Возница

— Вы так считаете, господа? Я согласен идти, если только вы — а вы хорошо меня знаете — сможете сказать, доставит ли сестре Эдит радость встреча со мной.

Ни один из бродяг не берет на себя смелость ответить на этот вопрос. Они лишь настаивают на том, чтобы он шел к ней. Он решительно отказывается и поддразнивает их, а они приходят в ярость и угрожают поколотить его, если он не пойдет добровольно.

Потом они поднимаются на ноги и засучивают рукава, готовясь к нападению.

Их противнику, который знает, что он самый рослый и сильный во всем городе, вдруг становится жаль этих тщедушных людишек.

— Если вы непременно хотите драться, я готов в любую минуту. Только, мне думается, лучше решить дело полюбовно, в особенности учитывая то, о чем я вам только что рассказал.

Быть может, у опьяневших бродяг были и другие причины рассвирепеть, но боевой задор в них уже проснулся, и они бросаются на него со сжатыми кулаками.

Уверенный в своем превосходстве, он даже не удосуживается встать, а продолжает сидеть на земле. Он лишь размахивает вытянутыми руками и расшвыривает нападающих, как щенков, налево и направо. Но они снова нападают на него, и одному из них удается нанести этому рослому, сильному человеку довольно серьезный удар в грудь. Мгновение спустя он чувствует, как что-то горячее поднимается у него в горле и наполняет рот. Он знает, что одно легкое у него разрушено, и понимает, что это начало кровохарканья. Он перестает драться и бросается на землю, а изо рта у него струйкой течет кровь.

Но беда становится непоправимой, когда его собутыльники, обнаружив, что их руки запачканы теплой кровью, и увидев, что он упал, решают, что убили его, и пускаются наутек, оставив его одного. Вскоре кровотечение прекращается, но стоит ему сделать малейшую попытку подняться, как оно начинается снова.

Ночь еще не слишком холодная, но, лежа на сырой земле, он замерзает. Он начинает понимать, что погибнет, если никто не придет ему на помощь и не отведет его в теплый дом. Он лежит почти в центре города, и в новогоднюю ночь на улицах рядом с церковным садом немало людей, но сюда никто не заходит. Они совсем близко, он слышит их голоса. Как обидно умереть, когда помощь так близка.

Он ждет еще немного, но холод становится все невыносимее, и он, чувствуя, что не сможет подняться, пытается позвать на помощь.

Но ему снова не везет, как раз в этот момент башенные часы начинают бить полночь. Голос человека тонет в этом металлическом звоне, и никто его не слышит. Он не может даже сделать новую попытку, потому что от напряжения кровь полилась сильнее. Она хлынула потоком, и он успевает подумать, что вся кровь выливается из него, и, очевидно, так оно и случилось. «Не может того быть, что я умру сейчас, когда часы бьют полночь», — мелькает в его голове, и тут же его охватывает чувство, будто он гаснет, как догоревшая свеча. И в тот самый миг, когда звучит последний удар, возвещающий о том, что новый год вступил в свои права, он погружается в темноту, в небытие.

III

Едва башенные часы успели звонко, на всю округу, ударить двенадцать раз, как воздух прорезал короткий и жуткий скрип.

Этот звук повторяется снова и снова с малым промежутком. Кажется, будто скрипит немазаное колесо какой-то повозки, только звук этот гораздо резче и неприятнее скрипа самой скверной телеги. Он причиняет боль. Он повергает в страх и отчаяние.

Какое счастье, что его не слышат все те, кто гуляет по улицам в ожидании Нового года. Если бы веселые молодые люди, слонявшиеся всю ночь по улицам вокруг площади и церковного садика и теперь кричавшие друг другу поздравления с Новым годом, услышали этот скрип, то новогодние пожелания сменились бы воплями страха перед ужасами, ожидающими их самих и их друзей. Если бы эти звуки услышали прихожане, которые собрались в маленькой миссионерской часовне и только что затянули благодарственный новогодний гимн, они, верно, подумали бы, что в их песнь вмешались стенания и вой падших ангелов. Если бы их услышал человек, поднявший на веселом празднике бокал шампанского и кричащий «ура» Новому году, он замолчал бы, приняв их за зловещее карканье ворона, предвещающее крушение всех его надежд и желаний. Если бы их услышали все, кто в эту ночь бодрствует у себя в доме, подводя итог своим делам и поступкам в истекшем году, в сердцах у них зародилось бы глубокое отчаянье от сознания своей слабости и бессилия.

