Список Семи

— ДЖОНАТАН СПАРКС!

Голос доносился откуда-то сверху. Он был хрипловатым и вместе с тем резким и мощным — от такого голоса могли бы задрожать и вылететь стекла. В нем не слышалось ни угрозы, ни злобы — он выражал презрение и удовлетворение тем, что беглецам удалось скрыться, будто бы ничего другого в сей момент и быть не могло.

— Это он? — спросил Дойл.

Спаркс молча кивнул и посмотрел наверх.

— СЛУШАЙ!

В воздухе повисла мертвая тишина, которую в то же мгновение прорезал душераздирающий крик, захлебнувшийся на самой высокой ноте.

— О господи, — прошептала Эйлин. — Братья.

Крик повторился, в нем было столько страдания и муки, что Дойл в ярости рванулся вперед и крикнул:

— Негодяй! Грязный ублюдок!

Спаркс положил руку ему на плечо и едва слышно проговорил:

— Именно эти слова он хочет услышать от нас. Крик внезапно оборвался. И в наступившей тишине сердца их сжались от нестерпимой муки.

— Нам нужно идти, — сказал Спаркс. — Они могут пуститься в погоню.

— Но мы не можем бросить братьев… — запротестовала Эйлин.

— Они солдаты, — обронил Спаркс, вытряхивая снег из сапог.

— Он их убьет.

— Еще неизвестно, они ли это. Но даже если это и так, что мы можем сделать? Тоже погибнуть? Глупо и безрассудно.

— И все-таки, Джек! Эти парни вам очень преданны, — сконфуженно пробормотал Дойл.

— Они всегда знали, чем рискуют, — оборвал его Спаркс, не желая продолжать этот разговор.

— В вас течет кровь вашего брата, Джек Спаркс, — с презрением бросила Эйлин.

Спаркс на мгновение остановился, затем, не оглядываясь, пошел вниз.

Эйлин вытерла набежавшие на глаза слезы.

— Он прав, вы знаете это, — промямлил Дойл.

— Я тоже права, — парировала Эйлин, глядя вслед Спарксу.

Эйлин и Дойл поспешили за Спарксом. Путь до таверны прошел в тягостном молчании.

В дверях номера Стокера была записка. Прочитав ее, Спаркс сообщил:

— Стокер уехал в Лондон. Он пишет, что волнуется о своей семье.

— Странно было бы осуждать его за это, — сказал Дойл.

— Он заплатил за номер, чтобы мы могли пользоваться им, — добавил Спаркс, поворачивая ключ.

Дойл взглянул на часы: половина третьего ночи. Пропустив Эйлин вперед, Спаркс прикрыл дверь и сказал:

— Простите, мисс Темпл, нам с доктором надо поговорить. — Обернувшись к Дойлу, он сказал: — Оставайтесь с Эйлин. Если я не вернусь к рассвету, попытайтесь добраться до Лондона.

— Куда вы, Джек? — взволнованно спросил Дойл.

— Думаю, сегодня они вряд ли предпримут еще одну попытку, но револьвер зарядите, — проговорил Спаркс, направляясь по коридору.

— Джек, что вы задумали? — занервничал Дойл.

Спаркс, ничего не ответив, махнул рукой.

Дойл открыл дверь в номер. Эйлин, одетая, лежала на кровати, повернувшись лицом к стене. Дойл собрался уйти, но Эйлин неожиданно попросила:

— Не уходите.

— Вам надо хорошенько выспаться.

— Не думаю, что это удастся.

— И все же вам надо отдохнуть.

— Послушайте, доктор, хватит причитать, словно я ваша пациентка, — обернулась к нему Эйлин. — Мне не хочется последнюю ночь в моей жизни быть одной.

— С чего вы взяли…

— Войдите и закройте дверь. Или мне сказать еще яснее?

Дойл молчал, но продолжал стоять в дверях. Покачав головой, Эйлин бросила на него насмешливый взгляд. Потом посмотрелась в зеркало, стоявшее на столике возле кровати. Ее прическа растрепалась, обветренные щеки горели.

— Ну и вид, — пробормотала она.

— Не так уж плохо, — начал было Дойл, но тут же пожалел об этом.

Эйлин испепелила его взглядом. Она смотрела в зеркало, безуспешно пытаясь привести в порядок волосы.

— О, если бы произошло чудо и у меня появилась бы расческа… — вздохнула она.

— Это единственное, что у меня есть с собой из вещей, — уныло пробормотал Дойл, доставая из саквояжа набор расчесок и щеток.

