Зал ожидания

Его усадили на почетном месте рядом с сестрой. Сначала все сидели тихо, говорили уважительно, чуть ли не шепотом, и у всех был такой вид, словно им было неловко, что они еще остались жить на белом свете, и словно все в чем-то провинились перед Куликовым.

Федору это очень понравилось: не он один виноват, все, оказывается, переживают то же, что и он.

Он осторожно глянул на сестру: сидит неподвижно, слегка закинув побледневшее лицо, и, кажется, ничего не видит. Как будто она сидит одна-одинешенька и думает о чем-то таком, чего никому нельзя даже и знать.

Все сидели молча, ожидающе.

Тогда Анюта встала, подняла свою до краев налитую стопку.

— Дорогие мои друзья! — проговорила она неживым голосом. — Помянем незабываемого мужа моего Геннадия Алексеевича Куликова!..

Проговорила и стояла до тех пор, пока все не выпили. После этого опустилась на свое место и снова застыла, как камень.

И потом, когда пили и говорили про Куликова, какой он был хороший человек и выдающийся музыкант, она сидела, словно застывшая. Федор осторожно спросил:

— Ты чего?

Она не ответила.

Очень скоро все подвыпили, и начались обыденные разговоры о текущей жизни, о делах простых, житейских. Кто-то вспомнил и о своем горе, кому-то стало весело оттого, что его горе мимо прошло, — словом, обыкновенные застольные разговоры.

Сушильщица Инна Спиридоновна подняла стопку и потянулась к Анюте нетвердой рукой:

— За нас, миленьких! Не выдавай, Анюта!..

Тут только Анюта встряхнула головой, будто проснулась, накрыла свою стопку ладонью:

— Нельзя мне, тетя Инна. — И положила ладонь на свою налитую грудь.

— Нельзя так нельзя, а мы за тебя, за твою Светочку… Ты еще молодая, тебе еще пить да пить. И горькое будет, и сладкое…

Анюта ушла кормить дочку.

Застолье продолжалось. Федор вышел в сени. Тут собрались мужики покурить. Дверь на улицу открыта, на крыльце тоже курили и смеялись подвыпившие мужики. Федору наскучило все это, и он пошел к Юлии Ивановне. Там в тишине надеялся он посидеть, отдохнуть, потому что Катя, наверное, уже спит.

Он тихо открыл дверь и вошел. В кухне было темно, а из комнаты через неплотно прикрытую дверь проникал теплый розоватый свет и доносился торопливый шепот: Анюта разговаривает с Юлией Ивановной. Сначала Федор не понимал, о чем они там. Но вот Анюта проговорила:

— Как нам жить-то теперь?..

— Глупости это все. Выброси из сердца, — ответила Юлия Ивановна.

«Все про Куликова своего», — подумал Федор.

— Ненавистный он мне. И ничего с собой не могу сделать. Знаю, сама виновата, что такой вырос.

— Мал он еще, и спросу с него немного.

— Ох, не то… Вот в том-то и дело: невелик человек, а уж какой-то он ко всему равнодушный… Ну, пойду.

Она прошла мимо брата, не заметив его в темноте. А может быть, не захотела заметить — так подумалось Федору, и ему тоже хотелось, чтобы сестра не заметила его. Обиженный, ошеломленный затаился он в темном углу.

А подвыпившие поминальщики уже запели печальную, протяжную песню…

Федор не слыхал, как около него оказалась Юлия Ивановна. Она включила свет.

— Ты тут давно?

— Только сейчас зашел, — соврал он.

— Ну, вот и хорошо… — Она взмахнула маленькой рукой, словно отгоняя какую-то неотвязную мысль. — Хорошо, что пришел: посидишь с малышами. — Она еще на минутку задержалась около Федора. — Ничего, миленький мой, ничего. Пройдет время, плохое забудется, хорошее вспомнится, не переживай очень-то…

Она говорила все то, что обычно говорит человек человеку для утешения; и все знают, что так оно и будет, — все смоет время: и горе, и радость. Но если человеку одиннадцать лет и нет еще у него никакого житейского опыта, то в эти утешения он не верит. И Федору тоже казалось, что теперь уж так будет всегда. И ненависть сестры, и собственное чувство обиды — это на всю жизнь.

