Страница 123 из 161
Кабинет с опущенными занавесями и портьерами был освещён так же ярко, как остальные комнаты. Старинные фамильные портреты, висящие по стенам, потемнелые от времени, озарённые необычно ярким светом, словно выступали из тяжёлых, резных рам. Шкапы с книгами, столы, заваленные фолиантами, тонкими брошюрами, сложенными стопочками, чертежами и планами, придавали комнате деловой вид.
В тяжёлом резном кресле, у письменного стола сидел регент, почти утопая всей своей небольшой фигуркой в глубине дедовского кресла. Голова его, откинутая на спинку, оставалась в тени, освещено было лишь его выпуклое брюшко, прикрытое парадным камзолом. И теперь он напоминал спрута, затаившегося в ожидании жертвы.
По бокам стола темнели ещё два высоких тяжёлых кресла.
На ручке одного из них сидел озарённый светом люстры Густав, в своём красивом наряде, с лицом напряжённым и бледным, обрамлённым мягкими, ниспадающими до плеч кудрями.
Глаза короля сосредоточенно глядели в одну точку, губы были плотно сжаты, пальцы нервно теребили кольца золотой орденской цепи, скользящей вдоль груди. Мелодичное, лёгкое позвякиванье как будто успокоительно действовало на короля, и он прислушивался к нему, пока говорили другие, слушал и во время своих речей. Только тогда, словно в такт, резко и отрывисто звучали золотые звенья, задеваемые тонкими нервными пальцами юноши-мечтателя, одарённого в то же время расчётливым умом старого дельца.
На другом конце стола, перед вторым креслом, стоит хозяин дома, Штединг.
С почтительным, но полным достоинства видом делает он свой доклад, стараясь, чтобы его обращение относилось к обеим высоким особам: королю и регенту, для чего и поворачивает слегка голову то к одному, то к другому. Но главным образом, хочется убедить ему юношу. Штедингу давно известно, что только «золотые силлогизмы» лучше всего убеждают старого интригана. Подозревает посол, что и сейчас старик играет двойную роль. Ненапрасно английский посланник, лорд Уайтворт, так часто и подолгу имел совещания с регентом наедине… Но главное значение, конечно, имеют решения самого Густава. А червонцы русской императрицы, с которыми хорошо знаком Штединг и два его старших советника, сидящих тут же, допущенных в это совещание, – эти червонцы весят не меньше, чем стерлинги британского короля…
– Конечно, ваше величество… ваше высочество… в душу людей, в глубины её может проникнуть Единый Господь. Но за верное могу сказать: императрица искренно желала бы пойти на всякие уступки, какие вы пожелаете, если это в её власти… Даже в вопросе о вере будущей королевы нашей… Вчера ещё призывала она главного митрополита и после разных объяснений прямо поставила вопрос: «Может ли внучка моя из греческой веры перейти в иное христианское исповедание без потрясений особенных?..» Хитрый поп не дал прямого ответа. Он, подумав, одно только сказал: «Ваше величество, вы – всемогущи! Ваша воля, ваша и власть, данная от Господа. Я – раб смиренный, исполню, как приказать изволите». Императрица поняла хитрую уловку. Попы все против. Народ и подавно. Значит, думают свалить на государыню последствия. А этого не допускает государственная мудрость. Вот отчего нельзя исполнить законного и естественного желания вашего величества: видеть жену единоверной себе… И нисколько не играют тут роли какие-либо посторонние соображения, политические или личные, как, может быть, докладывали вашему величеству…
– Нет, мне никто… Я сам думал, что гордая Екатерина и все эти грубые, самонадеянные люди, окружающие её, решили за меня… Хотят предписывать законы мне и моей стране, «лилипутскому царству», как зовут её советники императрицы… Но у нас есть острые мечи, и они ещё в сильных руках, благодарение Богу… Однако если вы говорите… ручаетесь…
Густав вопросительно посмотрел на регента, хранящего загадочное молчание. Тот заговорил:
– Я тоже слышал о разговоре с митрополитом… Что касается фанатизма русских в своей вере, это старая вещь… И если случалось русским принцессам вступать в брак с западными государствами… Как Анне Ярославне с французским королём, как дочери князя московского, выданной за польского короля – они оставались в греческой вере, имели даже своих попов и иконы… Молились по-своему… Только не очень напоказ… Это ещё можно бы как-нибудь устроить… Но вы, Штединг, не сказали ещё одного, не менее важного… А по политическим условиям, пожалуй, более значительного, чем вопрос о вере…
– Что? Что такое, Штединг?
