Седой

– Будет дело, Зуб, будет… У Маркизы чисто?

– Да.

– Собери у нее послезавтра всех троих. Потолкуем.

– Лады…

Зуб опять наполнил стаканы.

– Еще по одной… – сказал он, поставив пустую бутылку под стол. – Ты как сорвался?

– Любопытствуешь? Может, по нарам соскучился?

– Ну, ты даешь, Крапленый! Что я, шизонутый?

– То-то… – Крапленый помолчал. – Удачно получилось. Рванули когти втроем…

– А где остальные?

– Там… – Крапленый показал на потолок. – И меня туда же отправят, если заметут.

– Что так?

– Часовых. Двоих. Ногами вперед…

– Ого! Вышку[11] на плечах носишь, Крапленый.

– Двум смертям не бывать… Да и вышку уже отменили. Еще погуляем, Зуб.

– Начальник у нас хороший в Кремле сидит, – рассмеялся Зуб. – О деловых заботится. Но пожизненное тоже не мед.

– Меня еще поймать нужно.

– И то верно, – охотно согласился Зуб.

Крапленый повернулся к хозяйке, которая робко выглядывала из кухни.

– Зинка! Садись к нам, чего столбом стоишь. За мое возвращение выпей.

– Спасибо, Федя…

– Моя заначка цела?

– Конечно, конечно, Феденька!

– Ты мне завтра одежонку поприличней справь. Да смотри, чтобы не усекли!

– Все сделаю, Федя, как надо.

– Зуб, мне клевая пушка нужна.

– «Парабеллум» устроит?

– Вполне. И патроны.

– Когда?..

– Еще вчера.

– Понял. Завтра к обеду притараню.

– У тебя есть на примете подходящие волчары[12]?

– В общем есть… – Зуб заколебался. – Но…

– Что – «но»?

– Народ измельчал, Крапленый. В основном сявки[13]. Деловых мало.

– Обмозгуем и это. Найдем. Как Профессор?

– Кряхтит. Цветочки стал выращивать. Дедушка. Только внуков и не хватает.

– Вот и поспрашивай его… насчет «внуков». У него глаз наметанный, гляди, посоветует кого для дела.

– Спрошу.

– Все, вали отсюда. А я тут с Зинкой… потолкую.

– Застоялся? – понимающе осклабился Зуб.

– Что, свое забыл?

– Такое не забывается…

– Так я жду тебя к двенадцати дня.

– Покеда. Приятных сновидений. Гы-гы…

– Пошел к черту!

– Уже иду…

Глава 3. КОСТЯ

Дороги, дороги, дороги…

Пыльные, унылые, в колдобинах и рытвинах – грунтовые; стремительные, с просинью у горизонта – асфальтированные; горбатые, осклизлые от ненастья булыжные мостовые и узенькие незаметные тропинки, невесть кем протоптанные среди полей и лесных разливов.

Дороги неторопливо разматывали свои полотнища, укладывая их под ноги Косте, куда-то влекли, манили в не изведанное, не пройденное…

С той поры, как Костя ушел от родственников, минуло четыре месяца. Палящий летний зной постепенно уступал место зябкой ночной прохладе, умытой обильными росами, и тонкое потертое пальтишко уже не спасало от холода.

Пока было тепло, Костя спал прямо на земле, у костра, подложив под голову свою котомку. Ближе к осени он старался разыскать стог сена или соломы и, зарывшись, как крот, в нору, блаженствовал в мягкой и ароматной теплыни.

За лето, несмотря на скитания, Костя заметно вырос и окреп.

Голодным он не был никогда. Год выдался урожайным, земля щедро делилась с Костей своими богатствами: ягоды, грибы и орехи в лесу, овощи на полях, фрукты в заброшенных садах. Он научился добывать яйца и рыбу. Как оказалось, большой хитрости в этом не было. Возле каждого деревенского пруда обычно копошились стаи домашних уток и гусей, которые поутру неслись в камышовых зарослях, куда их хозяева забредать не догадывались. А с рыбой было и того проще: пройдешь вдоль обрывистого берега или плотины, нащупаешь промоину или нору под водой – вот тут уж не зевай, юркие караси долго ждать не станут.

Ловил Костя голыми руками и щупаков, таившихся в мелких речных заводях среди длинных стеблей водяных лилий и кувшинок. И только хлеб и соль Косте доводилось видеть не часто.

