Рассвет

– Увы, ты не можешь этого сделать. Если бы ты ушла со мной, то тогда, наверняка, за нами была бы охота.

– Я знаю, – у меня по-прежнему текли слезы. Сейчас, когда Джимми был здесь, я ничего не могла с этим поделать.

– Я очень сожалею, Дон, что ты несчастлива, – сказал он, обняв меня за плечи.

– Когда бы и где бы я не просыпался, я все время думал, как это все ужасно. Я немного утешал себя тем, что полагал, что ты в безопасности и уюте в новой и богатой жизни. Я думал, что ты заслужила это и, может быть, это даже хорошо, что так произошло. Мне было все равно, что происходило со мной, если это для тебя обернулось к лучшему и ты будешь жить с более хорошими людьми.

– О, Джимми, я никогда не буду счастлива, если ты несчастлив, и когда я думаю, что бедняжка маленькая Ферн находится в чужом месте…

– Она еще слишком мала, она все забудет и начнет новую жизнь, – сказал он, его глаза помрачнели, он был мудрее своих лет, эту мудрость принесли ему тяжелые времена. Он стал взрослее и телом, и разумом. Тяжелые, жестокие времена вырвали его из детства.

Он сидел в нескольких дюймах от меня, его рука все еще обнимала мои плечи, лицо было так близко, что я слышала его дыхание на своих щеках. От этого у меня кружилась голова, я чувствовала замешательство. Я была захвачена эмоциями.

Джимми, о котором я привыкла думать, как о своем брате, был сейчас просто парень, который интересовался мной, а Филип, парень, который интересовался мной, был теперь моим братом. Их поцелуи, их улыбки, то, как они прикасались ко мне и обнимали меня, должны были приобрести другое значение.

Совсем недавно я бы должна была ощущать странное чувство виновности от ощущений, которые вызывали во мне прикосновения Джимми. Теперь словно щекотка пробегала вверх и вниз по моей спине и заставляла меня содрагаться от удовольствия, я не знала, что делать, что сказать. Он взял мое лицо в ладони и нежными поцелуями осушил мои слезы. По всему моему телу пробежала волна тепла. Раньше я препятствовала тому, чтобы эта волна достигла моего сердца. Теперь она все смела, проникла мне под кожу и прорвалась в мою грудь.

Его лицо оставалось очень близко от моего, его серьезные глаза были такими напряженными, обеспокоенными, ищущими. В моем горле застрял комок. Где был тот мальчик, которого я знала? Где был тот брат и кто был этот молодой человек, который так пристально всматривался в мои глаза? Больше, чем моя собственная боль, тревога или потрясение, были страданиями от того, что я видела в его измученных глазах.

Мы услышали шаги Филипа по цементной лестнице, и Джимми убрал свою руку с моего плеча.

– Эй, – сказал, войдя, Филип, – сожалею, что еда не горячая, но я хотел забраться на кухню и удрать оттуда до того, как кто-нибудь застанет меня там и начнет допытываться, что я там делаю.

– Еда есть еда, и с этой точки зрения меня не волнует, горячая она или нет, – произнес Джимми, принимая от Филипа накрытую тарелку. – Спасибо.

– Я принес тебе кое что из своей одежды, должно подойти, это полотенце и одеяло.

– Сними с себя мокрую одежду и оботрись прежде, чем поешь, Джимми, – посоветовала я. Он пошел в ванную, снял там свои брюки и нижнее белье, вытерся насухо и вернулся в одежде Филипа. Рубашка была немного велика, и брюки немного длинноваты, но он подвернул их. Филип и я стояли рядом и наблюдали, как он поглощает еду, запихивая кусок в рот раньше, чем успевал проглотить предыдущий.

– Извините, но я голоден, – оправдывался он. – У меня не было никаких денег, чтобы зайти куда-нибудь и поесть.

– Все в порядке. Слушай, я должен вернуться обратно в отель. Бабушка видела, как я туда входил, и, возможно, будет искать меня, чтобы быть уверенной, что я нахожусь вместе со всеми. Утром, когда будут накрывать завтрак, я отложу еще еды и, как только освобожусь, принесу ее тебе, Джимми.

– Спасибо.

– Ладно, – сказал Филип, вставая. – Увидимся позже. Желаю выспаться хорошо.

Мы глядели ему вслед.

