Ночной путь

– Вы очень добры, мистер Фолкнер, что так заботитесь обо мне, – в горле Ланны от волнения словно застрял какой-то ком. Она поставила чайник на плиту, забыв зажечь под ним огонь. – Я уверена, что в такое трудное время, как сейчас, у вас и без того немало забот – семья, бизнес и еще с полдюжины самых важных дел, требующих вашего внимания.

– Вас, Ланна, я отношу к числу важных. Мне бы хотелось, чтобы вы звали меня Чэдом. В последние месяцы вы были очень близки с моим отцом. И я надеюсь, что позже, когда все уляжется, мы с вами сможем получше познакомиться.

У Ланны замерло сердце. В конце концов, может быть, она не будет такой уж одинокой.

– Мне бы этого хотелось, – просто проговорила она.

Чэд не производил впечатления человека, бросающего слова на ветер. Ланна от всей души надеялась: он говорит то, что думает. И особенную радость у нее вызывала мысль о том, что он не женат.

– Сегодня я заехал к вам, потому что хотел убедиться, что с вами все хорошо. А кроме того, заверить вас, что ни в одном газетном репортаже не будет упоминаться ваше имя. В печати выйдет сообщение о том, что у отца случился сердечный приступ, когда он навещал судью Гарви, близкого друга нашей семьи, который живет неподалеку отсюда, – говорил между тем Чэд. – Маловероятно, чтобы кто-нибудь стал расследовать эту историю, но если в прессу просочится хоть словечко о том, что вы к ней причастны, кое-какие репортеры захотят встретиться с вами и проверить ее, – он вынул из внутреннего кармана пиджака визитную карточку и протянул Ланне. – Не позволяйте никому взять у вас интервью. Ничего не отрицайте. Не разговаривайте ни с кем из журналистов, а немедленно позвоните мне. Я сам все улажу. Не хочу, чтобы вы стали предметом грязных догадок и комментариев, на которые так горазды эти репортеры.

Никто и никогда, кроме Джона, так не заботился о ее репутации. Ланна всегда считала, что этот отличавший его оттенок галантности – качество, уходящее в прошлое вместе со старшим поколением. Оказывается, оно еще живо. Когда Ланна брала у Чэда карточку, он нежно сжал ее пальцы. Это было так приятно – видеть свою руку в его руке. Ланна не могла отвести глаз от этого ласкового рукопожатия.

– Ничего не надо говорить, Ланна. Я не хочу, чтобы все эти события причиняли вам лишнюю боль. Знаю: отец бы одобрил то, что я делаю. Он сам бы этого хотел.

Чэд нежно взял ее за подбородок и приподнял ее голову. Ланна бессознательно качнулась навстречу. Он медленно, почти нерешительно наклонился к ней. Когда губы Чэда коснулись ее губ в ласковом братском поцелуе, Ланна задрожала. А затем поцелуй сделался более чувственным – губы искали друг друга, знакомились и изучали, как это обычно бывает в первый поцелуй. Затем Чэд с видимой неохотой оторвался от ее губ и выпрямился, изучающе глядя на девушку своими карими глазами с поблескивающими в них янтарными искорками.

– Простите меня, – неожиданно извинился он. – Мне не следовало этого делать. Но теперь я понимаю, почему отец считал вас такой неотразимой.

– Мы были только друзьями, – Ланну огорчило, что он раскаивается в том, что поцеловал ее. Ей самой поцелуй доставил огромное удовольствие.

– Да, я помню, – по его лицу промелькнуло выражение досады. – Просто, когда я к вам прикоснулся… Ну, скажем, что это пробудило во мне вовсе не платоническое чувство…

Это неожиданное признание вызвало у Ланны ощущение радости. Чэд волновал ее, и приятно было сознавать, что это чувство не было односторонним. Он так красив и очарователен, что за ним, вероятно, охотится немало женщин. Но Ланна тут же одернула себя. Надо трезво оценивать ситуацию: Чэд – сын Фолкнера и должен унаследовать немалую часть его денег, а это сразу же вознесет его на другую общественную ступень. Туда, где Ланне нет места. Однако Джону не было дела до того, бедна она или богата, и к какому классу принадлежит. Но разве Чэд не его сын? Она продолжала считать Чэда старшим из братьев, поскольку Джон говорил, что первенец похож на него. Жаль, что она не расспросила его о сыновьях подробнее. Но о чем-то расспрашивать Чэда сейчас было бы слишком бесцеремонным.

