Любовь и Тьма

С раннего утра стали приходить люди; доходили до черты, определенной винтовками, и стояли за спинами солдат. Впереди были вдовы и сироты округи с черными траурными повязками на рукавах Попозже подошли почти все крестьяне из Лос-Рискоса Ближе к полудню подъехали автобусы из окраинных районов столицы. Как предвестие бури, в воздухе витала скорбь, подрезавшая, казалось, крылья птицам. Под раскаленным белесым солнцем, от которого плавились очертания и краски окружающего мира, люди простояли долгие часы, пока мешки не наполнились. Они пытались узнать на расстоянии хоть что-нибудь — башмак, рубашку, прядь волос. Те, у кого было зрение получше, пересказывали другим то, что видели: еще один череп, у этого — седые волосы, это — кум Флорес, помните его? Сейчас завязывают другой тюк, пока еще не закончили, вытаскивают еще; говорят, останки увезут в морг, там мы сможем рассмотреть их вблизи, а сколько это стоит? Не знаю, что-то заплатить придется; а берут деньги за опознание своих покойников? Нет, старина, это должно быть бесплатно…

Во второй половине дня люди все подходили и подходили, пока всю гору не покрыла толпа она слышала как вонзаются в землю лопаты и кирки, как урчит мотор фургона видела, как снуют полицейские, чиновники и адвокаты, бунтуют не допущенные к руднику журналисты. Когда солнце стало заходить, к небу взметнулись голоса, поющие заупокойную молитву. Кто-то, готовый остаться здесь надолго, развернул сшитую из одеял палатку, но прежде, чем другие успели сделать то же самое, был изгнан со своего места ударами прикладов. Это произошло несколько раньше, чем появился Кардинал; не обращая внимания на знаки остановиться, он проехал на машине через цепь солдат и, выйдя из автомобиля, размашистым шагом зашагал к фургону, и пока он с суровым лицом считал мешки, следователь пытался на ходу выдумать какие-то объяснения. Когда в желтых пластиковых мешках был увезен последний груз, а полиция приказала разойтись, уже наступила ночь. В темноте люди стали расходиться, рассказывая друг другу о своих драмах, и обнаружили, что все их беды похожи одна на другую.

На следующий день в приемной Медицинского института набилось приезжих из всех уголков страны, каждый из них надеялся опознать среди трупов своих, но в соответствии с указанием Генерала их туда не пропустили до нового распоряжения: извлечь трупы из земли — это одно, а выставить их всем на обозрение, как на ярмарке, — что они себе вообразили, эти тупицы, кончайте с этим делом, полковник, пока у меня не лопнуло терпение.

— А как быть с общественным мнением, дипломатами и прессой, мой Генерал?

— Как всегда, полковник. На войне стратегия не меняется. Нужно учиться у римских императоров…

На улице, где находилась викария, сотни людей с портретами пропавших родных и близких сидели на земле, без устали повторяя: где они? А в это время в храме несколько священников-рабочих и монахинь в брюках постились, выражая этим свою поддержку всеобщему требованию. В воскресенье с амвонов читали пастырское послание Кардинала и впервые за столь долгое и сумрачное время люди посмели взглянуть друг другу в лицо и вместе оплакать погибших. Они рассказывали о новых и новых случаях. Была организована процессия для воздаяния молитв за упокой убиенных, и прежде чем власти спохватились, мощная, неудержимая толпа со знаменами и плакатами, требующими свободы, хлеба и справедливости, двинулась по улицам. Сначала это были не более чем группы людей, которые шли из окраинных районов. Но число их постепенно росло, пока не превратилось в колонны; внушительная масса людей двигалась плечом к плечу по улицам, громко распевая религиозные гимны и выкрикивая забытые, казалось, навсегда политические лозунги. Народ собирался в церквях и на кладбищах, — только туда не ступала нога вооруженных до зубов полицейских.

— Что с ними делать, мой Генерал?

— То, что и всегда, полковник, — бросил тот из глубины бункера.

