Страница 40 из 69
И никак не мог понять, отчего хан машет на него руками и визжит:
— Уйди! Убирайся прочь! Во-о-он!
Бучек в испуге схватился за шелковую, расшитую драконами занавеску, которая отгораживала лежанку от остальной юрты. Занавеска тотчас вспыхнула в его руках. Он пошатнулся, оперся о стену юрты, и та немедленно стала тлеть.
Тури-хан понял, что его любимец уже ничего не соображает, как взбесившаяся лошадь, которую в таких случаях приходится просто прирезать. Юрта по его вине уже вспыхнула в нескольких местах, и если светлейшему удастся выскользнуть наружу, он позовет своих тургаудов, которые стрелами успокоят сошедшего с ума нукера.
Хан осторожно двинулся к выходу, но никак не мог обойти метавшегося в отчаянии Бучека.
Наконец, поняв, что Тури-хан не собирается его спасать, а намерен ускользнуть прочь, верный нукер упал перед своим господином на колени, умоляюще схватился за его шелковый халат, тут же вспыхнувший огнем.
На их крики отовсюду сбежались тургауды, но никто не решался подойти к горевшим поближе, потому что хан, как видно от испуга, не приказывал им сбивать огонь или нести воду, а в совершенном безумии кричал:
— Приведите уруску! Убейте ее! Змея! Колдунья!
Нукеры хана не зря назывались отважными, они были смелыми, решительными, но они привыкли воевать с живыми людьми, а не с нечистой силой и потому для верности послали одного из своих за шаманом.
Пока бегали за шаманом, крики горевших затихли, а они сами превратились в два обугленных чурбана посреди пепла от сгоревшей юрты…
Джанибек благополучно раздобыл смирного рабочего верблюда и даже незамеченный провел его по куреню — нукеры были захвачены страшным зрелищем гибели хана.
Он помог Анастасии уложить спящих детей по обе стороны от горба опустившегося на колени верблюда и привязать ему на спину нехитрый скарб.
— Спасибо, — Анастасия поцеловала нукера в щеку, чем нимало смутила такого изъявления благодарности он не знал, потому лишь поспешно прикрикнул на верблюда, и умостившаяся на его спине Анастасия вздрогнула, когда тот выпрямился во весь свой огромный рост.
Ленивой трусцой верблюд поспешил прочь от кочевого города. Через некоторое время ортон остался позади, а когда ещё раз Анастасия оглянулась назад, то увидела за собой лишь ровную, без признаков жилья степь.
Погоню за нею так и не выслали, потому что поднявшийся к тому моменту небольшой низовой ветерок быстро замел все следы, а поскольку Джанибек увел для Анастасии старого рабочего верблюда, то хватились его лишь два дня спустя.
В тот же день приведенный нукерами шаман робко приблизился к пепелищу, долго бормотал молитвы, а потом распорядился:
— Похороните!
К юрте Аваджи по главе с шаманом нукеры пришли на следующий день и некоторое время стояли подле нее, не решаясь зайти. Что поделаешь, если овладевший уруской злой дух так силен! Она смогла на расстоянии спалить огнем светлейшего и его нукера!
Когда уруски в юрте не оказалось, шаман вздохнул с облегчением. Конечно, его заклинания имеют большую силу, но кто знает, удалось бы изгнать нечисть одной молитвой. А так…
На всякий случай поискали следы — ничего не нашли. Потому шаман с важным видом пояснил:
— Улетела. Шайтан её к себе забрал. Вместе со своими отродьями!
Глава тридцать шестая. Перед выбором
Ингрид лежала обнаженная на деревянном столе в предбаннике, и Прозора чуткими пальцами прощупывала низ её живота.
— Похоже, княгинюшка, однажды тебе пришлось как следует померзнуть!
— И не однажды, — со вздохом проговорила та.
— Вряд ли Арсений так же тебя осматривал.
— Нет, — жарко покраснела Ингрид и, помявшись, добавила: — Не так тщательно. Князь Всеволод присутствовал. Не велел по-другому.
— Не велел! — поцокала языком Прозора. — Зачем тогда врача звал? Ежели лекарям такие препоны ставить…
Она опомнилась и замолчала: Ингрид-то тут при чем? Она сполоснула руки в настое ромашки.
— А прости за вопрос, княгиня, как у тебя со Всеволодом происходит соитие?
