Марбург

Это были годы, когда Саломея из цветущей женщины превращалась в исхудавшую больную пташку. И тем не менее, она продолжала бороться, старалась не быть выкинутой за борт. Летом по субботам продолжала ездить на дачу. Она ни в коем случае не хотела, чтобы я с машиной ожидал ее после процедур дома. Она, во что бы то ни стало, должна была добраться сама. Может быть, для нее это был показатель её автономности, возможностей ее слабых сил. Сама, сама, еще могу! Из больницы ее довозили до вокзала, она мелким крадущимся шагом добиралась до электрички, брала мороженое у разносчицы и погружалась в особый мир вагонной нищеты, который звался миром народным. Через два часа езды я подхватывал её на высокой платформе и вез на наш участок.

Она проводила здесь чуть меньше суток, ну дышала свежим воздухом, ну спала в загородной стерильной тишине. Собаку я привозил еще в пятницу вечером. Роза тут же забиралась в её комнату в мансарде и, распластавшись в жаре на все четыре лапы, так и спала на полу всю ночь, а в открытое окно сочились прохлада и запах цветов. Я всегда смотрел, как Саломея поднималась на второй этаж по лестнице, останавливаясь сначала через три ступеньки, потом через две, а потом, как битву, преодолевая каждую. Я уже не говорю о счастье разговоров в эти вечера, жизнь брала мирную паузу.

Обычно Саломея просыпалась первой. Сначала слышался скрип ее кровати, потом раздавалось цоканье по полу когтей Розы. Потом Роза, припадая на задние лапы, стаскивала вниз своё не худое тело, потом спускалась Саломея, а Роза смирно ждала её у закрытой двери. На этот раз всё произошло примерно на полчаса раньше обычного. Я хорошо помню, как, услышав всю эту звуковую картину, подумал: а не спуститься ли и мне тоже? У собаки течка, уже неделю Роза ходила по московским комнатам, роняя кровяные капельки на паркет. Мы давно оставили все наши эксперименты по воспроизводству ее рода, да и собака по нашим меркам была уже старая. И чего, собственно, беспокоиться, ворота хорошо закрыты, а Роза не протиснется ни в какую щелку, чтобы убежать на неконтролируемое свидание. Я снова задремал, а Саломея на летней кухне занялась своей утренней манной кашей.

Как я ненавижу себя, когда начинаю кричать на Саломею. Потом я спохватываюсь: на кого я ору, на больного человека, на тоненькую – одни косточки и крылышки – птичку. Когда я спустился по лестнице с крыльца, наша тихая Роза уже заканчивала свои свадебные пляски. Я думал, что узкое пространство под воротами не позволит Розе пуститься в любовные бега. Она действительно, моё толстое брёвнышко на ножках, этого сделать не смогла. Но кто сказал, что лохматый, далеко не чистопородный frecher Kerl? не сможет ввинтиться в эту щель, чуть расширив для удобства лаз? Черное дело было сделано.

– Своей жалостью и любовью ты просто губишь собаку! Почему ты выпустила её из дома! Она старая, мы же договорились, что она уже не будет щениться! – Я орал, как мужик в пивной. Уже всё поняв и даже увидев счастливую парочку, не торопящуюся расстаться, Саломея философски заметила:

– С одного раза это не получается.

– Откуда ты знаешь? – я не могу уняться. – Очень часто именно с одного раза это и случается.

Из кухни густыми волнами доносились запахи сгоревшей манной каши.

Проштрафившаяся Роза тем не менее не чувствовала себя виноватой. Разомкнув, наконец, объятия, энергично, будто после дождя, отряхнулась, похлопала ушами и по своей милой привычке улыбнулась мне. Её кавалер мгновенно оценил обстановку и, не дожидаясь, пока я швырну в него тапочек с ноги или любую палку, которой в данный момент не оказалось под рукой, не попрощавшись юркнул в прокопанный им под воротами лаз. Сделал он это быстро, каким-то отработанным приёмом. Пёс был лохмат, пегий с глазами, занавешенными чёлкой.

– Он просто какой-то Будулай! – крикнула вслед ему Саломея и этим разрядила напряженность. Мы все-таки надеялись на солидный возраст нашей собаки. Не беременеть же ей в возрасте матроны!

