Живу тобой одной

Губы у Гаррисона дрожали так, что он едва мог говорить.

– Келли… Ты говорила… с судьей Бейкером… о ней?!

Она покровительственно похлопала его по щеке.

– Успокойся, дорогой Уэйн. Возьми себя в руки, иначе у тебя случится приступ. Да, я говорила с судьей Бейкером… о ней. Об Эвелин, дурачок, не о тебе. Он сказал, что полиция все еще занимается этим делом не покладая рук, несмотря на то, что прошло столько времени. Ее отец – очень влиятельный человек в штате, и он не успокоится до тех пор, пока убийцы дочери не предстанут перед судом. Но тебе нечего бояться, дорогой мой. Кроме нас с тобой, ни одна живая душа на свете ничего не знает. Это наш с тобой секрет. – Она села, потянулась. – Нам бы лучше убрать здесь, пока не вернулся Хэм. Как бы он не застал нас в этом компрометирующем положении.

Закрывая за Гаррисоном дверь, Келли внезапно взяла его за руку.

– Уэйн, еще одно. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя осталось впечатление, будто я вскрываю конверты и читаю чужие письма. Ты прав, это было бы неслыханной подлостью.

Он молча смотрел на нее в ожидании. Какой еще садистский трюк она задумала?

– Дело в том, дорогой Уэйн, что я не читала письмо, даже не пыталась вскрыть конверт. – Она подняла руку с воображаемым конвертом. – Вот посмотри. Мне просто пришло в голову поднять его к свету. И сквозь него я ясно увидела прощальную фразу: «Всегда твоя, Эвелин». Вот и все. Теперь, надеюсь, ты будешь думать обо мне лучше, дорогой мой?

Через неделю Брюс вернулся домой с работы с последним выпуском газеты «Олбани пост».

– Ты не поверишь, Келли! Уэйн Гаррисон полностью переменил свое мнение по поводу моста. Во вторник он произнес такую речь перед законодательным собранием, что предложение губернатора отложили на неопределенное время. Вот послушай.

Он развернул газету и начал читать.

«Речь идет не столько о правах штата по отношению к частной собственности, как ошибочно полагает губернатор. Речь идет о правах человека и автократии администрации штата. В нашем демократическом обществе ни бедный, ни богатый не должен быть ущемлен в своих правах и в свободе выбора. Дом человека – это его крепость. И это гарантируется конституцией. Официальные лица штата или федерального правительства не имеют права посягать на дом гражданина или на его личную собственность до тех пор, пока не будет доказано судебным порядком, что такое посягательство, безусловно, на пользу обществу и совершается с целью повышения его благосостояния.

Что же касается рассматриваемого вопроса, то ни губернатор Рузвельт, ни присутствующие здесь законодатели не могут привести ни одного разумного аргумента в пользу конфискации штатом моста в Найтсвилле у его законных владельцев».

Брюс остановился.

– Там есть и еще кое-что, но это основное. Не могу понять, что заставило Уэйна так защищать нас, когда еще неделю назад он стоял за то, чтобы принять предложение штата.

Келли обнажила зубы в хищном оскале.

– Действительно, что его заставило это сделать?

В 1929 году все чаще и громче стали раздаваться голоса, предрекавшие стране катастрофу. Разгул и бесчинства вошли в кровь и плоть страны – в День святого Валентина состоялось жуткое побоище между двумя кланами гангстеров. Группа людей Аль Капоне, переодетых представителями закона, прикончила из автоматов семерых соперников. Перестрелка состоялась в одном из чикагских гаражей. В этом же году мексиканская революция утопила в крови пятнадцать тысяч человек. Это был страшный, хаотичный год, полный непредсказуемых событий. Джозеф Ф. Крэйтер – всеми уважаемый судья верховного суда штата из Нью-Йорка – однажды утром отправился на работу в добром здравии, полный жизненных сил и энергии. Больше его никто не видел и ничего о нем не слышал. Он бесследно исчез с лица земли.

Все предвещает апокалипсис, не уставали повторять пророки приближавшейся катастрофы. И они оказались правы. Худшее ждало впереди.

