Право на возвращение

- И вы готовы были, чтобы ваша разработка...

- Не готов, - отрезал Гинзбург и несколькими глотками выпил всю чашку. Поставил на стол и продолжил:

- Давайте я вам дальше все-таки по порядку расскажу, хорошо? Да... Когда мы с Кахалани встретились в четвертый или пятый раз, я начал понимать, что ему от меня нужно нечто вполне определенное, а не пустопорожние разговоры об истории государства и международной политике. Я ведь не скрывал, что работал по ракетной части... Вот он и стал задавать вопросы... Я сложил два и два и, как вы, решил сначала, что это человек из Мосада. А может, из Шабака...

- Шабак...

- Служба общей безопасности, - пояснил Гинзбург. - Мосад - это внешняя разведка, вроде ГРУ. А Шабак - разведка внутренняя, контрразведка, если угодно. Все это неважно, я достаточно быстро понял, что ни там, ни там Кахалани не работал, а скорее - на какую-то из компаний-жуликов, они ведь за эти годы не исчезли, просто методы работы изменили. Не знаю, когда там на меня обратили внимание. Может, они просто отслеживают, кто из наших приходит устраиваться в серьезные фирмы, изучают автобиографии. И если находят объект перспективным... Тогда приходит такой вот Кахалани и вызывает на откровенность.

- И вы...

- Я сделал вид, что думаю над предложением.

- Он вам что-то успел предложить?

- Да, это было на шестой, кажется, раз: я им разработки, они мне пятнадцать процентов прибыли... если будет прибыль.

- Вы согласились?

- Я ему сказал, это было за день до... Сказал: не получится у нас соглашение. Я не собираюсь ничего продавать. Это мое и останется моим. Мне работа нужна, работа в такой компании, где я мог бы свои идеи не продавать за гроши, а разрабатывать. Сам. Ты можешь меня в такую компанию устроить? В "Рафаэл", скажем? На фирму "Элькон"? В Нахаль-сорек, на худой конец? Не можешь? Так за каким чертом я тебе... Мы действительно повздорили, следователь это раскопал и решил: вот, мол, мотив.

- В полиции выяснили, что...

- Что Кахалани мне сделку предлагал? Нет, конечно. Во всяком случае, ни на одном из допросов об этом и речи не возникало. Следователь меня все время спрашивал, какие у меня с Кахалани были отношения, почему мы ссорились, и чего он от меня хотел, а я от него...

- Надо было сказать!

- Да? И дать Берману реальную против меня же улику - мотив? Поймите, Александр, я был уверен, совершенно уверен, что убил этого человека! Не хотел, да. Стрелял в воздух, я это точно помнил! Но ведь почему-то попал! Наповал убил человека!

- Успокойтесь, пожалуйста, Миша, успокойтесь, - бормотал Карпухин.

- Да я спокоен, - понизил голос Гинзбург. - Сейчас я уже спокоен. Почти. А тогда... Представьте: стою, как обычно, дежурство только началось, вдруг вижу - идет Кахалани, чемодан тащит. Тяжелый... Нет, я понимаю, конечно, что у электрика... он не первый раз... но все равно - почему чемодан? Идет и смотрит на меня презрительным взглядом - мол, не захотел ты на мое предложение соглашаться, так я тебе другую жизнь устрою. Не знаю, почему я так подумал: пойдет сейчас к директору, наплетет обо мне какие-нибудь гадости, а здесь с нашими не очень-то церемонятся, есть жалоба - все, уходи, а без работы, вы понимаете...

- Погодите, Миша, - сказал Карпухин. - Разве директор школы мог вас уволить? Вы же не его работник, а охранной фирмы?

