Страница 10 из 14
– Даже так, – подтвердил Федор.
– Что ж, я умею быть благодарным. Когда-то эта девочка спасла мне жизнь. Мне жаль расставаться с вами, Марина, да и нам всем будет вас не хватать. Но попомните мои слова – мы еще обязательно встретимся с вами, это судьба, моя дорогая. Поэтому я не прощаюсь. До встречи, Марина Викторовна.
– Не дай бог! – пробормотала Коваль себе под нос, когда дверь за ним закрылась. – Федька, как тебе удалось? Ведь он отпустил меня.
– У меня есть дар убеждения! – улыбнулся Волошин.
Марина попыталась повернуться на бок, и боль в изуродованном теле сразу вернула с небес на грешную землю.
– Черт побери, как мне пережить это? – пробормотала она со слезами в голосе. – Пометил меня, как корову или лошадь, чтоб не сбежала от хозяина…
– Не переживай, ты все равно лучше всех, – Федор осторожно поцеловал ее в разбитые губы, слегка провел по ним языком…
Внезапно он поднялся:
– Нет, все, пора идти, пока я не изнасиловал избитую женщину! Хотя… – прищурил он свои серые глаза. – …ты не очень возражала бы, по-моему.
Марине стало смешно – Федор неплохо понял ее сущность: уж что-что, а секс всегда был ее слабостью, заниматься им она могла бесконечно…
– Куда ты пойдешь сейчас – ко мне домой или в Ершовку свою потащишься?
– А ты куда бы хотела? – лукаво спросил он.
– Ты знаешь…
– Вот туда и пойду. Там Клаус спятил, наверное, от одиночества. Завтра с утра приеду, жди. Надеюсь, за ночь ты не натворишь еще чего-нибудь этакого?
– Мне сейчас укол вкатят снотворный, и я отключусь, так что можешь не переживать. Поцелуешь еще раз?
– И еще не раз я тебя поцелую, только поправляйся скорее, – засмеялся Федор, нежно касаясь губами ее щеки.
Он уехал домой, а Марина, получив положенный укол, попыталась заснуть. Но в голову лезла всякая дребедень, да еще застряли намертво в памяти слова Мастифа о судьбе и новой встрече. «Интересно, о чем это он, зачем ему я?» – рассуждала про себя Марина, пытаясь уснуть.
Как-то во время очередного ее визита к старому лису он вдруг заговорил с ней о том, что ее жизнь могла бы круто поменяться, если она согласилась бы на определенные жертвы. Марина тогда, грешным делом, решила, что он имеет в виду перспективу стать его любовницей. Поэтому вежливо так ответила, что ее жизнь вполне соответствует ее желаниям и возможностям, и менять ничего она не хочет. Мастиф только головой покачал, сказав, что она еще просто молода, чтобы понять, о чем он.
Его всегда расстраивало, что по воровским законам ему нельзя иметь семью, детей[1], а он так мечтал о дочери, что даже Марину иногда называл деточкой. Ее это просто из себя выводило, но перечить пахану она не решалась. Думая обо всем этом, Коваль даже не заметила, как уснула, провалилась в черную яму, забыв все свои заботы и проблемы.
Федор приехал к самому открытию больницы. Марина еще спала, когда он вошел, и первое, что она увидела, открыв глаза, было его лицо. Ей почему-то стало хорошо, спокойно. Но все испортил лечащий врач, бывший однокурсник Валерка Кулик, явившийся с утра пораньше делать перевязку.
– Привет, красавица! Как дела, ничего? Умница. А теперь давай раздевайся.
Вылепив это, Валерка покраснел и смутился:
– Кошмар, как прозвучало, как будто я тебя в койку тяну!
– Валера, я на все согласна, только не перевязывай меня, – взмолилась Марина, представив, что сейчас будет твориться. – Я не выдержу, мне и так больно…
– Не дури, Коваль! Ты ж сама хирург – как это «не перевязывай», ведь загноишься. Там и так ужас, а ты еще… Ложись, говорю. А вы в коридоре подождите, – обратился он к Федору. – У нас тут и так проблем хватит.
– Валера, пусть он со мной побудет, может, чуть полегче терпеть… Дай маску ему, пусть, а? – жалобно попросила Коваль, глядя на доктора несчастными глазами.
– А в обморок товарищ не грохнется? Там же сплошное мясо, – предупредил Валерка.
– Не бойтесь, доктор, я тренированный! – усмехнулся Федор, надел маску и сел в изголовье, крепко взяв Марину за руку.