Карл чуял приближение кризиса. Избыток виски еще не совсем затуманил его экономическое чутье.

– Не нравится мне то, что происходит на бирже, – сказал он однажды сентябрьским утром Брюсу и Келли, появившись за завтраком с полным стаканом в одной руке и свежим номером «Уоллстрит джорнэл» в другой. – Восемь миллиардов просроченных займов брокерам. – Он постучал пальцем по газете. – Вы только послушайте! Цена этих новых акций превысила пять миллиардов. Это неслыханно!

Брюс пренебрежительно отнесся к его опасениям.

– Не волнуйся, отец. Мы вполне можем положиться на Гувера. У него ум инженера в том, что касается цифр. Если президент сказал, что недалек тот день, когда вся нация забудет о том, что такое бедность, я ему верю.

Келли вздохнула.

– Мы своими деньгами уже проголосовали за республиканцев. И все же мне бы хотелось хоть немного отложить на всякий случай, в поддержку Бэбсона. Он опасается резкого падения индекса Доу – Джонса, пунктов на шестьдесят, а то и больше.

– Роджер Бэбсон – лошадиная задница. Извини за резкие слова, Келли, – горячился Брюс. – Лучше послушай, что говорит профессор Ирвинг Фишер, прекрасный экономист из Йельского университета. Он называет Бэбсона безответственным паникером и считает, что цены на акции в стране достигли постоянного уровня. Что скажешь, дорогая? Твоя интуиция во всем, что касается рынка, острее, чем у любого из юристов, которых я знаю.

– Честно говоря, не знаю, что думать. Весь год я надеялась на то, что экономика стабилизируется. То, что происходит сейчас, весь этот рост, год за годом… Рынок напоминает мне ребенка, у которого нарушена работа желез внутренней секреции. Он растет и растет. Вырос до размеров взрослого, однако внутри этого гигантского тела все еще живет ребенок.

Карлу понравилась метафора.

– Ребенок, которому поручили выполнять функции взрослого. – Он отложил газету, сделал большой глоток виски. – Нужно молиться о том, чтобы ребенок не наделал ошибок.

– Чепуха! – Брюс вытер рот салфеткой и встал из-за стола. – В любом случае, даже если произойдет катастрофа и мы все потеряем, у нас есть акции «AT и Т», «Дженерал моторе» и «Дженерал электрик». Мы все равно останемся достаточно богатыми людьми.

Келли взяла газету и стала внимательно ее изучать, постукивая пальцем по передним зубам.

Двадцать третьего октября начали поступать ужасные бюллетени с Уолл-стрит. Брюс четыре раза за день прикладывался к графинчику с виски. Все члены семьи Мейджорс сгрудились в кабинете возле радиоприемника. Брюс и Карл держали в руках перечни объединенных капиталовложений Мейджорсов – Найтов. Келли следила по своей копии.

Они не спали всю ночь. Объем продаж в этот день оказался настолько велик, что окончательные подсчеты закончились только к утру следующего дня, двадцать четвертого октября.

– Ну и как теперь акции «AT и Т», «Дженерал электрик» и «Дженерал моторс», богач ты наш? – подсыпал Карл соли на раны сыну.

В пять часов утра Брюс выключил радио. Его шатало от выпитого виски, и от крушения всех надежд. Как будто бы только что на его глазах разрушились Гибралтарские столбы.

– Завтра все вернется на место, – хрипло проговорил он. – Может, это именно то, что нам нужно. Катализатор, который стабилизирует экономику, а нас всех сделает благоразумнее.

– Или потопит наш корабль, – небрежно проронила Келли.

Брюс кинул на нее яростный взгляд.

– Господи! Как ты можешь шутить в такое время! Тебя это совсем не трогает.

– Не сомневайся, очень даже трогает. Но как сказал святой Матфей: «Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть»

Брюс в отчаянии закрыл лицо руками.

– Келли! Бога ради, избавь меня от этого хотя бы сейчас! – Шатаясь, он вышел в холл, стал подниматься по лестнице, держась обеими руками за перила.

На следующий день Брюс позвонил секретарше и приказал отменить все деловые встречи.

– Я плохо себя чувствую. Это была сущая правда.