Страница 8 из 11
Он прошёл ещё несколько шагов, перебирая прошлое.
- И как это люди на училках женятся? - строго спросил он Брониславу. - Можешь ты мне объяснить?
Она засмеялась и пожала плечами.
- Всю жизнь потом в учениках живут! - поражался Кеша. - Или - на медичках?!. Медичка - ещё хуже: она же в любое время тебя нужным препаратом отравит безошибочно, как специалист! По науке. Один неверный шаг с твоей стороны - и ты на том свете... Нет, никогда не подвергал себя такому возмездию. В вопросах женитьбы я вообще очень разборчив. По ходу жизни... А училка мне потом вот эту шапку шизофреникову насовсем подарила. На память. "На! - говорит. - И сгинь! С меня одного дурака достаточно". Я же, совершенно неотразимый, к ним жить пришёл, потому что у меня в ту зиму шапки не было. Нарисовался - хрен сотрёшь!.. Она глаз на меня, между прочим, сразу положила. Только разозлилась, что я её надежды на кухне не оправдал. Думала, я настойку левзеи выпить не догадаюсь. Из домашней аптечки. Рассвирепела до безобразия... А сама, между прочим, кокетничала после уроков как бешеная! Вращала передо мной своими глазными яблоками - просто напропалую. Причём обоими. Особенно за ужином... Но ты же меня знаешь!
- Пришли, - дёрнула его за рукав Бронислава. - Стой.
Кеша с недоумением принялся читать вывеску на бревенчатом доме, длинном, будто казарма.
- Как у вас, в Буяне, загсы... - близко! - поразился он, мрачнея. Однако на крыльцо шагнул уверенно.
Они попали сначала в тёмный длинный коридор с певучими прогибающимися половицами и долго шли, как слепые: держась друг за друга. И поворачивали в кромешной тьме дважды или трижды. Наконец Бронислава и Кеша нащупали дверь, обитую дерматином.
В Загсе никого не было. Только заведующая стояла на столе и прилаживала над окошком гардины с новыми негнущимися шторами. Бронислава заглянула сначала, а потом шепнула Кеше через плечо, в темноту коридора:
- Ч-ш-ш, тут постой. Я одна пока... Уйди только с этой половицы - скрипит.
Зайцева обернулась, не опуская рук:
- Бронь? Ты что ль? С кем ты там толчёшься?
- Да вот, говорю: ну и Анна Павловна, красоту наводит. Весёленький матерьяльчик, это почём такой? У нас выкидывали? Прям весёленький.
- Слышь, ты убери-ка мне с окошка "Ваньку мокрого", а то ведь точно занавеской поломаю...
Бронислава перетащила тяжёлый горшок с цветком на стол.
Полюбовавшись шторами, Зайцева сказала:
- Всё! - и тяжело спрыгнула со стола.
- Гляди, как он у тебя хорошо растёт, - кивнула Бронислава на разросшийся огромный куст, усыпанный сплошь алыми мелкими цветками.
- Не скажи! - посуровела Зайцева. - Совсем доходил. Думала: не жилец. Домой брала да водой, которой мясо мыла, поливала. Дух от земли, правда, тяжёлый шёл. Зато смотри, как окреп: пальцем ткни - брызнет. А бутончиков-то видишь сколько набил? Цветёт всю зиму без роздыху.
- Тебе смородины кручёной, Нюр, надо? Я много накрутила. А вчера банку достала да про тебя вспомнила. Думаю, Анна Павловна сегодня совсем без смородины сидит.
- Ох, не говори. У кого огороды в низине, смородина прям совсем не уродила. Вода-то в этом году когда сошла... Ну, оно ведь с трёх сторон - Обь. Считай, полуостров. А раньше, говорят, вовсе остров был, - завздыхала Зайцева. - Как же тут низины не зальёт? При половодье-то при большом?
- Поздно, ой - поздно, Нюр, вода спала! А меня, прям с весны самой, мужик один всё сватал...
Зайцева непонимающе заморгала светлыми ресницами.
- Я на базаре ведро чёрной брала, - сказала она наконец. - Вареньем переварила... А кручёной - нету.
- Ну я тебе пару банок дам. Заходи.
- И что за мужик?
- Да ты не знаешь. Он в каждом письме сватал, а я не соглашалася. Думаю, кто их, городских, знает, - отщипнула Бронислава с "Ваньки мокрого" пожелтевший листок, заботливо отыскав его у самых корней. - У нас и моды-то здесь такой нету, не за здешних выходить. За озёркинских ещё - так-сяк, а уж за шерстобитовских - нет. Не говоря про городских... Ну вот он щас ко мне приехал.
