Страница 4 из 14
– Почему?
– Это трудно объяснить... Мантры в состоянии полной сосредоточенности и уединения с душой отца действовали как наркотик. В этот момент я осознавал себя индуистом, а отца и сейчас чувствую внутри себя...
Вы, конечно, знаете, или, конечно, не знаете, что все началось с того, что Майе, царевне племени шакьев, приснился сон, будто белый слон вошел в ее лоно справа, доставив невероятное наслаждение. А через десять лунных месяцев в результате этого наслаждения из ее правого бедра на свет появился мальчик. Он немедленно ступил на землю, сделал семь шагов и объявил: «Я величайший и наилучший в мире. Это мое последнее рождение!»
Через неделю царица Майя умерла, а мальчика осмотрел святой отшельник Асита и обнаружил на его теле тридцать два великих признака и восемьдесят малых признаков. Из этих признаков следовало, что, оставшись во дворце, царевич будет вселенским правителем и объединит весь мир; а покинув дворец, выберет путь отшельничества, станет Буддой и научится спасать живые существа от страданий.
Боясь ухода сына, царь шакьев создавал ему сказочные условия: выстроил три дворца – для холодного, для жаркого и для дождливого сезона; велел развести в одном пруду белые лотосы, в другом – красные, в третьем – голубые. Царь пригласил для принца множество певиц и танцовщиц и приказал все время держать над ним белый зонт, защищающий от холода, жары, пыли, грязи и росы. Однако это не привязало Будду Шакьямуни к дворцовой жизни... что было дальше, вы, конечно, знаете, или, конечно, не знаете...
– А ты когда-нибудь думал о переселении душ? – спрашиваю я Шумита.
– Нет, я, хотя и индуист по рождению, все-таки физик по образованию.
– И что оказалось сильней? Смотри, я родилась метиской. Это не означает, что я наполовину православная, наполовину иудейка! Я буддистка, и у меня есть способы прямой идентификации себя как буддистки. А у тебя?
– Понимаю твое стремление найти четкий ответ на вопрос о моем индуизме, но у нас не бывает таких однозначных ответов и определений «в лоб». Точное определение индуизма – это всегда заблуждение... таков наш мир.
– Хорошо, пойдем другим путем. Для индуистов священны корова, змея, обезьяна, река Ганг, цветок лотоса...
– Змей я боюсь, Ганг – грязен... Лотос не так часто увидишь в городе... Корова – это, конечно, высокоорганизованное животное, на индийских улицах это одинокий философ с тяжелой думой...
– А русская котлета сделана из одинокого философа или из обычной говядины?
– Не могу ответить на этот вопрос. Джавахарлал Неру писал в книге «Открытие Индии», что индуизм расплывчат, аморфен, многосторонен; каждый понимает его по-своему. Трудно дать ему определение или хотя бы определенно сказать, можно ли назвать его религией в обычном смысле этого слова. От себя могу добавить, что в индуизме нет четких критериев.
– Бардак, короче!
– Так думает человек из западного мира, и священный беспорядок в Индии кажется ему невыносимым и обреченным. А история говорит об обратном. Сегодня Европа дрожит от страха в связи с нашествием ислама, собравшегося положить конец европейской цивилизации; а меж тем Индия, находящаяся века под властью чужестранцев и иноверцев, сохранила свои традиции и обычаи почти без изменений... Ты ищешь европейской определенности во всем, с этим алгоритмом у тебя поедет крыша в первые же дни в Индии.
– Почему?
– Потому что каждый индиец живет в состоянии самопогружения, чуть выше уровня бытия, чтобы по закону Архимеда ему легче было перенести тяжести жизни... Махатма Ганди говорил: «Если бы меня попросили определить индусское вероисповедание, я сказал бы просто: поиски истины ненасильственными средствами...»
Будучи буддисткой, я отчетливо сознаю киплинговское «Запад есть Запад, Восток есть Восток». У меня и буддизм европейский. Я не родилась в нем среди быстрых рек и медленных гор, я пришла к нему сначала умом, а потом уже сердцем из-за неприятия насилия. Православие для меня слишком тоталитарно.
