Страница 104 из 105
– Поздно! – Виктор почти крикнул в ответ и бросился из машины к подъезду.
Ему показалось, что он покрыл расстояние от машины до подъезда в доли секунды и с той же невероятной стремительностью взлетел на третий этаж. Куски стекла из вышибленного окна ещё продолжали сыпаться на растрескавшийся тротуар, а Виктор уже перепрыгивал через сжавшуюся в комок Литвинову возле квартиры Кучеренкова…
Разглядеть что-либо в дыму, заполнившем неосвещённую комнату, было невозможно. Покачиваясь и припадая на ногу пятился Лукашин.
– Миша! – воскликнул Смеляков.
Лукашин рухнул ему на руки и запрокинул голову. По его лицу густо текла кровь.
– Помоги ребятам… – прошептал он и слабо махнул рукой вперёд. – Ребятам…
Виктор положил его на пол и, растерянно обводя мутное пространство глазами, увидел неподвижное тело Самохина. Самохин лежал рядом, схватившись за живот обеими руками, и порывисто дышал. Кучеренкова не было видно – он вывалился в окно при взрыве.
– Володя! – Смеляков упал на колени возле Климова, острые куски стекла впились ему в ноги. – Володя!
Климов не отвечал, из разбитой головы пузырями шла кровь. Виктор бросился к Самохину. Бледный свет из окна блеснул на растекавшейся по полу крови…
– Ранен?
– Не-е-ет… – просипел Самохин. – У-у-би-ит…
Рано утром Смеляков поехал домой к Самохину, чтобы поговорить с женой, а теперь уже вдовой Миши Самохина.
«Как об этом говорить? – думал он. – Какими словами?.. Никогда не приходилось делать этого… Говорить о его героизме? О том, что он вёл себя мужественно до конца? Что находился в полном сознании, когда его положили на носилки и везли в больницу? О том, что умирал молча?.. Не знаю, как и о чём сказать. Не умею… Столько лет в уголовном розыске, а такое случается впервые…»
Он поднялся по лестнице, тяжело переставляя ноги. Хотелось оттянуть страшную минуту.
Он остановился перед дверью и долго стоял, не решаясь надавить на мягкую кнопочку звонка.
«Всё. Надо…»
Когда дверь открылась, он увидел большие женские глаза. Они были полны ожидания.
– Здравствуйте, Оля.
– Здравствуйте, Виктор! – За её спиной появились две девочки лет десяти. Они встали по обе стороны мамы и взяли её за руки. В коридоре стояли на полу два приготовленных к завтрашнему дню школьных портфеля.
Виктор вздохнул.
– Что-то случилось? – спросила твёрдым голосом Ольга после затянувшейся паузы. – Что-то с Мишей?
– Да.
– Что-то плохо?
– Да.
– Очень плохо?
Смеляков кивнул и посмотрел на девочек.
– Оля, давайте пройдёмся, – предложил он глухим голосом, – и поговорим…
Она повернулась к дочерям:
– Я немного прогуляюсь с папиным товарищем. Ладно? А потом будем пить чай…
Они вышли на улицу и долго молчали. Это молчание угнетало Виктора, но он никак не мог заставить себя говорить. Быть вестником смерти – тяжёлая миссия. Ольга то и дело поглядывала на Смелякова, но не решалась ничего спросить. Она уже понимала, с каким известием появился Виктор, однако спросить прямо не находила в себе сил.
Наконец Смеляков собрался с духом и рассказал о вчерашних событиях в Щербинке.
– К сожалению, я бессилен что-либо изменить. – Тяжесть на сердце Смелякова становилась всё ощутимее.
– Я была готова к этому, – ответила Ольга. – Я была готова к этому каждый день.
– К такому нельзя быть готовым, – подавленно возразил Виктор.