Ушла утешительница Юлия Ивановна. Федор стоял, в углу, как наказанный. Поминальщики уже запели про калину, цветущую в поле у ручья…

КАТЯ КАРУСЕЛЕВА

1

Проходя в свой кабинет, Анюта сказала секретарше:

— Евгения Гавриловна, до обеда меня нет.

— Хорошо, Анна Васильевна, — ответила секретарша, охорашиваясь и кокетливо играя красивыми глазами. Может быть, за это, а скорее всего за веселый легкий характер, многие звали ее просто: Евгеша. За тридцать женщине, а она все играет, и никто ее не осуждает за это. Привыкли. Когда еще Анюту впервые избрали депутатом райсовета, секретарша так же кокетничала. За это время Евгеша и замуж вышла, и двух детей родила, а привычек своих не бросила.

Привычка — это такая особенность, которую сам перестаешь замечать, а окружающие замечают, и даже используют в своих интересах. Поэтому, как на собственном опыте убедилась Анюта, руководитель должен скрывать свои привычки. Самой-то ей не всегда это удавалось. Она второй год работает заместителем председателя райсовета, и ее привычки не раз ее подводили. Вот сегодня ей надо подготовить проект решения, и она, как говорится, ушла в подполье, но стоит появиться посетителю, который сумеет разжалобить Евгешу, и придется принять этого посетителя, выслушать его, разобраться. И полдня пропало.

Только подумала, вот она, Евгеша: просунула в дверь завитую голову и заиграла глазами.

— К вам…

— Я же просила! Меня нет.

— Я думаю, этого посетителя вы примете, — заговорила Евгеша как-то необычно уверенно и даже игриво.

Ничего еще Анюта не успела сказать, как дверь распахнулась во всю ширь и на пороге появился морячок, невысокого роста, коренастый, загорелый.

— Разрешите, заместитель председателя райсовета…

— Федя!.. — Анюта выбежала из-за стола и обняла брата. — Почему не предупредил? Я еще даже не начала ждать тебя.

— А чего предупреждать? Деньги на телеграмму тратить. Вот я сам явился.

— Отслужил?

— Так точно. Прибыл в ваше распоряжение.

Было видно, что и он и она рады встрече, которую давно уже ждали, и каждый по-своему готовился к ней. Они ни о чем не расспрашивали друг друга, потому что все самое главное знали из писем. Писали не часто, но обстоятельно: он то, что можно, — о своей службе, она — о работе, о доме и обо всех, кого он знал.

2

В своих письмах они говорили обо всем просто и откровенно, как могут разговаривать брат и сестра, прожившие неразлучно много лет. И ни в чем не упрекали друг друга, хотя оба они не могли забыть о своем прошлом. Не все там было гладко, и ошибаться приходилось, и спотыкаться на ровном месте, и падать, да так, что, казалось, и не поднимешься.

Можно ли позабыть все это, вычеркнуть из памяти? Анюта была убеждена, что нельзя и не надо, потому что хотя ошибки и остались в прошлом, но они успели навсегда оставить свои следы в сознании и тем повлиять на весь ход жизни. Забыть ошибки невозможно, но только при этом не надо искать виноватых. Самое честное — это спросить самого себя: «А ты где был? Куда смотрел?»

— Сгоряча обвинив брата в гибели Куликова, Анюта не сразу в этом призналась себе самой. Но и признавшись, она долго не могла освободиться от ненависти, которая вспыхнула в ее душе. Ненависть к брату, которого сама воспитала и с которым связывала все свои надежды на будущее… Шло время; ненависть перешла в безразличие: она продолжала по-прежнему заботиться о нем, но ей уже стало все равно, что из него получится, кем он вырастет. Когда он сказал, что хочет пойти в ремесленное, потому что ему надоела школа, она только и сказала:

— Как хочешь…

Но устроиться в ремесленное помогла.

Когда провожала его в армию, в самые последние минуты вдруг снова вернулось прежнее чувство к брату, и Анюта даже подумала, что не он перед ней виноват, а она сама виновата и что она несправедливо отняла у него родственную любовь, лишила его своих забот.

Утирая ладонями неожиданные слезы, она говорила: