Никто, кроме президента

3. ШКОЛЬНИК

– …Нет, Федя, это не Жванецкий! Напоминаю, что до третьего раунда можно было не спешить называть имя гостя. К сожалению, наш Федор Петрович Кашинцев, сектор номер три, поторопился и не угадал. Но! Его идея была интересной и остроумной. Давайте же поаплодируем Федору Петровичу. На сегодня он выбывает из игры, а мы с вами уходим на пять минут рекламы!

На мониторах пошла веселенькая компьютерная заставка. Дети с поросячьим визгом устремились кто в туалет, кто к автоматам с бесплатной «Пепси» и леденцами. Я же утер трудовой пот и поплелся из студийного павильона на лестницу – курить и расслабляться.

Расслабиться не вышло. Едва я запалил свою «Яву», как услышал сверху:

– Добрый ве-е-е-чер, Лев Абрамович!

По лестнице спускались Миша Леонтьев вместе с каким-то болотным хмырем полузнакомого вида. То ли социологом, то ли сексологом, то ли астрологом – вечно я путаю этих довольных жизнью дуремаров, перебегающих с канала на канал. Миша, как всегда, был со мною барственно-приветлив, зато полузнакомый хмырь не церемонился. Проходя мимо, он похлопал меня по плечу и хихикнул: «Привет, Школьник!» А на середине лестничного пролета обернулся и дурашливо продекламировал: «Учиться, учиться и учиться!»

Скотина, уныло подумал я. Еще один фигляр хренов – какой, интересно, по счету у меня? Стотысячный, наверное. Ну почему, скажите на милость, мне не быть хотя бы Рабиновичем? Достойная фамилия. Откровенная и прямая. С отчасти криминальным – что сегодня небесполезно – намеком на того самого Рабиновича, который ходил на дело. Ладно, пусть не Рабинович. Я даже готов носить неразгрызаемую, как старая слежавшаяся вобла, фамилию Каценеленбоген и с затаенным ехидством наблюдать за муками кадровиков. Но не повезло. Наш еврейский бог оказался таким же чертовым юмористом, как и его скандинавский кореш, глумливый пакостник Локи. В результате я родился Школьником.

С этим клеймом более-менее терпимо было только в школе. Уже в Гнесинке, где я постигал теорию музыки, каждый третий баритон и каждый второй бас считали необходимым гыгыкнуть при встрече и сморозить какую-нибудь глупость про школьника, забывшего дома дневник. В армии сержант-молдаванин, кряжистый, как старый бук, и такой же башковитый, упорно считал меня второгодником, которого выпихнули на срочную из последнего класса. В музыкальном журнале, куда я после армии пришел в отдел критики, меня держали за малыша лет двадцать и продолжали посылать за пивом и сигаретами, даже когда я приблизился к сороковнику и стал ответсеком. «Эй, Школьник, сгоняй по-быстрому в магазин! Ну не упрямься, коллектив ждет, давай-давай!» Одно время я был близок к тому, чтобы сдать бастион и взять фамилию жены. Но та, как назло, носила старинную поповскую фамилию. От превращения в Льва Абрамовича Крестовоздвиженского меня удержало природное чувство гармонии.

При совке я был приговорен до старости ходить в юношах. Моя фамилия настраивала всех на легкомысленный лад. Таких не выдвигали на большие посты – что, мол, еще за Школьник в нашем взрослом учреждении? Не смешите серьезных людей. Началом своей карьеры в правительстве я был обязан путчу и недолгому демократическому разброду в кадрах, когда на должности ставили кого ни попадя – лишь бы не идиот и не красный. В своем Минкульте я поднимался по ступенечкам, не пропустив ни одной: референт, ведущий специалист, завотделом, завсектором, замминистра, первый замминистра и, наконец… Ура-ура. Школьник стал начальником. Удивительно, что из министров меня турнули лишь при Волине, и то далеко не сразу, а когда премьером поставили Клычкова. В прежних правительствах, где тон задавали аспиранты и завлабы, был уместен и Школьник. В новом кабинете министров, очень похожем на старый партхозактив, Школьнику места, само собой, не нашлось. Вместо меня на культуру бросили Колюню Соловьева, моего однокашника по институту Гнесиных и не то двоюродного, не то троюродного племянника «Подмосковных вечеров». Номенклатурный зад анкетно безупречного Колюни за три секунды овладел моим бывшим креслом. Я в нем хотя бы ерзал. Теперь оттуда не слышны даже шорохи…

– Лев Абрамыч! – На лестницу высунулась очкастая голова моего режиссера Татьяны. – Рекламный блок закругляют через полторы минуты, детей мы уже согнали. Я иду за пульт, и вы не задерживайтесь.