Телевидение между тем по-прежнему усердно крутило свои обычные программы легкой музыки, конкурсы, лотереи, любовные и развлекательные фильмы. Газеты публиковали результаты бейсбольных игр, а киножурналы показывали, как глава нации перерезает ленточку нового банковского офиса. Но за несколько дней переданные по телетайпу сообщения о находке в руднике и фотографии трупов облетели весь мир. Получив эти материалы, информационные агентства из других государств послали их в страну, откуда они появились, и, несмотря на цензуру и невразумительные объяснения властей, вспыхнувший скандал замять уже было невозможно. На экранах телевизоров диктор проникновенно читал официальную версию: оказывается, это были террористы, казненные своими же приверженцами, — но ни у кого не оставалось сомнений, что речь идет об убийстве политических заключенных. Об этом ужасе говорили на рынке среди фруктов и зелени, обсуждали в школах учителя и ученики, рабочие на заводах и даже публика элитных буржуазных салонов, где для некоторых было неприятной неожиданностью узнать, что в стране все не так хорошо, как им кажется. Таившиеся многие годы за дверями и закрытыми засовами пугающие слухи впервые выплеснулись на улицы и заявили о себе в полный голос, и этот душераздирающий вопль, помноженный на тысячи других, потряс всю страну. Только самые беззаботные игнорировали эти события и оставались безразличными.

Одной из таких была Беатрис Алькантара.

Утром, за завтраком, когда дочь читала в кухне газету, Беатрис заметила у нее на руках ссадины и синяки.

— Ты подхватила какую-то заразу!

— Это аллергия, мама.

— Почему ты так решила?

— Мне сказал Франсиско.

— Теперь фотографы ставят диагноз! До чего мы так дойдем?

Ирэне не ответила, а мать, рассмотрев ссадины вблизи, удостоверилась, что в самом деле ничего заразного нет, и этот тип, видимо, прав: речь идет о весенней сыпи. Успокоившись, Беатрис взяла несколько газет, чтобы бегло их просмотреть; она сразу же наткнулась на набранный крупным шрифтом заголовок на первой странице: «Без вести пропавшие — Ха! Ха! Ха!» Она глотнула апельсинового сока, несколько удивившись: даже такого человека, как она, это шокировало. Однако ей уже надоело слушать сказку про Лос-Рискос, и она решила обсудить это с Росой и своей дочерью: подобные факты вытекали из логики войны, которую вели патриотически настроенные военные против раковой опухоли марксизма; в любой войне неизбежны потери; лучше уж забыть прошлое и строить будущее: что было, то прошло, не нужно говорить о без вести пропавших, их нужно считать просто умершими и таким образом решить проблемы законности.

— Почему бы тебе не поступить так же по отношению к моему папе? — спросила Ирэне, почесывая свои ссадины.

Беатрис пропустила это саркастическое замечание мимо ушей. Она вслух читала статью: «Важно идти по пути прогресса, стремясь залечить раны, преодолеть враждебность, — поиски трупов этому не способствуют. Благодаря действиям, предпринятым Вооруженными Силами, стало возможным осуществление запланированного ранее нового опыта жизни страны. Благополучно пройденный период чрезвычайной ситуации характеризовался осуществлением широких полномочий установленной власти, действовавшей на различных уровнях с мощью, необходимой для восстановления порядка и гражданского сосуществования».

— Я полностью с этим согласна, — добавила Беатрис. — К чему это стремление опознать тела в руднике и найти виноватых? Это произошло несколько лет назад, это давнишние покойники.

Наконец страна достигла процветания: они могут покупать, что им вздумается, не так, как раньше, когда нужно было отстоять очередь за каким-то паршивым цыпленком; сейчас легче вести домашнее хозяйство, а кипение социалистических страстей, оказавшихся столь вредными в прошлом, закончилось. Люди должны больше работать и меньше говорить о политике. Об этом блестяще сказал полковник Эспиноса, и Беатрис процитировала по памяти: «Давайте же бороться за эту прекрасную страну под прекрасным солнцем, в ней все прекрасно, и прекрасна ее свобода».