Земля королевы Мод

Колян был похож на телевизионную помеху в старом, черно-белом телевизоре. На нынешнем сленге его состояние называлось – «колбасит и плющит». Тоже довольно точно.

На пальто моего собеседника виднелись следы вчерашней закуски. Кажется, это были сардины и бобы в томатном соусе. Из кармана торчало горлышко пустой бутылки. Дрожащие руки жили своей суетливой жизнью. Мозг умирал без литавров, панихид и чьих-либо ( в том числе и хозяина) сожалений.

Чтобы поскорее извлечь нужные мне сведения, не терзать свое обоняние и сократить время мучений Коляна, я без зазрения совести использовала все известные мне и подходящие к случаю психотехники.

Результат обескураживал.

Получалось, что пьяница Колян действительно видел, как накануне смерти его друг Федор Кривцов встречался с явно заинтересованным именно в нем, Федоре, человеком. Человеку было около пятидесяти лет, он ни от кого не прятался и не скрывался, приехал на машине марки мерседес, был одет в кожаное длинное пальто и кожаную же кепку. Роста среднего, никаких особых примет не имеет. Когда незнакомец разговаривал с Федором, то показывал ему какую-то бумагу из папки, которую держал в руках. Может быть, текст, может быть, фотографию. Федор, глядя в раскрытую папку, отрицательно качал головой. Незнакомец вроде бы Федору ничем не угрожал и ничего от него не требовал, с начала до конца разговаривал вполне спокойно и даже уважительно. Последнее утверждение можно списать на гордыню Коляна, но первое – сомнений не вызывает. Разговор был спокойным. В этом Коляну можно верить. Алкаши чувствуют изменения окружающей эмоциональности внелогичным способом, как собаки и маленькие дети. Условие выживания.

Напоследок Федор и незнакомец как будто бы о чем-то договорились и пожали друг другу руки. Потом последний сел в мерседес и уехал, а Федор пошел пить водку с Коляном, но, даже выпив, так ни о чем и не рассказал. Колян, разумеется, настаивал, но Федор только загадочно ухмылялся и говорил, что, мол, Лиговка еще себя покажет…

Показала…

Я спросила Коляна, почему он не рассказал всего этого милиционеру. Пьяница скорчил обиженную мину и сообщил, что его «ни о чем таком не спрашивали» и интересовались только тем, где был он сам в предполагаемое время убийства (у Коляна было железное рюмочное алиби), и еще: кто из их общих друзей мог по пьяни прикончить Федора Кривцова?

Следующий вопрос: зачем мне это нужно?

Никакого ража к играм в детективов я не испытывала в детстве и юности, и не испытываю теперь.

Кирилла ввели в заблуждение книги, и это – неудивительно.

С литературой мои отношения всегда были едва ли не сложнее, чем с реальной жизнью. Наследие советского интеллигента, в жизнь которого виртуальность входила чуть не с молоком матери и, во всяком случае, задолго до изобретения персональных компьютеров.

Описание кровавого убийства и его расследование – верное, хотя и кратковременное средство от скудости эмоциональной жизни. Причем номер построен на контрастах. Не случайно действие самых изящных детективов разворачивается на максимально респектабельном фоне. Это закономерно. Представьте: вековая зализанность фамильного замка, вышколенная прислуга, тускло блеснувший в отблесках камина бок серебряного кофейника… Или: евроремонт, бежевая кожа пухлого дивана, тихая музыка, благородные очертания кухонной техники «Бош», отмытой «Комметом» и прочими абразивными изысками последнего поколения… Чтобы возникла разность потенциалов, действие пошло, – что напрашивается? Правильно – недвижное тело с медленно расползающейся из-под головы лужей отнюдь не кетчупа… И так далее – см. все бесчисленные современные детективы.

А вот другая картинка: выщербленная мостовая, продавленная сетка кровати, обкрошившийся кирпич, осколок зеленого стекла с загустевшей в углублении каплей, грязная приглушенная ругань где-то вблизи сцены… Что должно произойти здесь, чтобы началась жизнь по законам литературы? Среди битого кирпича расцветает прекрасная роза, рождается удивительная и чистая любовь… И опять же тому подобное – см. нашу и зарубежную классику 19 и 20 века.