— Ай да доктор! — рассмеялась Эйлин. — Хватит хмуриться. «Подарок нам не мил, когда разлюбит тот, кто подарил…»

— «Я вас не разлюбил, Офелия», — подхватил Дойл реплику из «Гамлета».

Эйлин сбросила мужской жакет, вытащила заколки и, тряхнув головой, распустила волосы. Она расчесывала черные кудри, перебирая пряди, рассыпавшиеся по плечам. Захваченный зрелищем, таинственным и интимным, Дойл замер, забыв и о братьях, и обо всех ужасах этого вечера.

— Вы когда-нибудь видели меня на сцене, доктор? — мило улыбаясь, спросила Эйлин.

— Не удостоился такого счастья, — пробормотал Дойл. — Меня зовут Артур.

Она едва заметно кивнула, как бы соглашаясь с возникшей между ними откровенностью.

— Вам, наверное, понятно, почему блюстители нравов в течение столетий не позволяли женщинам появляться на сцене. У них были весьма веские причины.

— Что за причины? — удивился Дойл.

— Они считали, что видеть женщину на сцене опасно.

— В каком смысле — опасно?

Эйлин пожала плечами.

— Потому что зритель убежден, что роль, которую она исполняет, и есть ее истинный характер.

— Но от актрисы именно этого и ждут. Она должна играть так, чтобы зритель поверил ей всем сердцем.

— Возможно, возможно.

— В чем же опасность?

— Опасность в том, что, увидев актрису на сцене, а потом встретившись с ней в жизни, человек не может понять, где игра, а где жизнь. — Эйлин бросила на Дойла загадочный взгляд. — Скажите, ваша мама никогда не предостерегала вас насчет легкомыслия актрис, Артур?

— Нет. Вероятно, она думала, что есть опасности и посерьезнее.

Дойл достойно выдержал пристальный взгляд Эйлин.

— Вы думаете, что я все-таки видел вас на сцене? — спросил он.

— Да. В известном смысле видели.

Последовала долгая пауза.

— Мисс Темпл…

— Эйлин.

— Эйлин, мне кажется, что вы пытаетесь соблазнить меня, — без обиняков обратился к ней Дойл.

— Соблазнить? — Эйлин перестала расчесывать волосы. Казалось, она не знала, что ответить. — У вас возникло такое впечатление?

— Да. Я бы сказал, да, — спокойно произнес Дойл.

По ее лицу пробежала легкая тень. Она положила щетку на стол.

— А что, если это действительно так?

— Ну-у, — протянул Дойл. — Может быть, это и в самом деле последняя ночь в нашей жизни… И если я сейчас покину вас, то буду сожалеть об этом до гробовой доски.

Они посмотрели друг на друга.

— Тогда заприте, пожалуйста, дверь, Артур, — мягко сказала Эйлин без тени кокетства в голосе.

Дойл повиновался…

Глава 17

«МАМИНЫ СЛАДОСТИ»

Дойл покинул Эйлин еще до рассвета. Она сладко спала. Дойл поцеловал ее и быстро оделся. Эйлин пробормотала что-то во сне, не открывая глаз.

Дойл не испытывал ни стыда, ни сожаления. Он не был ортодоксальным католиком, но искоренить в себе мысль о том, что плотская любовь — это грех, не мог. Возможно, встреча с Эйлин стала исключением, но он не был уверен в этом. Этого захотела она сама, убеждал себя Дойл, забыв о собственных желаниях. Как сложатся их дальнейшие отношения, он тоже не знал. Теперь ему необходимо было разобраться в своих мыслях и чувствах.

Закрыв дверь на ключ, Дойл взглянул на часы: почти пять утра. Он решил ждать Спаркса до девяти, возможно, чуть дольше. Это, правда, полностью противоречило приказу Джека, но Дойла это не волновало. Приняв решение, он спустился на первый этаж и попросил подать ему крепкого чая.

На кухне никого не было, кругом царила тишина, как бывает в глухой предрассветный час. Чуть слышно поскрипывали оконные ставни. Выглянув в окно, Дойл увидел, что небо совершенно очистилось от туч: утро обещало быть морозным, но ясным.

Эйлин была восхитительна — податливая, нежная и… страстная. Что-то в их близости больно задело Дойла, однако он гнал от себя эти мысли. Его тронуло потрясающее ощущение ее тепла, того, что она была живой и настоящей. Он обнимал и целовал ее, забыв обо всем на свете. В какой-то момент она расплакалась, молча утирая катившиеся слезы; жестом она умоляла его не спрашивать ни о чем. Он, конечно, подчинился. Но суммировать свои теперешние ощущения Дойл не мог и думал о том, что, вероятно, всегда идет на поводу у своих чувств.