- Да какая разница, - поморщился Гинзбург. - Кахалани жалуется директору, директор звонит Ройтману, а тот мне в руки письмо об увольнении. Это быстро... И такая меня злость взяла! Я ему говорю: "Чемодан открой!". Все по инструкции, мало ли что я его лично знаю... Он на меня смотрит, я на него. Дуэль. Кто кого. Он небрежно мне кивает и идет себе дальше. Ах так? Я кричу вслед: "Покажи чемодан!" Знаете, мне в тот момент действительно начало казаться, что в чемодане бомба - почему он такой тяжелый, почему Кахалани так бережно его держит, почему не хочет показать?.. Он повернулся ко мне спиной и пошел к школе. Идет и ждет, наверно, что я подбегу и скажу: "Не говори с директором, хорошо, я согласен на твои вшивые пятнадцать процентов"... Вот тогда у меня перед глазами красные круги появились... Давно я так не... В юности разве что, когда при мне Юрка с соседнего двора принялся обнимать Алю, которая мне очень нравилась. Она его отталкивала, а он... У меня в глазах потемнело, а что было дальше - не помню. В результате мы оба в травмопункте оказались: он с переломом носа, а я с сотрясением мозга... Но я о чем... Я кричу, а Кахалани даже не оборачивается, идет быстрее, почти бежит. Ну хорошо, ты так, тогда и я по инструкции. Достаю пистолет, это я помню, по секундам отпечаталось, навсегда... Мне казалось, что я все ужасно медленно делаю... Снимаю с предохранителя... Поднимаю ствол повыше, чтобы не дай Бог... И дважды...

Гинзбург замолчал, смотрел на Карпухина широко раскрытыми глазами, и казалось, не видел он перед собой ничего - ни гостя своего, ни кухни, а только спину убегавшего электрика и свою руку с оружием.

"Широко закрытые глаза", - вспомнилось Карпухину название последней работы Кубрика, он хотел посмотреть этот фильм, даже билет в "России" заказал, но они с Руфочкой не пошли - Сима подхватила в тот день инфекцию, поднялась температура... Так он фильм и не увидел. Может, там и не было ничего о человеке, смотревшем перед собой, а видевшем только то, что в душе...

- Я и подумать не мог, что в это время меня проверять придут, - неожиданно спокойным голосом сказал Гинзбург и добавил: - У вас сигареты не найдется?

- Сигареты? - опешил Карпухин. - Нет, я не курю. Но и вы вроде не курите?

- Не курю, - согласился Гинзбург. - А вот пару дней в камере провел... Там все курили и мне предлагали, было неудобно отказываться. Вот я и... Знаете, как ни странно - впервые в жизни.

- Понравилось?

- Нет. Но все равно... Тянуло. Все курили, и меня тянуло. И сейчас вдруг... Не обращайте внимания.

- Вы думаете, - сказал Карпухин, - его засудят?

- Кого? Баренштейна? Нет, думаю - нет. Он-то, в отличие от меня, Кахалани не знал, ситуацию оценил однозначно, действовал точно по инструкции... Наверно, его и не арестуют. Да ведь и сегодня - отпустили, верно? Честно, я был так оглушен, что не очень помню, что стало с Баренштейном.

- Под залог, - сказал Карпухин.

- Значит, выкрутится.

Помолчали. Карпухин пил кофе, Гинзбург доливал ему из термоса, и Карпухин хотел спросить - почему, ведь на столе стоял электрический чайник, а на полочке три банки с разными сортами растворимого кофе. Должно быть, взгляд его был достаточно красноречивым - Гинзбург улыбнулся отстраненной, будто не ему принадлежавшей улыбкой:

- Это мне Маша утром в суд принесла, - сказал он. - Тогда не до кофе было, так надо допить, верно? Маша очень хороший кофе готовит, это не растворимый...

- Да, - подтвердил Карпухин, - очень вкусный кофе. Очень.

Неожиданно вырвалось:

- У вас замечательная жена, Миша. И невестка. Обе они замечательные.

- Ага, - кивнул Гинзбург. - А вот сын подкачал, да...

- Я не...

- Что есть, то есть. Игорь какой-то... бесхребетный. Ничего не хочет в жизни. А статью мою, - опять переменил тему Гинзбург, - ваш друг из посольства, наверно, уже передал по адресу? Вы ему адрес оставили, полагаю?

- Нет, - нахмурился Карпухин. - Не оставлял. И не велел ничего с диском делать. Они только скопировали... на всякий случай. Я же не знал, что может произойти с лэптопом, хотел подстраховаться.

- Все в порядке, Александр, - улыбнулся Гинзбург. - Могли бы и передать, ничего в этом... Костя Журавлев... Вы сказали, он сейчас в "Грозах", да, Костя быстро бы разобрался, что ничего в этой статье нет нового, хорошая статья, но все это и Косте, и мне, и Аскольду было понятно еще лет... ну, в начале девяностых точно. Старье.

Карпухин поставил чашку на стол. Старье. Зачем же...

- У вас такой удивленный вид, - усмехнулся Гинзбург. - Послушайте, Александр, вы действительно думали, что в лэптопе есть такое... Из-за чего его бы стоило похищать, потрошить пароли, переписывать?