– Да-да, – сказал я, – докуриваю.

Не надо думать, что я не страховался и заранее не подстелил себе соломки. Подстелил, аж целую копну. Мой всегдашний пессимизм сделал меня осмотрительным. Еще за полгода до финального пинка я зарезервировал себе проект на главном федеральном канале. Прямой эфир дважды в неделю, прайм-тайм, развлекательно-познавательное шоу «Угадайка» для всей семьи. Кому, как не Школьнику, работать с детьми? Я вписался. Нет шоу, кроме «Угадайки», и Лев Абрамыч – пророк ее! Две дюжины сопляков от пяти до пятнадцати за час сорок, минус реклама, должны сообразить, что за гость прячется под маской. Моя задача – отвечать на их наводящие вопросы. Задача гостя – молчать в тряпочку, но быть готовым к шестиминутному монологу в конце, когда его разоблачат. Несложно. Даже детсадовец поймет…

– Лев Абрамыч! Время!

– Иду, господи, иду.

На полпути я попался в руки гримеру, обсыпавшему мне пудрой нос, лоб и одну щеку, а затем возник на подиуме – в то мгновение, когда рекламщики убрали заставку.

– Итак, друзья, мы открываем заключительную часть игрового шоу «Угадайка». Напоминаю, что у каждого игрока осталось право всего на один вопрос ко мне, потом им придется дать свой ответ… Та-ак, вижу. Поднесите микрофон к сектору один. Всем внимание: вопрос задает Иван Васильевич Коновалов!

Иван Васильевич, белесый клоп лет пяти, напрягся от волнения и выдал:

– Лев Абламыч, он подалки любит далить?

Я скосил глаз в свою шпаргалку. Хм. Ничего такого о нашем госте там не говорилось. Но, с другой стороны, кто же не любит делать подарки близким? В моем бегунке нигде не сказано, что он – патологический жмот. Значит, импровизируем в пользу клиента.

– Думаю, Ванечка, что любит.

– Тогда у меня есть ответ. Это… это… это Дед-Молоз!

Весь первый сектор, где подобрались такие же клопы, довольно зааплодировал, убежденный в победе своего Вани. Из крайнего, шестого сектора, где давно не верили ни в Деда-Мороза, ни в деда Мазая, ни даже в Шварценеггера, наоборот, раздались свистки и дружное улюлюканье. Сектор номер три состорожничал и промолчал: ровесники Феди Кашинцева в существовании нашего Мороза уже сомневались, но импортный Санта-Клаус был для них пока непреложной реальностью.

– К сожалению, это не Дед-Мороз. – Я развел руками. – Иван Васильевич Коновалов на сегодня выбывает из игры. Но его смелая версия достойна специального приза «Угадайки». Аплодисменты! Сектор шесть, присоединяйтесь. Будете свистеть, засчитаю вам поражение.

Детские ладошки не могли отбить нужных децибел, и Татьяна с пульта прибавила к ним пару слоев «фанеры». Под коллективные звуки оваций Ванечку утешили огромной, в половину его роста, красной пожарной машиной. А я тем временем уже направлялся к новому игроку, который рвался в бой.

– Микрофон – в сектор четыре. Вопрос задает Дмитрий Дмитриевич Ванюков. Слушаем тебя, Дима.

Дмитрий Дмитриевич, весь состоящий из кудряшек и длинного острого носа, припал к микрофону и требовательно спросил:

– Лев Абрамыч, он – умный?

Даже не будь у меня в шпаргалке длинного списка книг и статей гостя, я бы не затруднился с ответом. Мужик, способный обаять мое начальство, не мог быть дураком по определению. В среднем у нашей «Угадайки» восемь выходов в месяц, и шесть кандидатур из восьми мне спускают сверху. Господин Желтков – такой вот назначенец. Обычно мне навязывают пергидрольных кинодив, чьих-то любовниц. Или раскрученных дам-беллетристок, чье-то обеденное чтиво. А этот вдруг оказался экспертом-аналитиком. Спецом по акулам капитализма, мамочки родные! Наверное, акулы из руководства канала поощряют тех, кто верно их сосчитал. Или чего-то у них мудро не досчитался.