- Батюшки! - взмахнула руками Зайцева.
- Он уж на работу устраивается. В редакцию. У нас работать будет, - похвалилась Бронислава со скромностью. - Обещали ему.
- Ну?!! - не поверила Зайцева.
- Ага. Говорит: айда распишемся, на этой работе нельзя не по закону жить.
- А ты что?
- А что я? Думаю, вот: с Анной Павловной посоветоваться надо. Она законы знает... Прям не знаю, расписываться что ль? Или погодить? Всю голову себе изломала. И вдоль - и поперёк.
Зайцева подпёрла веснушчатую щёку рукой, строго сдвинула густо накрашенные брови:
- Ну он тебе-то как? Самой-то?
Бронислава вздохнула, потупила глаза. Потом выискала привядший крохотный цветок. И сорвала прилежно, неторопливо:
- ...Нравится, Нюр. Что нравится - то нравится.
- Ну а кого же тогда советоваться? Город из-за тебя, гляди-ка, бросил!
- Он тут, в коридоре ждёт.
- А-а-а! - в изумлении открыв рот, Зайцева тут же зажала его ладонью и стала опасливо поглядывать на дверь сквозь цветущий куст.
- А я ему говорю: как щас Анна Павловна скажет. Я что думаю? - зашептала Бронислава, пригибаясь к столу. - В один день, думаю, расписаться-то лучше - без шума. Правильно? Потихоньку.
Зайцева отряхнула извёстку с кофты, поправила жёлтые кудри над чёрными бровями и немного подумала.
- Зови! - хлопнула она ладонью по столу.
Но дверь распахнулась тут же, до всякого приглашенья.
- Что, лампочку ввернуть нельзя, в преддверии семейной жизни?! -- сердито сощурился Кеша на свету. - Загс называется... Тоже мне, ботаники. Держат людей как в погребе! Без всякого фотосинтеза, проклятье... Тут, в вашем коридоре, самый цветущий жених поблекнет. По ходу жизни... Вот, дер-р-ревня. Пока не подскажешь...
Зайцева сначала широко раскрыла глаза - а потом отрезала:
- Там у нас - женихи временные. А постоянный - вот он, раскудрявый наш: "Ванька мокрый". Весь на свету. Нам этот - главней. А всякие залётные перебьются. За пять минут не облезут... Облезлые тем более, - прибавила она с вызовом.
- Какие пять минут?! - взвился Кеша. - Я, образованный человек, поэт, художник, должен битый час торчать в темноте чиновничьих лабиринтов!.. Проклятье. Другой бы художник, между прочим, давно сбежал. Из вашей тьмы веков. Если бы дверь, конечно, нашёл... Особенно, если бы магазин рядом был.
Зайцева между тем придвинула к нему бумаги.
- Ну, шутник, - неодобрительно сказала она про Кешу. И задумчиво заметила, разглядывая его с ног до макушки. - Ладно. Пускай пошутит. Напоследок. Минут пятнадцать ему осталось. Ты шути, шути.
- Какие тут шутки? - обиделся Кеша. - Западня у вас, а не коридор. Без окошек, без дверей. Загс сконструирован по принципу мышеловки! Выскочить невозможно... Впрочем, вам не понять.
Бумаги он решил заполнять сам. И долго с оторопью смотрел в паспорт Брониславы.
- Старая, что ж теперь! - весело сказала Бронислава, стоя за его спиной. - Ничего. Не намного... Ты, вообще-то, старей выглядишь.
- Уж это точно: не больно-то раскрасавец. А она у нас - ягодка опять, между прочим! - со смехом поддержала Брониславу Зайцева.
Но Кеша от "ягодки" не развеселился. Он писал всё медленней, хмуро выводя полупечатные буквы. В кабинет, между тем, вошёл, пригибаясь, огромный старик - в новых негнущихся валенках и в новой чёрной спецовке. Фёдор Фёдорыч, бывший конюх, был теперь здесь истопник и сторож, и четыре дня назад получил со склада всё ненадёванное.
- Доброго здоровьица, - степенно поклонился он Брониславе, коротко глянув из-под всклокоченного чуба. Пегие с сединой, волосы его дыбились своевольно и жёстко, высокие скулы были обветренными и шершавыми, а узкие глаза - насторожёнными, как у лесного чуткого зверя: они горели уверенным, беспощадным светом.
- И вам не хворать, - поклонилась ему Бронислава.
- Витёк чего пишет? - сдержанно спросил старик из-под потолка, оглаживая бороду, торчащую во все стороны подобием сухого терновника.