Король чародеев

Нос лодки уткнулся в камень, из нее выскочил горец, в несколько прыжков добрался до уступа, подхватил Микаэлу и легко поставил на ноги. Почувствовав прикосновение его теплых, сильных и таких надежных рук, она зарыдала и упала ему на грудь.

– Ну-ну, любимая, я с тобой, все уже позади! – Обняв ее, он прижался щекой к ее макушке. – Не надо плакать, тебе больше ничто не угрожает. Я только что вернулся, Мунго сказал, что ты здесь, и я сразу же поехал за тобой. Что случилось, почему ты так напугана?

– Вода… – проговорила она, задыхаясь от рыданий, и спрятала заплаканное лицо в складках пледа у него на груди.

– Господи, как я мог забыть?! Ты же боишься воды! – проговорил он с жалостью. – Но теперь все в порядке, родная, я с тобой и никогда тебя не покину!

Он прижал ее к себе и стал укачивать, как ребенка. Микаэле показалось, что она грезит, – столько тепла и любви было в его словах. Она всегда знала, чувствовала, что Дайрмид любит ее, и вот теперь он сам сказал ей об этом!

– Пойдем, дорогая, я помогу тебе сесть в лодку.

Но Микаэла только еще теснее прижалась к нему, не желая покидать его успокаивающих объятий.

– Пожалуйста, давай постоим так еще, – прошептала она, не поднимая головы.

Дайрмид ласково погладил ее по голове.

– Не волнуйся, родная, все будет так, как ты захочешь, но мне кажется, ты боишься воды не только из-за морской болезни… Может быть, расскажешь, в чем тут дело?

Микаэла ответила не сразу, хотя ужасные воспоминания никогда не оставляли ее в покое, как черти грешников на фресках с изображением Страшного суда.

– Это случилось на второй год моей жизни в Италии, – еле слышно проговорила она наконец. – Я посещала лекции в Болонском университете, но еще не была замужем за Ибрагимом. Однажды меня направили в качестве помощницы врача в небольшую монастырскую больницу довольно далеко от Болоньи…

Она замолчала, словно страх мешал ей рассказывать дальше.

– Обычное дело во время учебы, – заметил Дайрмид, чтобы ее подбодрить. – Я тоже работал в больнице, когда был учеником брата Колума.

Кивнув, она продолжала:

– Многие больные кричали и плакали от боли, я просто не могла видеть, как они мучаются… Особенно плоха была одна пожилая женщина – она уже не могла вставать и только кашляла кровью. Я ухаживала за ней, как могла, старалась облегчить ее страдания, но все напрасно: она угасала на глазах. И вот однажды, коснувшись ее пораженной недугом груди, я, как в детстве, ощутила в себе целительную силу. Я провела возле нее несколько ночей, накладывая руки на ее грудь, больная начала быстро поправляться и выздоровела. Потом она рассказала мне, что мое тело светилось в темноте…

– Продолжай, родная, – попросил Дайрмид.

– Мне не приходило в голову, что в Италии к моему дару могут отнестись совсем иначе, чем дома, в Шотландии… – Она подняла голову и посмотрела Дайрмиду в лицо. – Мой учитель Ибрагим часто наведывался в монастырскую больницу. Он увидел меня с больной женщиной и попросил рассказать, что я делаю. Когда я исполнила его просьбу, он внимательно выслушал меня и предупредил, что надо быть осторожной. Ах, если бы я его тогда послушалась…

– А почему Ибрагим просил тебя быть осторожной?

– Он знал, что эта женщина – мать архиепископа, и опасался, что она расскажет о своем чудесном выздоровлении сыну. Увы, так и случилось! Несмотря на то что я спасла его мать, архиепископ выдвинул против меня обвинение в колдовстве. Святые отцы провели расследование и признали меня виновной…

– Господи… – прошептал Дайрмид, прижимая ее к себе.

– Они… заперли меня в кладовой, – с трудом проговорила Микаэла, вспоминая пережитый ужас. – Несколько дней я просидела там в холоде и кромешной тьме совершенно одна, если не считать мышей – и монаха, который раз в день приносил мне скудную пищу. А потом… – Она проглотила подкатившийся к горлу комок и сжала кулаки. – Меня связали по рукам и ногам и бросили в реку. Святые отцы называли это «испытанием водой»: если связанная женщина, на которую пало подозрение в колдовстве, выплывет, значит, она невиновна…

Слезы подступили к глазам Микаэлы. Плеск волн так живо напомнил ей ужасный миг, когда вода стремительно сомкнулась над ее головой, что она со стоном зарылась в складки пледа на груди горца, стараясь заглушить этот звук.

