Сплетающие сеть

Нас завели в кабинет, где только что проходило совещание, спустя минуту. Это я уже знал точно, так как прямо передо мною находились большие электронные часы, висевший над столом секретаря. Стало известно мне и время – без двадцати восемь. Вот только непонятно – утра или вечера.

Кабинет оказался просто шикарным. Странно было видеть в глухомани вполне европейский офис с мягкими кожаными креслами и дорогой итальянской мебелью.

Все это еще больше утвердило меня во мнении, что хозяева таинственного комплекса – люди очень богатые и пользующиеся поддержкой в верхах. Пусть не столичных, но областных – точно.

Но больше всего меня поразило то, что кабинет имел окна. Комнаты верхнего этажа вырубили в скале, а оконные проемы при необходимости маскировались специальными ставнями.

Сейчас ставни (или жалюзи) были открыты, и перед нашими глазами предстал во всем своем великолепии малиновый закат. Засмотревшись на чудное зрелище, я как-то не обратил внимания на хозяев кабинета.

Они расположились за громадным столом. Их было двое. Один из них имел потрясающие уши: большие, оттопыренные и прозрачные. Казалось, что сквозь них просматривается закатное небо.

Второй, в отличие от первого, худосочного, был плотный, с широкой шеей и сломанным носом профессионального боксера. Он смотрел исподлобья каким-то отсутствующим взглядом, словно мыслями был очень далеко от этих мест.

Что их роднило, так это цвет волос и смуглая кожа. Оба были чернявыми и носили усы. Этническая принадлежность хозяев кабинета не вызывала разных толкований. Это были представители так называемой "кавказской национальности". Но какой именно, определить с кондачка не представлялось возможным.

– Они? – спросил ушастый, глядя куда-то в сторону.

– Да, – раздался знакомый голос, и тут я увидел, что возле стены слева, на узкой оттоманке, сидит рыжий, допрашивавший нас в сторожке. – Это они.

Куда и подевалась его наглая самоуверенность большого босса. Теперь он напоминал шавку, подобострастно заглядывающую хозяину в глаза в ожидании, когда ей бросят кость.

– И эти… задохлики завалили Чеха и двух охранников? – В голосе ушастого явно слышалось сомнение.

– Вы сами просматривали видеозапись запись слежения… – глухо ответил рыжий, опуская глаза.

– Там мало что можно разобрать.

– Я докладывал о необходимости установки дополнительных видеокамер… где-то месяца два назад.

– Ну и?..

– Получил отказ.

– Разберемся. Но это не снимает с тебя ответственности за побег этих… – Ушастый не нашелся, как нас обозвать, запнулся, но мысль все-таки закончил: – И за смерть наших людей. Ты обязан был предусмотреть подобный поворот событий.

Рыжий виновато промолчал. Но в его красноречивом взгляде, который он бросил в нашу сторону, плескалась дикая ненависть вперемешку с мстительностью. У меня даже мурашки побежали по коже: это же надо было нажить себе такого врага. Теперь ждать пощады не приходится.

Я был знаком с типами, подобными рыжему. Они меняют ради денег веру и убеждения с такой же легкостью, как перчатки. Из таких в свое время фашисты вербовали полицаев, карателей для зондеркоманд, диверсантов, орудовавших в глубоком тылу.

Да и сейчас их немало. За время двух чеченских войн некоторые умудрились не только принять ислам, но и стать более "правоверными", чем истинные мусульмане.

Патологическая жестокость подобных отщепенцев не знает себе равных. Чтобы прослыть своими среди волчьей стаи, они льют кровь бывших соплеменников с ужасающей легкостью и невероятным садизмом. Их даже людьми назвать трудно.

– Почему вы пытались сбежать? – спросил ушастый, ощупывая нас взглядом потревоженной змеи.

Поскольку он обращался ко всем, пришлось отвечать мне. Ушастый говорил с едва уловимым акцентом, но я никак не мог точно определить его национальность. За то время, пока он разговаривал с рыжим, я лишь перевел его из категории "кавказец" в категорию "восточный человек". Худосочный ушастик мог быть арабом, турком, курдом и еще хрен знает кем.

– Нам не понравилось ваше гостеприимство, – сказал я как можно вежливей.