Вышеприведенное рассуждение кажется мне таким очевидным и лежащим на поверхности, что трудно не удивляться тому, как последние лет десять по телевизору, в газетах, журналах и пр. неглупые вроде бы люди то и дело занудно спрашивают друг друга: «Отчего это на наших экранах и в наших книгах так много насилия, убийств, крови и т.д.?» Потому что пытаемся строить общество потребления, а не чего-нибудь другого. А психологические законы дают свою отмашку. В том числе и в литературе. Что же в этом странного или непонятного? Все в соответствии с законом сохранения вещества и энергии, сформулированного еще Ломоносовым: «Если где-то что-то прибавится, то где-то непременно что-то убавится». Добавим еще сиропу в семейную рекламу йогурта «Фруттис», получим еще поллитра экранной крови в следующем за рекламой боевике «Убить и выжить».

За последние дни лицо у Зои почти не изменилось, только покрылось темными пороховыми крапинками, как будто бы она только что вышла из боя. Кирилл шлялся дольше обычного. Машка из соображений такта еще не решалась в открытую хамить матери, и потому то и дело отыгрывалась на Кире. Кира ревела хриплым баритоном и била ногами по стенам. Прочие с явной неловкостью таскали по квартире траур, как шляпу, которую держат в руке и не знают, куда пристроить. Только Руслана почти в открытую торжествовала: каким бы ни был Федор, но раньше у детей Кривцовых было перед ней существенное преимущество – наличие отца. Теперь это преимущество исчезло.

– Бог тебя накажет, – не выдержала как-то Фрося. – Нельзя перед лицом смерти злорадствовать…

– Кто бы говорил! – презрительно фыркнула Руслана.

Фрося пригорюнилась, видимо, и вправду задумалась о своих грехах.

– Бросьте, Фрося, – сказала я. – Не обращайте внимания.

Злости на Руслану не было – только раздражение, как от просыпавшейся на грязный пол крупы. Вошедшая в кухню Дашка вдруг всхлипнула непонятно над чем. Федора она не любила и в частых семейных разборках Кривцовых всегда грудью бросалась на защиту Зои и детей. Однако, Зоя как будто бы ждала сигнала: в суп начинающимся дождем закапали крупные слезы.

– Федька добрый был и веселый, – в полный голос заявила вдова. – Мухи не обидит. Его через то и любили все. За что убивать-то?

Руслана от неожиданности засмеялась, но тут же поняла, что переборщила, и закрыла себе рот ладонью.

Комментариев Зоино заявление явно не требовало. Я вопросительно взглянула на Дашку.

– Мужик из той квартиры к соседке клеится, – поспешно сообщила она. – А у самого ребеночек маленький и жена сердцем болеет.

– С чего взяла? – с интересом спросила Фрося. Она сразу же поняла, что речь идет о «сериале», который Дашка смотрит в чужом окне из своей комнаты.

– Он ее на кухне лапал, – ответила Дашка. – Она сначала отбивалась, но все равно так… понарошку как бы…

– А тебе жену жалко? – уточнила Фрося.

– Конечно, – Дашка хлюпнула широким носом. – Маленькому-то у них едва два годика исполнилось… А она чуть не каждую ночь ходит из холодильника какие-то капли пить…

– Вернее всего – валокордин, – вступила в разговор Зоя, прекратив плакать.

Я облегченно вздохнула.

– А может, и корвалол, – сказала Фрося. – Или настойку какую-нибудь.

Фрося не пьет вообще никаких лекарств, но любит беседовать о различных способах лечения. Она помнит лечение кровопусканием, холодным и горячим обертыванием, скипидаром, касторкой и пирамидоном. Помнит, как все это «отменили». Придерживается довольно интересной мне, как бывшему биологу, теории. В самых общих чертах она доступна вербализации и заключается в следующем. Существование лекарственных веществ Фрося не отрицает вовсе, но полагает, что человеческий организм может сам синтезировать любое потребное лекарство из поступающей пищи и питья. В нужных именно ему и единственно правильных дозах и концентрациях. «А откуда они еще берутся-то?» – рассуждает она. Поэтому в медицине главное – скрупулезно подобрать диету и поддерживать в больном волю к жизни. Поскольку оба пункта стопроцентно совпадают с основными положениями медицины Гиппократа, я не могу мысленно Фросе не аплодировать.