– А где был Ибрагим? – тихо спросил Дайрмид.

– Он не мог помешать этой пытке, но велел своему слуге-сарацину незаметно нырнуть за мной. Когда я уже теряла сознание, слуга вытолкнул меня на поверхность.

– Родная, – потрясенно пробормотал Дайрмид, – я и представить себе не мог, что тебе пришлось пережить…

Микаэла подняла на него полные слез глаза:

– Это моя тайна, о которой не знает даже Гэвин. Ах, я никогда, никогда не смогу забыть этого кошмара!

– Теперь тебе нечего больше бояться, любимая, – пробормотал он, и от его слов, от ощущения его присутствия ужас, который жег ее изнутри, стал постепенно таять и исчезать, как утренний туман на солнце.

– Ибрагим сказал собравшейся на берегу толпе, что я выплыла сама, и большинство ему поверили, но те, кто не поверил, пришли в ярость оттого, что их лишили зрелища. В начавшейся суматохе он увез меня в Болонью.

– Я перед ним в огромном долгу, – задумчиво сказал Дайрмид.

– Да, если бы не Ибрагим… Он убедил суд, что сам вылечил мать архиепископа редкими арабскими лекарствами, а я только ухаживала за ней как сестра милосердия, поэтому ни в чем не виновна. Он поклялся, что я не обладаю даром исцеления.

– Значит, он очень тебя любил, раз пошел ради тебя на клятвопреступление.

– Он не был фанатиком, поэтому солгать церковному суду ему было не так уж трудно, – печально улыбнулась Микаэла. – Но он действительно меня любил – по-своему, конечно.

– Как я завидую твоему мужу… – прошептал горец.

Закрыв глаза, она обняла его за шею.

– Тут нечему завидовать. Ибрагима просто заинтриговали мои необычные способности. Кроме того, я была хорошей ученицей, а он любил студентов с живым, пытливым умом. В его годы ему была нужна не столько жена, сколько хозяйка дома, подруга, преданная ученица.

– Ты его любила?

– Я очень многим ему обязана: он защитил меня от невежд, приблизил к себе и научил лекарским премудростям. Он сделал из меня врача, и я испытывала к нему чувство глубокой благодарности. Ибрагим стал мне самым лучшим, самым добрым другом!

– Иногда одной дружбы недостаточно…

– Да, я это чувствовала…

Микаэла вдруг ощутила такой блаженный, глубокий покой, что ей захотелось провести на этом каменном пятачке всю оставшуюся жизнь. Она закрыла глаза и тихо, печально вздохнула.

– Я знаю, чего тебе не хватало… – нежно прошептал Дайрмид ей на ухо.

Микаэла смущенно опустила голову и пробормотала:

– Ему было почти шестьдесят, когда мы поженились. Он считал своим долгом дать мне супружескую любовь, и все-таки… Я знаю, моя семейная жизнь была далека от идеала, но нам с Ибрагимом нравилось общество друг друга. Мы любили обсуждать медицинские вопросы, книги, проблемы наших пациентов. Опасаясь за мою жизнь, он взял с меня слово, что я больше никогда не воспользуюсь своим даром.

– Наверное, я допустил большую ошибку, попросив тебя о чуде, – заметил Дайрмид.

– Нет, что ты! Я очень страдала, когда поняла, что целительная сила больше ко мне не вернется. Но меня отвлекла медицинская практика, а потом стало ухудшаться здоровье Ибрагима… Знаешь, ведь если бы не наша встреча в Перте и не твоя странная просьба, я бы забыла о даре навсегда.

Дайрмид приподнял за подбородок ее голову и заглянул в глаза:

– Я бы все равно любил тебя, несмотря ни на что!

Он наклонился и нашел губами ее рот. От его пьянящего поцелуя у нее так закружилась голова, что Микаэла пошатнулась и, наверное, упала бы, не будь рядом Дайрмида. Почувствовав желание, которое нельзя было утолить ни поцелуем, ни любовными признаниями, Микаэла обняла его за шею, но внезапно ей в ноги бросилось что-то холодное, влажное. Дайрмид оторвался от ее губ, чуть отстранился и посмотрел вниз – маленький тюлень хлопал ластами у самых его ног, расплескивая набегавшие на камень волны.