У них есть летняя сессия тоже. Разумеется, все что тут было сказано, должно остаться здесь, в стенах этого кабинета. Никто не должен знать ничего, кроме того, что я решила, что ты слишком талантлива, чтобы тратить свое время на уборку комнат в отеле.

Я видела, что ей нравится эта идея, все будут восхвалять ее благотворительность. Она будет выглядеть чудесной бабушкой, которая осчастливила свою новую внучку, а я должна буду делать вид, что благодарна ей.

Но я не хотела возвращаться в «Эмерсон Пибоди» и мечтала стать певицей. Она избавится от меня, а я получу возможность, о которой могла раньше только мечтать. Нью-Йорк! Школа исполнительских искусств! И папе тоже будет оказана помощь.

– Хорошо, – согласилась я. – Раз уж вы сделаете все, что обещаете.

– Я всегда держу свое слово, – гневно сказала она. – Твоя репутация, твое имя, наша семейная честь – это важные вещи. Ты пришла из мира, где все эти вещи были несущественными, но в моем мире…

– Честь и честность всегда были важны для нас, – ответила я, – мы могли быть бедными, но мы были порядочными людьми. И Орман, и Салли Джин Лонгчэмп не предавали друг друга и не лгали друг другу, – возразила я. Мои глаза наполнились слезами возмущения.

Она снова долго посмотрела на меня, только на этот раз мне показалось, что я заметила выражение одобрения в ее глазах.

– Это будет интересно, – наконец сказала она, цедя слова, – очень интересно посмотреть, какого рода женщину породила любовная связь Лауры Сю. Мне не нравятся твои манеры, но ты проявила определенную независимость и мужество, а эти качества восхищают меня.

– Я не уверена, бабушка, что ваше восхищение будет иметь для меня когда-нибудь значение.

– Если это все, то я думаю, тебе лучше уйти. Благодаря тебе и твоему вторжению, я должна сделать множество дел. Ты будешь проинформирована, когда тебе надо будет выехать, – добавила она.

Я поднялась.

– Вы думаете, что можете так легко управлять жизнью других? – с горечью сказала я, качая головой.

– Я делаю то, что я должна делать. Ответственность требует от меня принимать тяжелые решения, но я делаю то, что на благо семье и отелю. Когда-нибудь, когда тебе придется самой заботиться о чем-то важном и это потребует от тебя сделать непопулярный или неприятный выбор, ты вспомнишь меня и не будешь осуждать так сурово, – сказала она так, словно для нее было важно, чтобы у меня сложилось о ней лучшее мнение. – Потом она улыбнулась. – Поверь мне. Если тебе потребуется что-нибудь или по какой-то причине ты попадешь в беду, ты не должна обращаться к своей матери или к моему сыну. Ты обратись ко мне, и ты будешь рада, что сможешь это сделать, – предсказала она.