Страница 40 из 52
– Мне кажется, он прав, – поддержал Куан. – В том, что он говорит, есть смысл.
– Откуда вы знаете, в чем есть смысл? – спросил Дэтт. – Я организую ваше передвижение, а не этот дурак. Как мы можем ему доверять? Он признает, что старается это для американцев.
– В этом есть смысл, – повторил Куан. – Информация Гудзона подлинная, не сомневаюсь: она дополняет то, что я узнал из неполного комплекта документов, который вы передали мне на прошлой неделе. Если американцы хотят, чтобы я получил информацию, то они должны хотеть вернуть Гудзона домой.
– Разве вы не понимаете, что, вполне возможно, они хотят захватить вас, чтобы допросить? – сказал Дэтт.
– Чушь! – прервал его я. – Я мог бы организовать акцию в Париже в любой момент, не рискуя привозить Гудзона сюда, в эту тьмутаракань.
– Вероятно, они ждут внизу на дороге, – продолжал развивать свою мысль Дэтт. – Через пять минут вы можете быть мертвы и похоронены. Здесь глухомань, никто не услышит и не увидит, где вас закопают.
– Все же попробую воспользоваться представившимся шансом, – решил Куан. – Если он смог доставить Гудзона во Францию по фальшивым документам, то сможет аналогичным образом вывезти меня из этой страны.
Я следил за Гудзоном, опасаясь, как бы тот не сказал, что я ничего подобного не делал, но благоразумно кивнул, и Куан, похоже, успокоился.
– Идемте с нами, – пригласил Гудзон, и Куан согласился. Казалось, что из всех присутствующих в комнате только двое ученых испытывали взаимное доверие.
Мне не хотелось покидать Марию, но она только махнула рукой и сказала, что с ней будет все в порядке. Она не могла оторвать глаз от тела Жана-Поля.
– Накрой его, Роберт, – сказал Дэтт.
Роберт вынул скатерть и накрыл тело.
– Идем, – позвала меня Мария и заплакала.
Дэтт обнял ее и притянул к себе.
Гудзон и Куан собрали свои документы, и я, все еще размахивая пистолетом, сделал им знак выйти и последовал за ними.
Когда мы проходили через холл, появилась старуха, несущая тяжело нагруженный поднос.
– Там еще осталось poulet saute chasseur,[60] – объявила старуха.
– Да здравствует спорт, – сказал я.
Глава 31
Из гаража мы взяли фургончик – крошечный серый металлический фургончик, потому что дороги Франции полны таких фургончиков. Мотор оказался маломощным, и мне приходилось все время переключать скорости, а свет крошечных фар едва доставал до живых изгородей. Ночь была холодная, и я завидовал мрачным пассажирам больших теплых «мерседесов» и «ситроенов», которые с ревом проносились мимо, лишь слегка сигналя при обгоне.
Казалось, Куан всем вполне доволен и полностью полагается на то, что я сумею вывезти его из Франции. Он откинулся назад на жесткое сиденье с прямой спинкой, сложил руки и закрыл глаза, как будто выполнял какой-то восточный ритуал. Время от времени он что-нибудь произносил. Обычно это была просьба дать сигарету.
Переезд через границу оказался немногим сложнее простой формальности. Мы могли гордиться работой своего парижского офиса: три хороших британских паспорта, хотя Гудзон был не слишком похож на свою фотографию, двадцать пять фунтов небольшими купюрами – бельгийскими и французскими – и несколько счетов и квитанций, соответствующих каждому паспорту. Когда мы прошли проверку документов, я испытал облегчение. Хотя при заключении сделки Люазо и гарантировал, что неприятностей не будет, но все же, когда мы миновали границу, я радостно вздохнул.
Гудзон, лежащий в глубине фургончика на груде старых одеял, вскоре начал храпеть. Куан заговорил:
– Мы остановимся в отеле, или вы собираетесь использовать одного из своих агентов, чтобы обеспечить мне укрытие?
– Это Бельгия, – объяснил я. – Пойти в отель – все равно что пойти в полицейский участок.
– Что будет с ним?
– С агентом? – Я колебался. – Его отправят на пенсию. Жаль, конечно, но именно его надо было использовать в последний раз.