Полнеет Роза или нет? На этот раз ее уже не кормили вырезкой и творогом, а перевели на традиционную овсянку и дешевое сердце. Замечательная своей неприхотливостью собака! Поев, она счастливо улыбается, облизывается, умильно глядя на хозяев, но при этом лукавое выражение ее морды свидетельствует, что она ничего не ела с рождения. Любимый её прием – сесть на кухне рядом с Саломеей, когда та сварит себе горсточку пельменей или отломает от курицы ножку: половина незаметно переходит в брюшко Розы. А если ей не дают, если на неё не обращают внимания, она надменно тычет носом в колени: как сеньор, требующий от крестьянина своей доли. Здесь подействовать на неё могу только я: «Марш отсюда!» Демонстративно стуча по плиткам пола крепкими когтями, Роза пересекает кухню и демонстративно, вызывающе бросается навзничь на пороге, раскинув лапы и сверля глазами стол.

И тем не менее она, кажется, ширилась в объеме. Я не высказывал своих опасений Саломее, но волновался: несмотря на почтенный возраст, как-нибудь родит, но что делать со щенками. Куда девать – раздавать, дарить – дорогих и породистых щенков, я знал. А вот кто возьмет неаристократических отпрысков лохматого Будулая?

Мне бы следовало для драматизма начать эту главу с удивительного поведения и скрываемого от меня чувствования Саломеи, после того как Роза всё-таки ощенилась. В конце концов, всех больных ее болезнью вместе с инвалидной книжной награждают еще и мудреным диагнозом: аллопатия. Я перевожу это как «люди не в себе». Слишком много Саломее досталось: возбудимая душа артистки, внезапно рухнувшая, превратившаяся в воспоминания слава и еще особая, вызванная болезнью нервность. При такой психике вообразишь себе все, что угодно.

Я опущу также, не останавливаясь на этом подробно, сам факт родов Розы. Она в отличие от нас была молодцом. В пустой квартире – по нашим подсчетам роды должны были состояться дня через три, Саломея спокойно уехала на диализ – она благополучно разрешилась двумя щенками. Каждый раз, судя по произведенному расследованию, перед появлением следующего она перетаскивала предыдущего с антикварного дивана карельской березы, где она расположилась, на диван поплоше, в кабинет. И вот, когда вернувшаяся с диализа Саломея открыла дверь в квартиру, Роза как раз занималась производством третьего щенка.

Я всю жизнь буду поражаться тайнам женской природы и знаю, что разгадок мне никогда не найти. Саломея спокойно допевает спектакль, когда, оступившись на сцене, вывихивает себе лодыжку. В Риме сумочкой бьет в лифте гостиницы молодца, который, грозя револьвером, пытается снять с неё изумрудное колье. Два раза попадает в авиационные катастрофы, но не теряет присутствия духа, ведет себя смело и мужественно. Тут же она впадает в истерику, увидев весело и деловито рожающую собаку.

И тем не менее истерика человека, привыкшего к тысячам несводимых с него глаз, отличается от истерики перед нахамившим водопроводчиком. Первую весть получил я. Я знаю, что во время лекции лучше всего сотовый телефон держать выключенным, и только одна гипотетическая ситуация заставляет меня этого не делать. Я пытался много раз объяснить Саломее и мое университетское расписание, и характер моей публичной работы. Расписание моих лекций, где часы обведены красным фломастером, висит возле телефона в прихожей и в комнате Саломеи, на кухне, на дверце холодильника, и возле телевизора в гостиной, где Саломея любит бывать, расположившись с собакой, – одна в кресле, другая на диване карельской березы. Саломея смотрит канал «Культура» и одновременно чистит картошку, скоблит морковь или режет капусту, разбрасывая по всему пространству разноцветные очистки и крошки. Она крупный художник и пренебрегает мелочами быта. Она гордится, что при таком самочувствии еще может сварить суп или приготовить куриный плов. Народная артистка два часа варит суп, но зато профессор три часа потом отчищает мебель и пылесосит ковёр. Но разве кто-нибудь посмеет упрекнуть мою птичку! Разве я когда-нибудь упрекал?

Довольно часто во время моих лекций раздавался звонок, вводивший меня в стресс, и густой, бархатный голос Саломеи невинно задавал вопрос: «А где у нас лежит зеленый чай?» Или: «Не забудь, пожалуйста, по дороге купить сыра». Или: «Принеси новую книжку Владислава Пьявко, сегодня по телевизору сказали, что она уже продается в магазине «Москва"». Нелегко, имея перед собой сотню глаз студенческой аудитории, объясниться привычно и сказать что-нибудь, спасающее тебя самого от нервного срыва, лучше всего ответить односложно: «Хорошо» и нажать на клавишу отбоя.