– Я не понимаю, – сказал Джимми, как только Филип исчез наверху цементной лестницы. Почему он так беспокоится, что его бабушка видела его в отеле?

Я рассказала ему, что Клэр Сю сообщила бабушке Катлер и что скрыла. Джимми снова улегся на кровать, закинув руки за голову, и слушал. Его взгляд стал серьезным и пристальным.

– Конечно, я был тоже обеспокоен всем этим, – сказал он. – Я размышлял, как все это обернется для тебя. Ты начинала терять голову от него в школе.

Я уже хотела было рассказать ему, насколько труднее было Филипу перестроиться, как он все еще хотел, чтобы я была его подружкой, но подумала, что это может вывести Джимми из себя и породить новые проблемы.

– Это и не могло быть легко, – просто заметила я, и Джимми кивнул.

– Ты должна постараться думать о нем, как о твоем брате. А я был твоим братом, и ты должна постараться забыть о том, кем я был.

– Я не хочу забывать, Джимми. – Он был опечаленным и разочарованным. – Ты хочешь, чтобы я забыла? Ты хочешь забыть меня? – «Может быть, он так и сделал, это был единственный способ для него начать новую жизнь», – мрачно подумала я.

– Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя запачканной от этого или чтобы кто-нибудь заставил тебя так чувствовать, – твердо заявил он.

Я кивнула и села рядом с ним на кровать. Мы немного помолчали. Эта старая часть отеля трещала и стонала, когда шумело море, проникая в каждую щель. Мы слышали музыку из проигрывателя в рекреации, разносившуюся повсюду ночным морским бризом.

– Я скажу родственникам, что мама и папа умерли. Им ни к чему знать все эти жуткие подробности, и я попытаюсь начать новую жизнь, – сказал Джимми с отрешенным взглядом.

– Мне ненавистна мысль, что у тебя будет где-то новая жизнь без меня, Джимми.

Он улыбнулся мягкой и нежной улыбкой, которую я с такою любовью вспоминала.

– Давай просто еще раз полежим вместе так, как мы привыкли, – сказал он. – А ты уговаривай меня заснуть, как всегда, рассказывай о всяких хороших вещах, которые мы когда-нибудь сделаем, – он подвинулся, чтобы освободить и мне место.

Я улеглась рядом с ним, положив голову на его руку и закрыв глаза. На какой-то момент я перенеслась сквозь время в прошлое: мы снова лежали вместе на одной из наших убогих раскладных кроватей в нашей бедняцкой квартире. Дождь барабанил по ветхому строению, ветер скрипел в окнах, угрожая сорвать рамы.

Но я и Джимми прижались друг к другу, находя утешение в теплоте и близости наших тел. Мы закрыли глаза, и перед нами закружилась радуга.

– С нами еще произойдет много хорошего, Джимми. Мы должны пройти шторм тревог, но ведь после каждого шторма тучи расходятся и возвращается солнце с его теплом и надеждами. Ты уедешь и найдешь родственников мамы, как и намечаешь, и они примут тебя с распростертыми объятиями. Ты встретишь дядей, тетей и кузенов. И, может быть, они не такие уж плохие, как мы всегда думали. Может быть, они владеют хорошей фермой. А ты такой сильный, добросовестный работник, Джимми, ты принесешь им большую пользу. Люди со всей округи будут спрашивать: «Кто этот новый молодой человек, который пришел помогать и сделал эту ферму такой процветающей?»

– Но ты должна обещать, что будешь писать мне, и…

Я повернулась к нему. Его глаза были закрыты, и он тихо дышал. Как, должно быть, он устал. Он должен был пройти пешком много миль, находиться под дождем, страдать и все для того, чтобы добраться сюда и увидеть меня еще хотя бы раз.

Я нагнулась и прижалась губами к его теплой щеке.

– Спокойной ночи, Джимми, – прошептала я, как то делала столько раз раньше. Мне была ненавистна мысль оставить его здесь одного, в этом странном месте, но, судя по тому, что он описал мне, ему приходилось бывать и в более ужасных местах.

Я остановилась в дверях и оглянулась на лежащего Джимми. Все представлялось скорее сном. Это было почти мечтой, ставшей явью. Я выскользнула из убежища, поднялась по ступеням, проверив, что никто не следит за мной, и пошла вокруг здания. Идя по коридору, я увидела, что дверь в мою комнату открыта и оттуда выходит Клэр Сю.