– Из-за возраста?
– Да, – ответил я.
– А у вас есть в этом районе кто-нибудь получше?
– Вы же знаете, что мы не имеем права это обсуждать, – сказал я.
– У меня не профессиональный интерес, – пояснил Куан. – Я ученый. То, что британцы делают во Франции, не имеет ко мне отношения, но если мы подведем этого человека, я обязан обеспечить его работой.
– Вы ничем ему не обязаны, – ответил я. – Какого черта вы об этом думаете? Это его работа. Так же, как я сопровождаю вас потому, что это моя работа, а не одолжение вам. Вы никому ничем не обязаны, так что забудьте обо всем. Что до меня, так вы для меня просто пакет.
Куан, глубоко затянувшись сигаретой, вынул ее изо рта своими изящными длинными пальцами и затушил в пепельнице.
Я представил, как он убивает Анни Казинс. Страсть или политика? Он стряхнул с пальцев крошки табака такими движениями, как пианист, исполняющий прелюдию.
Когда мы проезжали через деревни с наглухо закрытыми ставнями, стуча по грубым pave,[46] яркоглазые коты разбегались при свете наших фар. Один из котов, не такой шустрый, как другие, был раздавлен и остался лежать на мостовой, напоминая чернильное пятно. Колеса каждого нового автомобиля вносили свой вклад в маленькую трагедию, которая обнаружится утром.
Я вел фургончик на предельной скорости. Стрелки приборов не двигались, и мотор звучал ровно. Ничего не менялось, кроме внезапных выстрелов гравия, или неожиданного запаха гудрона, или сигнала обгоняющей машины.
– Мы возле Ипра, – сказал Куан.
– Здесь был Ипрский клин, – уточнил я.
Гудзон попросил сигарету. Должно быть, он проснулся некоторое время назад.
– Ипр, – сказал Гудзон, раскуривая сигарету, – был местом той знаменитой битвы времен первой мировой войны.
– Одной из крупнейших, – кивнул я. – Вряд ли есть хоть один англичанин, у которого здесь не погиб родственник. Возможно, здесь погибла и часть Британии.
Гудзон выглянул из заднего окна фургончика.
– Подходящее место, чтобы умереть, – сказал он.
Глава 32
Над Ипрским клином низкое небо было черным и становилось все ниже и чернее. Это был мрачный район, похожий на плохо освещенную территорию воинской части, тянущейся на много миль. Местность пересекали дороги – узкие полоски бетона не шире садовой дорожки, и казалось, что, свернув на обочину, попадешь в бездонную грязь. Через каждые несколько ярдов зелено-белые бусинки табличек указывали путь к военным кладбищам, где выстроились, как на параде, белые могильные камни. Смерть пропитала пахотный слой, но неопрятные маленькие фермы продолжали функционировать, сажая свою капусту. Живые коровы и мертвые солдаты делили одну и ту же землю и не ссорились. Сейчас вечнозеленые растения изгородей гнулись под тяжестью крошечных красных ягод, как будто из земли выступил кровавый пот. Я остановил машину. Впереди полого поднимался склон.
– В какую сторону лицом стояли ваши солдаты? – спросил Куан.
– Лицом к склону, – ответил я. – Они двигались вверх по склону с шестьюдесятью фунтами груза на спине и винтовкой на шее.
Куан открыл окно и выбросил на дорогу окурок. Внутрь ворвался ледяной ветер.
– Холодно, – поежился Куан. – Когда ветер стихнет, будет дождь.
Гудзон вновь приник к окну.
– О, ребята, – удивился он, – да здесь окопы. – И, когда ответа не последовало, покачал головой. – Им, наверно, казалось, что это будет длиться вечность.
– Для многих из них это и стало вечностью, – сказал я. – Они все еще здесь.
– В Хиросиме умерло еще больше людей, – заметил Куан.
– Я не меряю смерть цифрами, – ответил я.
– Тогда жаль, что вы были слишком осторожны и не попробовали свою атомную бомбу на немцах или итальянцах, – сказал Куан.
60
Poulet saute chasseur – соте из курицы по охотничьи (фр.).
46
Pave – мостовая (фр.).