К счастью, этот скрип слышит лишь один-единственный человек, и человек этот заслужил, чтобы в душе его проснулась тревога, угрызения совести и чувство презрения к самому себе, если он вообще на это способен.

IV

Человек, только что потерявший так много крови, лежит, пытаясь прийти в сознание. Ему кажется, что его кто-то будит, что над его головой, пронзительно крича, кружит какая-то птица. А он погружен в прекрасный сладостный сон и не может очнуться.

Но тут же он догадывается, что это вовсе не крик птицы, а скрип старой телеги Смерти, о которой он рассказывал двум бродягам. Она с ужасным скрипом и дребезжанием едет к церковному садику и не дает ему спать. Лежа в полузабытьи, он хочет отогнать мысль о телеге Смерти. Видимо, это мерещится ему, потому что он не так давно думал об этом.

Он опять впадает в транс, но беспрерывный скрип по-прежнему доносится до него, не давая обрести покой. Он начинает понимать, что это и в самом деле скрипит телега. Что это вовсе не игра воображения, а реальность, и нет надежды на то, что этот скрип прекратится.

Тогда он решает, что должен проснуться. Больше ничего не остается делать.

Он тут же замечает, что лежит на прежнем месте, что никто ему не помог. Ничего не изменилось, только воздух прорезают отрывистые и резкие заунывные звуки. Кажется, будто они доносятся издалека, но они так назойливы и так режут слух, что он понимает: это они разбудили его.

Неужто он долго лежал в беспамятстве? Нет, не может этого быть. Ведь вокруг столько людей, он слышит, как они громко поздравляют друг друга с Новым годом, стало быть, часы совсем недавно пробили полночь.

Скрип раздается снова и снова, и человек, который всегда терпеть не мог резких, визгливых звуков, решает попробовать встать на ноги и уйти, чтобы не слышать эту мерзость. Ведь можно же хотя бы попытаться. Теперь, очнувшись, он чувствует себя вполне хорошо. Похоже, что у него в груди нет больше открытой кровоточащей раны. Он не чувствует больше ни холода, ни усталости и, как в ту пору, когда был здоров, вовсе не ощущает своего тела.

Он все еще лежит на боку, в том же положении, как тогда, когда началось кровохарканье и он бросился на землю. Теперь он хочет повернуться на спину и посмотреть, на что способно его ослабевшее тело. «Сейчас я осторожно приподнимусь на локте, — думает он, — перевернусь и снова лягу».

Обычно, когда человек говорит: «Сейчас сделаю то-то и то-то», он одновременно и делает это. Но на этот раз с ним происходит нечто удивительное, тело лежит неподвижно, отказываясь повиноваться его воле. Неужели он лежал здесь так долго, что заледенел? Но если бы он настолько окоченел, то, верно, уже умер бы, а он жив, ведь он видит и слышит. Да, впрочем, не так уж сейчас и холодно, с веток деревьев на него то и дело падают капли.

Его мысли были настолько заняты этим странным состоянием, что он на время забыл про назойливый скрип. Но вот он снова услышал его. «Да, теперь уж не придется думать, Давид, о том, как бы убежать от этой музыки! — говорит он себе. — Придется терпеть изо всех сил».

Нелегко человеку, который вроде бы только что был здоров и силен, да и сейчас не чувствует себя больным, набраться терпения и лежать неподвижно. Он не перестает делать попытки хотя бы шевельнуть пальцем или приподнять веки. Но все напрасно. Он пытается представить себе, как он это делал, когда мог двигаться. Но ему кажется, что он, как ни странно, забыл, как это делается.