С конца восемнадцатого века европейцы начали переводить индийские священные тексты и не понимать в них ни слова. Увидев, что это не похоже на европейскую философию, они усомнились в том, что это философия. Понятие кармы грубо наделось на понятие рока или фатума, понятие дхармы не прочиталось в принципе, а нирвана была осознана как культ пустоты. В рамках собственного прагматизма европейцы тогда не услышали индуизма; прошли века, пока они не поняли, что спасение человечества придет с Востока.
Я рада, что родилась в 1957 году в СССР и имела возможность примерять к себе модель мира самостоятельно. Ни папа – преподаватель марксистской философии, ни мама – родственница известного раввина, именем которого названа ешива в Бней-Браке, не могли озвучить ничего определенного, кроме того, что надо жить правильно, и все будет хорошо. К шестнадцати годам стало ясно, что духовные полки жизни придется заполнять самостоятельно, а не ухватившись за чей-то подол.
Как в сказке, где звери выбирали хвосты, а заяц прибежал последним, и ему достался самый маленький, я не спешила на совдеповскую религиозную раздачу. Лет в 17 в моем окружении все занялись религиозным эксгибиционизмом. Некоторым, чтобы остановиться, не хватило и последующих тридцати лет.
Амосов говорил, что стоимость человека состоит из того, что он сделал, минус его тщеславие. Для меня религиозность человека тоже состоит в том, что доброго он сделал по жизни, минус его пафосная болтовня по поводу собственной религиозности. И я не знаю более мощной атеистической пропаганды, чем отвратительность крикливого верующего.
Я допускаю, что пошла учиться на философский факультет, чтобы узнать и подтвердить зачетом по истории религий, что монополии на истину не существует. В молодости я даже написала пьесу «Сны на берегу Днепра», где героиня преподает историю религий и пытается понять мир, а заодно и мужа-хирурга, увлекшегося продавщицей, которому мир вполне понятен...
Героиня говорит: «Раньше я только пыталась понять, зачем другие верят. А потом как бы узнала, услышала всем телом, что есть кто-то большой, бережный, из которого я сделана. Который все знает и не даст мне пропасть, если я буду честна перед собой. И я ему нужна так же сильно, как и он мне, потому что без меня он тоже ни за чем...»
То есть строила гармоничный мир, в котором человек никто без небесного диспетчера, но и небесный диспетчер никто без человека. Потому как кому он будет «кто», если не человеку?
В молодости я заходила в православную церковь... Там было странно и мрачно. Я заходила в синагогу, там было тепло, но тесно. Я заходила в католическую церковь, там было логично, но холодно. В дацан я попала уже «опытной буддисткой». Там было просто и спокойно...
Это совершенно не значит, что дацан нужен мне для понимания мира. Есть чья-то поговорка: «До бога далеко, до церкви близко»... у нормального человека до бога близко.
Моя приятельница, русская бизнес-вумен в Латвии, проезжая мимо католической церкви, обронила:
– Я сюда хожу по воскресеньям.
– А ты разве католичка? – удивилась я.
– Нет, но, понимаешь, я первый раз пришла в православную церковь... походила, постояла, посмотрела, свечки поставила, помолилась... стала выходить, тут ко мне бабка подлетает из местной тусовки и злобно говорит: «Вот я стою тут полчаса за тобой наблюдаю, ты все неправильно делаешь! А теперь запоминай, как надо...» Я повернулась и вышла, и за километр теперь эту церковь обхожу, мне еще не хватало, чтоб меня учили, как мне правильно общаться с богом... он меня и из католического храма услышит.
– Как это ты буддистка? – приставали ко мне в юности.
– А вот так...
– Но никто же не буддисты!
– А мне-то что?
– Ну, нельзя же так себя противопоставлять...
Все же советским строем ломанулись в церковь, чтоб не страшно было с богом базарить от лица коллектива. Это буддист всегда одинок. Сам что посеет в карму, то и пожнет.