— Что?! — Ингрид не верила своим ушам; в одно мгновение проснулась в ней надменная госпожа, разгневанная неучтивостью холопки. — Да как ты смеешь, лекарка, княгиню о таком спрашивать?!
— Потому и смею, — усмехнулась Прозора, нисколько не обидевшись, — что я, как ты сама сказала, лекарка, а не просто кумушка любопытная. Потому, что ежели хочешь понести, надо тебе во время оного на живот перевернуться да на колени встать…
— Уподобиться собакам?! — ахнула Ингрид.
— Достойная пара Всеволоду, — буркнула знахарка. — Загиб у тебя внутри, поняла? Семя иначе в тебя не попадет… Да что я тебе объясняю! Слово сказано, а ты как знаешь!
— Погоди, Прозора, — заторопилась Ингрид, сразу превращаясь в растерянную девчонку. — Но я… но мне… как же я осмелюсь такое Всеволоду сказать?
— Но ведь это такая небольшая плата за счастье иметь ребенка!
— А я все равно не смогу! — улыбка Ингрид стала и вовсе жалобной.
— Хорошо, я поговорю с ним сама, — сжалилась Прозора.
Чего вдруг она разозлилась на глупую девчонку? Разве она одна такая? Небось, под венец шла, не знала, откуда дети берутся. Да и разве не внушает церковь, что люди совокупляются только для зачатия детей? Что испытывать во время соития наслаждение — грех? А уж коли страсти отдался — вовек не замолишь!
Только кому она может направить свое негодование? Как говорится, не нами придумано. Кто её в таком поддержит, кроме мужа, да и то лишь в ночной беседе?.. Потому, наверное, она на князя и напала.
— Ты, княже, с дворовыми девками тешишься так же, как с женой?
Всеволод опешил и посмотрел на нее, как на помешанную.
— Разве ж такое допустимо? С женой — как от века положено, а с девкой можно… всяко-разно. Кое-что слышали, люди в Турции да в Греции бывали, поведали…
— А что ты скажешь, если я посоветую тебе, для зачатия ребенка, и с женой… всяко-разно?
— Ты не шутки вздумала со мной шутить?!
Князь вгляделся в её глаза, подозревая розыгрыш.
— Ничуть!
Всеволод удивился. Еще ни одна женщина не говорила с ним так открыто о сокровенном. А если бы вздумала говорить, князь иначе как бесстыжей её бы не назвал.
— Думаю, смогу, ежели ничего другого от меня не потребуется.
— Не потребуется, — сухо проговорила Прозора. — Я что могла, сделала, теперь дело за тобой.
Князь с княгиней, слегка сконфуженные, отбыли домой, а Прозора вернулась к больному, которого оставила на Неумеху.
Та как раз закончила разминать спину Любомиру и надевала на него железный панцирь.
— Иди, разомнись! — она ласково подтолкнула юношу к двери.
— Разомнись! — проворчал тот. — На перекладине, что ли, висеть?
— На ней, родимой, на ней! — кивнула Прозора, присаживаясь у «лечебного» стола; она вдруг почувствовала, что смертельно устала.
Неумеха, в отличие от нее, наоборот выглядела излишне оживленной. Наверняка она собиралась сказать хозяйке нечто, распиравшее её своей важностью. Но Прозора её ничем не поощряла, и женщина покорно молчала, лишь взволнованно потирая руки.
— Давай уж, говори, коль невтерпеж! — сжалилась та.
Неумеха взяла её руки в свои и начала тщательно разминать пальцы. Неожиданно знахарка почувствовала облегчение.
— Где ты этому научилась? — нарочито строго спросила она.
Неумеха побледнела.
— Не вели казнить, матушка! Давеча пыль вытирала, там, где твои свитки лежат, ну и…
Прозора потрепала её по голове.
— Я не сержусь. Я даже рада, что ошиблась в тебе, думала, вовсе никчемушная женщина…
И, глядя в глаза просиявшей Неумехе, добавила:
— Лечить людей — труд великий. Не всякий может брать на свои плечи чужую боль. Потому и считается, что лечить могут только мужчины…
— Но ведь ты лечишь!
— Так за то меня прозывают то ведьмой, то колдуньей… А нет-нет, горлопан находится, гнев людей против тебя направляет. Придут, да и сожгут тебя вместе с избой…