Предательство Борна

Две двери туалетных комнат рядом. Распахнув настежь дверь с буквой «М», Борн ворвался внутрь и застыл перед белой фарфоровой раковиной, упираясь в нее напряженными руками. В зеркале он увидел свое лицо, призрачно-бледное. А за ним – кафельную плитку, как в погребальной конторе. Борн увидел Мари – неподвижную, руки сложены на плоском, атлетическом животе. Казалось, она качается на лодке, плывет по быстрой реке, которая стремительно уносит ее прочь от него.

Борн прижался лбом к зеркалу. Шлюзовые ворота открылись, навернувшиеся на глаза слезы свободно потекли по щекам. Он вспомнил Мари такой, какой она была, ее развевающиеся по ветру волосы, кожу на шее, нежную, словно атлас. Вспомнил то, как спускались они на плоту по вспененной паводком Снейк-ривер, как сильные, почерневшие на солнце руки Мари погружали весло в бурлящую воду, как в ее глазах отражалось бескрайнее западное небо. Вспомнил, как предложил ей выйти за него замуж на строгой гранитной лестнице Джорджтаунского университета; Мари была в черном платье в полоску, поверх которого была накинута шубка из стриженой овчины, они шли, держась за руки и смеясь, на факультетскую рождественскую вечеринку. Вспомнил, как принесли они друг другу клятву верности; солнце опускалось за остроконечные заснеженные вершины Канадских скалистых гор, они стояли, сплетя руки с новенькими обручальными кольцами, прижимаясь губами к губам, а их сердца бились в едином ритме. Борн вспомнил рождение Элисон. За два дня до праздника Всех Святых Мари сидела за швейной машинкой, дошивая маскарадный костюм пирата-призрака для Джеми, и вдруг у нее отошли воды. Роды получились долгими и очень тяжелыми. В конце у Мари началось кровотечение. Тогда Борн чуть ее не потерял. Он крепко сжимал ее руку, усилием воли призывая ее не уходить. И вот теперь он потерял ее навсегда…

Борн поймал себя на том, что всхлипывает, не в силах остановиться.

А затем, подобно неумолимому вурдалаку, из глубин памяти снова поднялось окровавленное женское лицо, заслоняя образ любимой Мари. Капала кровь. Безжизненные глаза смотрели на него невидящим взором. Что ей нужно? Почему она его преследует? В отчаянии стиснув виски, Борн застонал. Ему безумно хотелось покинуть этот этаж, это здание, но он понимал, что не может это сделать. Только не сейчас, когда его мучает собственный мозг.

Доктор Сандерленд ждал у себя в кабинете, поджав губы, терпеливый, словно каменное изваяние.

– Итак?..

Борн, все еще не в силах избавиться от окровавленного лица перед глазами, сделал глубокий вдох и кивнул:

– Начинайте.

Он уселся в кресло, и доктор Сандерленд снова закрепил у него на голове электроды. Затем он щелкнул тумблером на аппарате и начал крутить ручки настройки, одни быстро, другие медленно, осторожно, чуть ли не робко.

– Не волнуйтесь, – мягко успокоил Борна доктор Сандерленд. – Вы ровным счетом ничего не почувствуете.

И Борн действительно ничего не почувствовал.

Наконец доктор Сандерленд щелкнул другим тумблером, и из щели поползла длинная полоска бумаги, подобная той, какие используются для записи электрокардиограмм. Врач всмотрелся в распечатку волн головного мозга бодрствующего Борна.

Не высказывая вслух никаких замечаний, он лишь кивал, соглашаясь с собственными мыслями, а на лбу у него тем временем сгущались грозовые тучи. Борн не мог определить, хороший это знак или нет.

– Ну ладно, – наконец произнес доктор Сандерленд.

Отключив устройство, он откатил тележку в сторону и подкатил вместо нее другую.

Из кюветы, стоящей сверху сверкающего хромированными поверхностями устройства, доктор Сандерленд взял шприц. Борн успел заметить, что шприц уже наполнен прозрачной жидкостью.

Доктор Сандерленд посмотрел ему в глаза.

– Этот укол не отключит ваше сознание полностью, а только погрузит в глубокий сон. Меня интересуют дельта-волны, самые медленные из волн головного мозга. – Откликнувшись на отточенное до совершенства движение большого пальца врача, из иголки брызнула капелька жидкости. – Мне нужно посмотреть, нет ли в рисунке ваших дельта-волн каких-либо необычных всплесков.