Коваль зажмурилась изо всех сил, Валерка плеснул на ее грудь и живот фурациллин прямо из флакона, а потом пинцетом начал отдирать повязки. Марине было очень больно, она орала и плакала, Федор гладил ее по волосам и уговаривал:
– Потерпи, моя красавица, потерпи, я знаю, больно, но скоро пройдет. Не плачь, девочка моя… Доктор, а по-другому вы не можете? – раздраженно спросил он. – Что же по живому прямо, ей ведь и правда плохо.
– Было бы можно, так и делал бы по-другому! Коваль, он кто у тебя, врач?
– Нет, майор спецназа, – резко ответил Федор, – но даже я знаю, что от болевого шока умирают!
– Дорогой мой, – продолжая работать, заметил Валерка, – женщины в принципе менее восприимчивы к боли, если хотите знать. Вот вы на ее месте уже давно бы сознание потеряли, а она молодец. Ты же молодец, Коваль?
– Валерка, я тебя прошу, заканчивай скорее, иначе я правда скоро отключусь, – прошептала она, стараясь справиться с собой.
– Все, душа моя, ухожу уже. Баралгину хочешь? Я девчонкам скажу, чтоб поставили…
– Не надо, хуже не будет, – отказалась она, вытирая слезы.
Когда они остались в палате одни, Федор погладил ее по лицу и спросил с сочувствием:
– Как же ты вытерпела это все, Маринка? Бедная моя…
Она провела в больнице полтора месяца, вышла вся в шрамах и рубцах. «Марине от Дениса на долгую память…» Глядя на себя в зеркало, висевшее в ванной, разревелась от злости. Эти безобразные рубцы от ключиц и ниже ничем уже не замаскируешь, не спрячешь. Теперь вместо любимого эротического белья она обречена носить боди до горла. А бассейны, сауны и пляжи – вообще тема закрытая… Как же она допустила подобное, как позволила?.. Услышав рыдания, явился Федор, вытащил плачущую Марину из-под душа:
– Что происходит? По какому поводу слезы?
– Я – уродина, я никогда не смогу раздеться перед мужчиной, не надену декольтированного платья, я даже видеть себя в зеркале не могу…
Он резко размахнулся и ударом кулака разбил висящее над ванной зеркало. Осколки посыпались дождем. От неожиданности Коваль вздрогнула.
– Так, одну проблему решили. Дальше что по списку? Платье? Купим менее открытое. А насчет мужчин… Лично я готов смотреть на тебя сутками, понимаешь? Ты нужна мне любая, – спокойно сказал он, разглядывая глубокий порез на руке.
Достав из шкафчика аптечку, Марина залила рану перекисью, наложила повязку. Прижавшись к забинтованной руке щекой, спросила:
– Больно?
– Уже нет. А ты… не смей называть уродиной мою любимую женщину. Она, конечно, слегка чокнутая, но это ее совсем не портит. Ведь и люблю я тебя за то, что ты не такая, как другие.
Всю жизнь Коваль доставалось за эту непохожесть, неправильность, ее шпыняли за это в школе, в институте, на работе. «Коваль, ты не лучше остальных, не противопоставляй себя коллективу!» – любимая фраза классной руководительницы, произносимая по нескольку раз на дню, просто как заклинание. Что же делать, если ей никогда не нравилось то, что всем, если она не любила то, что любят остальные? Почему она должна была стать, как Иванова-Петрова-Сидорова? Она – Коваль! Сама себя сделала и гордилась этим фактом, как наивысшим достижением. И нашелся человек, которому именно странность ее приглянулась, то, что она – не домашняя синяя курица, а свободная хищная птица, хоть и с придурью. А кто без греха? Короче, Волошин сумел убедить свою любимую в том, что шрамы у нее не на теле, а в мозгах. Хочешь быть калекой – будь, сложи лапки и жалей себя в темном уголке, жалуйся на судьбу и жди смерти. А нет – так барахтайся, борись, и тогда все наладится. Умный он все-таки, Федор Волошин.
…Жизнь наладилась, насколько в Марининой ситуации это было возможно. На работе все делали вид, что ничего не произошло. Ну, напал какой-то урод, жива осталась – и ладно. Не осталась бы, так плакать бы не стали – одной стервой на свете меньше. Марина по-прежнему изводила подчиненных. Зато дома превращалась в пушистую ручную кошку, которая только и знает, что ласкается к хозяину. Все свободное время они проводили вместе, Федор окончательно перебрался к ней, и теперь Коваль всегда знала, что дома ждет не только собака.
1
По старым воровским понятиям, настоящий «вор в законе» не мог иметь семью, детей, имущество, собственность, долго жить в одном месте. Это в начале 90-х годов более молодые «воры в законе» стали отходить от этого правила, стремясь организовать свою жизнь более комфортно. Однако «воры» старой формации до сих пор придерживаются прежних понятий и относятся к их нарушителям с пренебрежением, хотя смертью больше не карают. – Прим. авт.