Новая жизнь

До гостиницы было далеко, Олег хотел поймать такси или просто мотор — но улицы все тянулись мёртвые, ни людей, ни машин. Он, конечно, подозревал, что это произойдёт — и это, конечно, произошло. Четверо. Телки-переростки — даже на походке печать тяжёлого детства. Переходить загодя на другую сторону было унизительно, а когда Олег понял, что ни черта не обойдётся, — поздно. «Курить дай», — классическая идиома озвучена была так, что он сразу почему-то понял, что просто лопатником они не удовлетворятся — будут калечить…

Двоих он свалил, остальные сразу побежали. Ни хрена в них не было, даже блатного куража — ничего, кроме шакальей рефлексологии. Один из упавших ворочался, прикрывал локтями морду, коленями живот — думал, Олег станет добивать ногами. Второй валялся без сознания. Олег сунул в рот разбитые костяшки. Плохо быть деревянным на лесопилке, подумал непонятно в чей адрес.

Из-за этих ли выродков, из-за сивухи ли, от которой он давным-давно благополучно отвык, из-за чего ли ещё — в обшарпанном, относительно чистом, но отдающем неистребимой совдепией номере его вдруг схватила совсем какая-то непереносимая тоска. Ввинчиваясь лбом в плоскую подушку с застиранной наволочкой, он с ненавистью повторял про себя: я — вполне ещё молодой, крайне небедный, успешный в профессии столичный житель, абсолютно счастливый в семейной жизни… Он вспоминал лицо жены, интонацию, с какой дети произносят: «папа»… К рассвету провалился.

«Минеральные» менты, к которым Олег отправился наутро, тоже смотрели «Я жду» и помочь взялись охотно… да не смогли: оказалось, что Константин Рейн в городе прописан никогда не был.

Чего-то подобного Олег ждал. Ещё до отъезда он, не вняв совету подполковника, послал запрос в пресс-службу ФСБ — хотя там ему могли прояснить лишь конец всей истории. Что же касается её начала и течения…

В самолёте он, выложив на откидном столике пять фотографий, раз за разом тестировал в голове уже готовую версию. Как вербуют в Чечню, он знал — и кого (среди прочих)… Авангардная музыка, авангардная живопись… идеальный способ быть музыкантом и художником, не умея ни играть, ни рисовать…

По пути из аэропорта, стоя в пробке, прямо из машины набрал Питер:

— Ольга, простите, если я лезу в то, что меня, наверное, не касается, но, возможно, это поможет найти… (как его там?) Эдуарда… Как долго вы его знали? Сколько времени прошло между тем, как вы познакомились, и тем, как он пропал?

— Да немного совсем… Меньше года на самом деле…

— Так вы что, хотите сказать, что это был один человек?

Подследственный смотрел странно. С какой-то едва намеченной усмешечкой:

— Ну сами подумайте. Сроки прикиньте…

Кира подумала. Как могла — в нынешнем состоянии… Прикинула.

— Н-ну, допустим… Что же он — постоянно, чуть не раз в год, менял имя, внешность, место жительства, профессию? Зачем?… Скрывался?

Подследственный молчал. Усмешечка пропала.

— И кто он был на самом деле?

— А вы не догадались?

— А, ну да… Всё равно не понимаю, — мотнула она плохо соображающей головой, — зачем вам было его убивать? Вы тут вообще при чём?

Кира увидела, как лицо его — не фигурально, зримо — темнеет и оседает внутрь себя.

— Была причина, — с усилием выговорил он после долгой паузы, не глядя на Киру.

Потом Олег опустился на локти, почувствовав потной грудью её соски, поймал губами губы, зацепил языком язык, возя животом по животу, стал тяжело и постепенно разгоняться по новой, прерывисто дыша; слабые руки, чуть царапая, скользили по его мокрой спине, он немного отстранился, работая все более быстро и отрывисто, зажмурился, переходя в режим отбойного молотка, зашипел, выруливая на финишную прямую, приближаясь, приближаясь, широко открыл глаза… — и его срезало на полном ходу. Вышибло из себя самого. Не было горла — заорать. Женщина под ним лежала навзничь, запрокинув голову и разбросав руки, вся её одежда была вертикально распорота спереди, открывая грудь, живот, пах — смотреть туда было совершенно невозможно, но он стоял и смотрел, стоял в этой прихожей и смотрел на всё ЭТО, стоял… «Олег!… Олег, господи, что с тобой, господи, Олег?!»