– Пусть так, – с подозрительной легкостью согласился ушастый; судя по всему, он и был здесь главным боссом. – Но зачем же было убивать охранников?

– К глубокому сожалению, случилось недоразумение. – Я бросил выразительный взгляд на Пал Палыча. – Наш друг подумал, что мы попали в руки вооруженных бандитов. А сейчас сами знаете, какие времена.

Погорячились маленько…

Я сдал Пал Палыча со всеми потрохам. И вовсе не потому, что я такой эгоистичный и трусливый сукин сын.

Причина моего "предательства" лежала, что называется, на виду.

Я совершенно не сомневался, что его (и мои) подвиги запечатлены почти в полном объеме, так как во время схватки мы находились на своего рода центральной аллее, ведущей к тоннелю. Скорее всего, запись не отражала всех перипетий заварухи, но суть и последовательность событий определить можно было.

А это значило, что я никого не предавал. Наоборот: я теперь должен был выглядеть в глазах босса честным, прямодушным малым, который совершил большую ошибку. С кем не бывает…

– Это вас не оправдывает, – сказал босс вдруг потускневшим голосом; его жгуче-черные глаза словно потухли и стали невыразительно-серыми. – Вы убили трех человек. Нам пришлось потратить уйму денег и времени, чтобы отыскать вас. Мало того, вы еще, ко всему прочему, испортили двух псов. Один уже на последнем издыхании, может, и не выживет, а второй по заключению кинолога покалечен и не способен к работе. А вы говорите – недоразумение. И, наверное, ждете, чтобы вас помиловали. Но не слишком ли обширен перечень ваших "заслуг"?

– Не спорю, это так. Но нас извиняет то, что мы, заблудившись, почти две недели бродили по лесам. Мы были истощены до предела. И не столько физически, сколько морально. Мы просто не осознавали, что делали. С нами приключилось временное помешательство. Разве можно судить человека, если он, по независящим от него причинам, стал невменяемым?

– У вас хорошо подвешен язык. – Во вновь оживших глазах ушастого промелькнуло нездоровое любопытство. – Вам он скоро пригодится.

– Вы хотите сказать, что нас отдадут под суд, и нам придется защищаться?

Неожиданно раздалось самое настоящее куриное кудахтанье. Я даже вздрогнул. И посмотрел в сторону нелепых в таком шикарном кабинете звуков.

Смеялся второй хозяин кабинета, "боксер", о котором я как-то забыл, заговорившись с главным боссом. (А может и не совсем главным, кто их разберет?) Он откинулся на спинку кресла и хохотал, показывая нам идеально белые фарфоровые зубы.

– Махмут, хватит дурака валять, – насмеявшись вдоволь, сказал "боксер".– Нужно было бы пустить их в расход, но у нас проблемы с живым материалом. Поэтому отправляй их в "обезьянник".

– Ты прав, Эртан. Нужно с ними заканчивать. К тому же я чертовски устал. Видит Аллах, не жди мы приезда Первого, я уже был бы в нашем "гареме". Там такие умелицы, что мертвого поднимут.

– Это точно. Мне тоже не помешали бы баня и хороший массаж…

Я стоял оглоушенный. Они разговаривали на турецком языке! Вот это номер…

Боясь показать, что понимаю, о чем идет речь, я стоял со скорбной миной на постном лице и пялился в пол, застеленный модерновым ковром с яркими геометрическими фигурами. А в голове работал компьютер, просматривающий списки имен и фамилий, личные дела и фотографии.

Думай, Иво, думай! Вспоминай… Вспоминай! Сайн бейлер, бэн Тюркиеи чоктан бери зиярет этмек истиердум.[3] Да на кой хрен она мне нужна! Что я там забыл?

Ладно, разговор не о делах давно минувших дней. Замнем для ясности. Но что забыли эти турецкие фраера в русской глубинке? Какую пакость готовят Махмут и Эртан для русских Иванов? А в том, что это именно так, я совершенно не сомневался. А иначе на кой ляд забираться под землю и держать солидный штат головорезов, вооруженных до зубов?

3

Сайн бейлер, бэн Тюркиеи чоктан бери зиярет этмек истиердум – Уважаемые господа, я давно хотел посетить Турцию. (тур.)