Борн кивнул и, как ему показалось, тотчас же проснулся.

– Ну, как себя чувствуете? – спросил доктор Сандерленд.

– Кажется, лучше, – ответил Борн.

– Хорошо. – Доктор Сандерленд показал ему распечатку. – Как я и подозревал, в характере ваших дельта-волн была аномалия. – Он указал на дернувшуюся вверх кривую. – Вот видите? И вот здесь тоже. – Он протянул Борну вторую распечатку. – А теперь взгляните на рисунок ваших дельта-волн после лечения. Аномалия существенно уменьшилась. Судя по этим диаграммам, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в течение следующих дней десяти ваши воспоминания полностью прекратятся. Хотя я должен вас предупредить: не исключено, что в ближайшие сорок восемь часов они значительно ухудшатся – это время потребуется синапсам для того, чтобы адаптироваться к курсу лечения.

Когда Борн вышел из клиники, массивного здания из известняка на К-стрит, построенного в духе греческого Возрождения, короткие зимние сумерки уже переходили в ночь. Ледяной ветер с Потомака, пахнущий фосфором и гнилью, вцепился в полы его пальто, закручивая их вокруг голеней.

Отвернувшись от пронизывающего вихря пыли и мелких камешков, Борн увидел свое отражение в витрине цветочного магазина – на фоне пестрого обилия ярких цветов, так похожих на цветы на похоронах Мари.

Затем, чуть правее, открылась отделанная бронзой дверь магазина, и вышла женщина с красиво упакованным букетом в руках. Борн ощутил аромат… чем же таким пахнуло от букета? Ах да, гардениями. Это действительно были гардении, тщательно укутанные от зимней стужи.

Теперь Борн мысленно нес на руках ту самую женщину из его неведомого прошлого, ощущал ладонями ее теплую, пульсирующую кровь. Женщина оказалась моложе, чем он предполагал раньше, лет двадцати, не больше. Вдруг у нее зашевелились губы, и у него по спине пробежала холодная дрожь. Женщина еще жива! Она искала взглядом его лицо. Из полуоткрытого рта потекла струйка крови. И вырвались слова, сдавленные, невнятные. Борн напряг слух, стараясь их разобрать. Что она говорит? Пытается что-то ему сказать? Кто она?

Новый порыв пронизывающего ветра вернул Борна в промозглые вашингтонские сумерки. Жуткое видение исчезло. Неужели оно было вызвано из глубин его памяти ароматом гардений? Есть ли здесь какая-то связь?

Борн развернулся, готовый направиться обратно к доктору Сандерленду, хотя тот и предупреждал его, что первое время ему может стать еще хуже. В этот момент у него зазвонил сотовый телефон. Мгновение Борн размышлял, не оставить ли звонок без внимания. Затем раскрыл аппарат и поднес его к уху.

Он очень удивился, поняв, что это Анна Хельд, помощник директора ЦРУ. Он мысленно представил себе эту высокую, изящную брюнетку лет тридцати пяти, с классическими чертами лица, пухлыми губками, похожими на бутон розы, и ледяными серыми глазами.

– Здравствуйте, мистер Борн. Директор хочет с вами встретиться.

У нее было среднеатлантическое произношение – то есть нечто промежуточное между британским английским ее родины и акцентом Америки, ставшей ей вторым домом.

– А у меня нет никакого желания его видеть, – холодно ответил Борн.

Анна Хельд вздохнула, судя по всему стараясь взять себя в руки.

– Мистер Борн, после Мартина Линдроса никто лучше меня не знает о том антагонизме, который вы питаете к Старику – и к Центральному разведывательному управлению в целом. Видит бог, вы имеете на то достаточно причин: вас несчетное число раз бесцеремонно использовали, после чего без сожаления бросали, чем вызвали ваш справедливый гнев. Однако сейчас вам действительно нужно прийти к нам.

– Сказано весьма красноречиво. Однако мое решение не поколеблет все красноречие мира. Если директор ЦРУ желает мне что-то сказать, он может передать это через Мартина.

– Старик хочет поговорить с вами как раз о Мартине Линдросе.