Чэд выпустил ее руку и отступил назад.

– Мне очень хочется остаться и побыть с вами еще немного, но слишком много неотложных дел, – произнес он с сожалением.

– Когда похороны? Я хотела бы присутствовать на заупокойной службе… если можно.

– Разумеется, можете, – улыбнулся Чэд, и у Ланны буквально дух захватило от его неожиданной, быстрой улыбки. – Моего отца знают почти все в этом городе, так что похороны, естественно, будут очень многолюдными. А если кто-то станет вас расспрашивать – в чем я сомневаюсь, – просто ответьте, что вы знакомы с одним из членов нашей семьи и пришли выразить соболезнование. Ну, в частности, скажите, что знакомы со мной.

Он подождал, пока Ланна записала время и место похорон.

– Мне будет не по себе, если я не провожу Джона в последний путь, но я не хочу поставить вас в затруднительное положение, – сказала она.

– Я знаю, что вы меньше всего хотите причинить неприятности, – по лицу Чэда было видно, что он удовлетворен их разговором и вполне оценил тактичность Ланны. Затем он глянул на часы и спросил озабоченно: – Ничего, если я сейчас уйду?

– Да, конечно, – сказала она.

Но Чэд продолжал стоять, и Ланна по его виду поняла, что он хочет еще что-то сказать.

– Можно мне позвонить вам в начале следующей недели, когда все будет улажено? – нерешительно спросил Чэд.

«Он определенно хочет увидеться со мной опять», – подумала Ланна, и глаза у нее засияли.

– Звоните, пожалуйста. По вечерам я обычно бываю дома, если не выхожу за покупками.

– Тогда до скорой встречи…

Чэд наконец направился к входной двери. Еще долго после его ухода с лица Ланны не сходила счастливая улыбка. Будущее больше не пугало ее. И она с надеждой пыталась заглянуть в него. А пока… Пока она заглянула на кухню и обнаружила, что забыла включить горелку под чайником на плите.

Сокол сбросил скорость и взятый напрокат старенький автомобиль плавно свернул на частную дорогу, въезд на которую обозначали два столба, сложенные из необожженного кирпича. По обе стороны асфальтовой полосы расстилалась выжженная солнцем земля – пустынный сад, где росли местный сорт колючих груш, кактусы сегваро и низкорослый кустарник. Подъездная дорога делала разворот возле нескладного дома из необожженного кирпича, крытого красной черепицей. Сокол остановил машину и оставил ее в начале дорожки, выложенной камнем, ведущей к парадной двери дома.

Широким скользящим шагом он с неспешной быстротой шел к дому. Дверной звонок был сделан в виде черного кольца, висящего в центре двери. Сокол повернул кольцо и, встав спиной к двери, стал ждать, – взгляд его прищуренных голубых глаз не торопясь скользил по подернутому дымкой голубому небу и отдаленной гряде гор, серой полосой возвышавшихся на горизонте. Дверь за его спиной приоткрылась, и Сокол обернулся. На пороге стояла Кэрол, стройная, как тростинка, одетая в дорогое черное траурное платье. Она приветливо улыбалась.

– Входи, Сокол. – Кэрол широко распахнула дверь и отступила в сторону, впуская его.

Ее пшенично-золотые волосы были острижены в короткую, пушистую стрижку, которая делала Кэрол намного моложе. Зеленые глаза, как это всегда бывало при встречах с Соколом, смотрели на него с напряженной искательностью. Сокол не знал, что она пыталась найти в его взгляде, – может быть, прощение, хотя с того черного дня прошло так много лет.

Он перешагнул через порог и прошел в прихожую. Дверь за ним закрылась.

– Я еду в аэропорт. Заехал только затем, чтобы предупредить тебя, что вылетаю на ранчо.

Сокола здесь никто не ждал, и его присутствие не желательно. Но и он не собирался задерживаться.

– Ты ведь вернешься в понедельник на похороны… – начала было Кэрол.

– Нет.

– Но…

Сокол не дал ей договорить.

– Похороны – это ваш обычай погребать мертвых, но не мой, – бросил он, высокомерно приподняв бровь.