– Можно, Виктор… Мы все готовы к такому, просто надеемся, что именно нас оно минует… А вот не миновало…
Некоторое время они стояли на месте. Ветер тащил по влажному асфальту жёлтые листья.
– Скажите… – Ольга боязливо взяла Виктора за руку. – Скажите… Он быстро умер?
– Быстро…
– Быстро… И всё сразу изменилось… В одно мгновение…
– Простите меня, Оля…
Она погладила Виктора по плечу, и казалось, что хотела подбодрить Смелякова.
– Тут вашей вины нет… Тут работа… А теперь уж что… Теперь уж всё… А что остальные? Как они?
– Лукашин и Климов в больнице. Врачи прилагают все силы, но ничего не обещают…
Виктор набрал полную грудь воздуха и медленно, словно избавляясь от неимоверной тяжести, выдохнул.
– Вот так… – Он обречённо покачал головой.
– Что уж теперь? Теперь всё… – повторила Ольга, и губы её задрожали.
В эту самую минуту Михаил Лукашин умер на больничной койке от ран…
– Теперь уж всё… – будто прошептали гонимые ветерком опавшие листья.
Нескончаемый поток милиционеров тянулся в траурный зал, где стоял гроб с телом Михаила Самохина. Каждый милиционер нёс красную гвоздику. Виктор, стоя неподалёку от гроба и пытаясь задавить в себе подкатывавшие слёзы, смотрел на Ольгу и сидевших возле неё дочерей. Наташенька молча сидела, а Танечка прижималась к гробу и, с трудом дотягиваясь до лица Миши Самохина, бережно трогала его лоб и щёки. Она не понимала, почему папа не реагировал на неё, почему лежал в украшенном красными и чёрными лентами ящике, почему проходившие мимо милиционеры все до одного выглядели подавленными. Девочка нежно прикасалась к холодной голове отца, словно пытаясь осознать происходившее с помощью чувств, ибо разумом постигнуть случившееся она не могла…
Потом было кладбище и прощальные речи. Небо затянулось серой пеленой, накрапывал едва заметный мелкий дождик. Кое-где виднелись раскрытые чёрные зонты, но в основном никто не обращал внимания на погоду. Ольга стояла у изголовья, закутанная в тёмный платок, неподвижная, с провалившимися глазами, безучастная ко всему. Лишь изредка она прижимала к себе такую же молчаливую Наташеньку, по щекам которой прозрачными струйками бежали бесконечные слёзы. А Танечка снова и снова подходила к гробу и опять и опять ощупывала похолодевшей ручонкой голову папы. В её глазах стояло недоумение.
– Прощай, Миша, – прозвучали последние слова. – Ты будешь всегда рядом с нами…
И начали прощаться.
Мужчины целовали Самохина в лоб, а Танечка пристально смотрела на них, не желая отодвигать свою ручонку от папиного лица, и всё не понимала, что происходит.
Не понимала, что ей оставалось видеть это любимое лицо считанные минуты.
Ольга потянула дочь к себе…
И вдруг, когда над угнетающей тишиной кладбища послышался стук молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба, раздался пронзительный крик девочки:
– Не надо! Не надо! Папочка! Папочка!
Танечка вырвалась из державших её рук и бросилась к гробу.
– Не надо! Не надо!
Кто-то подхватил её, стараясь остановить, но она пробивалась туда, где тяжёлое дерево в алых и чёрных лентах навсегда скрыло её отца.
– Не надо!
Её схватили и подняли на руки, но она билась и извивалась, пытаясь высвободиться. И не было в мире ничего страшнее этого прощального крика беспомощного и смертельно раненного существа. Таню несли прочь, а она сотрясалась всем телом, выгибалась, жаждая вернуться туда, где только что видела папу. Казалось, что она была сильнее всех тех, кто удерживал её. Она рвалась, билась, тянулась, поднявшись над их скорбными и растерянными головами, как знамя необъятного горя, как символ отчаяния, как знак неугасимой боли…