Замкнутый и очень стеснительный, он даже в мыслях не мог представить себя попрошайкой или вором. А иного пути добыть хлеб и соль не было.

С солью однажды Косте здорово повезло. На пастбище, у загона для скота, он нашел несколько кусочков каменной соли, «солонцов», – их с видимым аппетитом лизали дойные коровы. Отполированные шершавыми коровьими языками до матово-серого блеска, величиной с гусиное яйцо, солонцы приятно отягощали вещмешок беглеца.

На привалах Костя доставал свое соленое сокровище, раскладывал на носовом платке, в который раз пересчитывал куски, а затем, выбрав самый лакомый с виду, сосал его, как леденец. Но хлеб…

Хлеб оставался для него недосягаемо-прекрасной мечтой, в ночные часы уводившей в такой далекий теперь мир детства, согретый любовью и лаской отца и матери. Ему часто снился пышный, душистый, с золотистой корочкой ржаной каравай, испеченный в печи на капустном листе бабушкой Лукерьей, и запотевшая крынка холодного молока из погреба.

Как-то среди лета он не выдержал и подошел к костру, возле которого сгрудились сельские пацаны-пастушки, выгнавшие колхозных лошадей в ночное. Приняли его приветливо, без особых расспросов. Просидел он с ними всю ночь, слушая всякие деревенские побасенки и истории.

Краюху хлеба – подарок пастушков – Костя бережно спрятал за пазуху. На ходу отщипывая крохотные кусочки, он совал их в рот и, перекатывая вязкий комочек языком, не осмеливался его проглотить, стараясь подольше насладиться невероятно желанной хлебной кислинкой…

Осень уже властно напоминала о себе седыми заморозками, когда Костя решил возвратиться в город – нужно было искать теплое пристанище и крышу над головой.

После недолгих поисков он облюбовал старый заброшенный пакгауз на железнодорожной станции, где в чудом сохранившейся каморке кладовщика стояла железная печка-буржуйка с длинной, местами проржавевшей трубой.

В топливе недостатка не было – возле запасных путей высились горы угля.

Едва обустроившись, Костя начал искать работу. Не по годам серьезного и неулыбчивого подростка приняли в свою бригаду станционные грузчики, – людей не хватало, и им часто приходилось работать в две смены.

Разгружал Костя вагоны с песком, цементом, углем, лесом. Первое время было трудновато. Еще не вполне сформировавшийся организм с трудом переносил огромные физические нагрузки. Но, наделенный от природы неистовым упрямством и недюжинной силой, Костя вскоре приобрел и необходимую выносливость, чтобы работать наравне со взрослыми. Он возмужал, раздался в плечах. Питался он теперь хорошо – в заработках грузчиков не обижали.

Так прошли осень, зима, весеннее половодье…

Длинными одинокими вечерами Костя запоем читал. Это была его единственная отдушина в его размеренной, небогатой событиями, нелегкой жизни. Большую часть своей зарплаты он тратил на книги, в основном приключенческие, выискивая их на книжных развалах и в неприметных магазинчиках городской окраины. Там книги были дешевле.

Так прошел почти год. Однажды летним вечером Костя возвращался с работы. Пронырнув через знакомые проломы в стенах пакгауза, он подошел к своей каморке – и застыл. Из-за неплотно прикрытой двери раздавались чьи-то чужие голоса. Поколебавшись, Костя решительно потянул на себя грубо сколоченный щит, заменяющий дверь, и шагнул внутрь.

Четверо подростков, по виду сверстники Кости, расположились вокруг стола и с увлечением играли в «очко». Стол был уставлен бутылками с водкой и минеральной водой, лежала закуска. Скатертью служила мятая газета.

– Что вам здесь нужно? – негромко спросил Костя, подходя поближе.

Непрошеные гости, как по команде, бросили карты и уставились на Костю. Наконец рассмотрев, кто перед ними, успокоились и нагловато заулыбались.

– Ба-а! Кажись, хозяин? А мы тут думаем, кто это такую козырную норку себе приспособил?

11

Вышка – высшая мера наказания, расстрел (жарг.) 

12

Волчара – опытный вор (жарг.) 

13

Сявка – вор-подросток (жарг.)