Он долго и свирепо плескал на себя ледяную воду, утёрся, медленно отнял полотенце от лица, непонимающе глядя в зеркало. К чёрту, к чёрту, Новый год — и в Эмираты, и знать ничего не хочу… «Олежка, твой мобильный!…» Определитель пасовал. Олег сбросил звонок.

У Зои Лосёвой по-прежнему предлагали положить трубку.

До Кратова от Москвы на машине было минут сорок. Плоско, бело, серо, безлюдно, почему-то одинаково бедственно выглядящие (даже когда вполне опрятные) домики, «ПРОДУКТЫ ТАБАК НАПИТКИ 24», одинокие алкаши, мёрзнущие на пустых автобусных остановках. Посвист электрички с недальней железной дороги. Здешний центр: кирпичные многоэтажки, очередь бабок с колясками у закрытого детского магазина, глухой забор рынка. Из полудюжины таксофонов — ни одного целого.

Дальше, за развязкой, справа от дороги потянулись решётчатые металлические ограды с колючкой поверху. Раньше тут были испытательные площадки почти всех ведущих авиационных КБ — что-то теплилось даже сейчас. Туполевские «проходные»: шлагбаум, ворота, будка.

Станислав Лужин числился в маленькой местной охранной фирмочке — её директор, он же кадровик, такого прекрасно помнил. Хмыкнул сочувственно-пренебрежительно:

— Хороший мужик Славка был, только квасил здорово. Его несколько раз уже увольнять хотели: вы понимаете, что это такое — пьющий сторож. Рано или поздно точно бы уволили… Если б он сам… не уволился, так сказать.

— Действительно во время дежурства пропал?

— Во время новогоднего! Прямо в ночь на первое число. Как, куда — никто ни хрена не понял. Взломано ничего не было. Исчез. Инопланетяне, блин, похитили… Знаете, некоторые говорят: всё, с первого января начинаю новую жизнь. Ну вот и Славка, видать, начал…

Про жену Зою директор, однако же, понятия не имел. А у него была жена? Гражданская? Ну, попробуйте поговорить с Максом Лотаревым — его соседом по общежитию. Макс там по-прежнему живёт.

Общага производила сильное впечатление. Макс, провинциал, приехавший некогда штурмовать Москву, но зависший здесь, кантовался в ней уже который год. Да, поддавал Стас будь здоров. Зоя? Да нет, сколько я Стаса знал — около года, получается, — у него вообще никакой постоянной бабы не было… Он как-то не по этой части был: больше вон по той — Макс кивнул на пустую бутылку из-под «Гжелки» под столом. Лосева? Никогда про такую не слышал.

За бумажной стенкой с безысходным чернорабочим упорством жили личной жизнью: механически-равномерные бабские вопли звучали то как кваканье, то как лай…

Но круче всего тут был сортир. Бессмысленно подёргав ручку сорванного бачка, Олег оглядел мельком настенные росписи. Открыл дверь, шагнул наружу… Шагнул назад, осмотрелся внимательно.

Среди полустёртого мата и изображений в стиле примитивизма постоянно — на стенах, на двери, крупнее и мельче, аккуратно и бегло — повторялось давнее, большей частью совсем поблекшее, но ещё различимое: четыре перекрёстно соединяющиеся квадратные спирали, свастика, каждый из загибающихся хвостов которой продолжает загибаться внутрь. Картина Снежкина. И — ещё какое-то неуловимое воспоминание засвербило на периферии…

Он спустился в полутёмный подъезд. В светлом проёме двери стоял неподвижный мужской силуэт. Олег замедлил шаг. Остановился. Человек в дверях не шевелился. Он смотрел сюда, внутрь, на Олега — но Олег против света не видел его лица. Он вдруг остро пожалел, что даже газовой завалящей пушки у него с собой нет. «Ты понял, почему ты сдохнешь?» — живо вспомнился сдавленный телефонный голос.

Олег оглянулся: пролёт наверх, пролёт вниз, в подвал. Чёрный ход тут какой-нибудь есть?… Когда он — через секунду — опять повернулся к дверям, там уже никого не было. Под ноги, звеня по цементу, прыгало что-то маленькое. Олег припечатал ботинком, поднял — патрон… На улице завёлся автомобильный мотор.