– Вот именно об этом я и хотел сейчас, ваше величество… ваше высочество… Речь идёт, конечно, о секретном пункте, о помощи, которую мы должны дать русскому двору против Франции в случае, если Австрия с Россией…
– Против Франции? Никогда. Мы же подписали тайный договор… Даже часть субсидии поступила в нашу казну… Да разве мы можем?!
– Успокойтесь, ваше величество, – заговорил мягко регент, – конечно, об этом пункте и толковать нельзя. Но мне думается, что он нам предъявлен с особой целью. Здешнему двору хочется выведать основания тайного договора Швеции с Францией и потому…
– В самом деле… Это усложняет вопрос… Как же быть?
– Позвольте мне сказать, ваше величество, – торопливо заговорил Штединг, желая предупредить регента.
– Пожалуйста. Я слушаю.
– Конечно, пункт не приемлем. Но, мне сдаётся… Прошу прощения у вашего высочества, смею думать: здесь не хитрость, не желание только выведать наши отношения к Франции. Императрице желательно наперёд обеспечить себя и свою политику с разных сторон… Но я взял на себя смелость уже после общей беседы нашей с Морковым и Зубовым в присутствии его высочества и регента ещё раз поговорить на этот счёт… Безбородко видел государыню… говорил ей… Думаю, на этом секретном пункте особенно настаивать не будут…
– А вместо него потребуют иных уступок, как полагаете, Штединг?
– Не знаю, ваше высочество, отгадчик я плохой, – сдерживая своё раздражение, ответил посол.
– Что же, тогда, значит, надо подождать, как дело дальше пойдёт? Или прямо им отрезать, чтобы скорее всё привести к концу? Как думаете, герцог? А вы, господа? Скажите ваше мнение. Вы слышали всё.
– Слышали, ваше величество. Мнение наше известно и герцогу, и графу. Союз, предлагаемый вам, послужит на благо и величие Швеции. Так что ради этого можно пойти и на некоторые уступки… А затем воля вашего величества.
– Моё мнение такое же, – отозвался и второй советник, отдавая поклон регенту и королю.
– Я тоже полагаю, что на известного рода уступки можно пойти из уважения к религиозному фанатизму, к предрассудкам русского народа… Можно не требовать от княжны явного, прямого отречения от греческой веры…
– В этом вопросе, как я вижу, между нами царит полное единодушие… кроме вас, дядя?
– Нет, нет. Я тоже за союз… только при соблюдении известных условий. Мне думается, входя в родство с императрицей; надо не забывать и остальных государей, влияние которых может быть полезно или вредно нашей родине…
– Ах, – быстро подхватил Штединг, довольный, что подвернулся случай поддеть старого хитреца, – ваше высочество, наверное, желаете сообщить что-нибудь о том, что несколько раз и подолгу обсуждал с вами лорд Уайтворт? Конечно, мнение британской короны для нас важно…
Густав вопросительно посмотрел на регента, и открытое изумление выразилось на его лице.
– Переговоры с Уайтвортом… Но, ваше высочество…
– Раньше нечего было сообщить, мой друг, – сладко отозвался регент. При словах Штединга он даже привскочил с места, и руки его с досады сжали головы резных львов, которыми заканчивались ручки старинного кресла.
– Но, Штединг, если не ошибаюсь, там уже подъезжают экипажи… Кто будет встречать гостей? Идите. Мы обсудили главное… Остальное ещё впереди… Мы выйдем позже, когда придётся встречать высоких гостей. Не так ли, ваше величество?
– Конечно, конечно, идите, Штединг, – согласился Густав, сразу сообразив, что дядя желает наедине передать ему, о чём шли переговоры с лордом Уайтвортом.
Почтительно откланявшись, вышел Штединг из кабинета. Оба советника последовали за ним.