Страница 12 из 15
— Бедное дитя!
Яков посмотрел на нее и усмехнулся.
— Кто бедный? Мой Иоська? Чтоб вы были так богаты, как он! Это я бедный. А Иоська, наш принец, он будет большим ученым. Это же сын Катри, — как же он может быть бедным?
Динка стояла тут же. Тогда она не обратила внимания на братьев Матюшкиных, но сейчас ей кажется, что она даже видела, как они переглянулись… И она ничего не сделала, не бросилась на них, не закричала: «Спасите, спасите!..»
Динка останавливается перевести дух, сердце ее сильно бьется. Ей кажется, она умирает. Да и к чему жить на этой земле, если можно безнаказанно убить такого чистого сердцем человека, такого чудесного музыканта, как Яков?.. Но куда это она зашла? Кругом лес, лес и лес. Динка тревожно оглядывается. Где же развилка? Там расходятся две дороги. В лесу тихо и пусто. Люди теперь не ходят сюда, в рыжих соснах свободно прыгают белки, неумолчно и крикливо зазывает какая-то птица… Динка возвращается назад. Может, она заблудилась? Где же эти дороги? По ним сейчас редко ездят, может, они заросли бурьяном? Неожиданно перед Динкой вырастает овраг. На краю его белеет задняя стена хаты, с этой стороны в ней нет окон. Динку бьет озноб. Она снова возвращается назад и наконец находит развилку. Отсюда узенькая, заросшая тропинка ведет к хате Якова. С помертвевшим сердцем Динка сворачивает на эту тропинку.
Глава седьмая
КЛЯТВА
Разбитые окна, сорванные с петель двери. Мертвой кучей валяется искалеченная и брошенная около дома мебель. Динка узнаёт железную кровать с почерневшими шишками, она стояла у Якова за печкой; тут же валяется и детская кроватка Иоськи. Динка вспоминает, что эта кроватка стояла в комнате рядом с большой кроватью. Мокнет на дожде и коробится под солнцем самодельный дубовый шкафчик; кто-то кропотливо мастерил его своими руками для жизни, для уюта… Холодом смерти и разрушения веет на Динку от этих брошенных вещей. Кто вытащил их из осиротевшей хаты и свалил здесь в одну кучу? Или, может быть, сначала увез к себе, а потом, испугавшись мести мертвеца, привез обратно и в суеверном ужасе кое-как сбросил их около двери.
У Динки опускаются руки; чем ближе подходит она к хате, тем яснее чувствует, что здесь уже нечего искать, не на что надеяться. Не свершится чудо, не запоет больше скрипка Якова… С тихим скрипом качается одна половинка двери. Оглянувшись на лес, Динка медленно поднимается по ступенькам. «Чего я боюсь? — успокаивает она себя. — Мертвые не встают из гроба. А если б даже они вставали, то как бы обрадовалась я, увидев Якова. Ведь я пришла к нему… Но здесь уже ничего нет живого, нет, нет…» И все-таки ее неудержимо тянет в комнату, где она была в последний раз, где так долго играл Яков.
Динка отодвигает половинку двери и входит в полутемные сени. Груда битых кирпичей преграждает ей путь. Это Матюшкины искали деньги. «…И под печкой и под полом искали», — лихорадочно вспоминает она слова Дмитро. Дверь в комнату открыта. Динка шагает через кирпичи и с ужасом смотрит на пол: она боится увидеть кровь… лужу крови. Но пол засыпан известкой. Динка поднимает голову и как вкопанная останавливается на пороге… Катря! Она стоит во весь рост над сапожным столиком и в упор смотрит на Динку. Живые, говорящие глаза ее умоляют и требуют, черный шарф шевелится под рукой. Катря… Катря… Одна, брошенная в осиротевшем доме… Но почему она смотрит на нее так? Может быть, она спрашивает, где Иоська?..
— Катря… — шепотом говорит Динка, и голос ее прерывается слезами. — Не смотрите на меня так, Катря… Я найду, я не брошу Иоську… Я буду ходить по всем улицам. Клянусь вам самым дорогим! Клянусь именем моего отца!
Легкий шорох проносится за спиной Динки, но она ничего не слышит. Упоминание об отце заставляет ее сразу взять себя в руки.
— Я найду Иоську, Катря… Я никогда не брошу вашего мальчика. Клянусь именем своего отца! — Голос Динки крепнет, слезы высыхают. — И я отомщу убийцам Якова! Я жестоко отомщу! — гневно кричит она, поднимая кулак.
Ветер шумит в лесу, с тихим свистом врывается он в черную дыру разваленной печи. Динке чудится приглушенный шепот, но она уже ничего не боится. Ей только страшно повернуться спиной к портрету. И, пятясь задом, она с трудом выбирается на крыльцо.
Чуда не случилось. Динка уже точно знает, что Якова нет и никогда не будет.
«Где же могла тут играть скрипка? Какие глупые, суеверные люди… Нет, это не глупость и не суеверие, а память, светлая память о таланте музыканта. Да-да… Никто не может забыть его скрипку, и всем кажется, что она все еще поет…» — растроганно думает Динка, выходя на дорогу. Теперь, когда она приняла твердое решение и дала клятву, в сердце ее уже нет слез. Она найдет Иоську! Она сделает это для Якова, для несчастной Катри и для самого осиротевшего, брошенного всеми Иоськи… Динка не хочет больше разжалобивать себя грустными мыслями, ей кажется, она тверда, как камень. Но против ее воли ей вдруг представляется в кучке босяков оборванный, голодный мальчишка: слипшиеся от грязи кудри падают ему на лоб и большие материнские глаза кого-то ищут в толпе…
Динка замедляет шаги и меряет глазами дорогу… Ноги ее подламываются, она очень устала… Устала… устала… А до хутора еще далеко… Но нужно идти… Там уже давно ждут ее… Долгую, долгую зиму ждут свою хозяйку собаки, и, когда Ефим начинает запрягать в телегу Приму, они поднимают такой визг… Собаки всё понимают… Прима тоже всё понимает, у нее совсем не лошадиные, а человеческие глаза. Динка хочет думать о хуторе, о своих друзьях… Она всегда так спешила к ним, так радовалась этой встрече… Она и сейчас будет рада… Она обнимет за шею своих собак, уткнется лицом в мягкую гриву Примы…
Мышке не надо говорить о Якове, она и так видит много страданий… Ей многое не под силу, но она все терпит… Да и зачем говорить… Все равно разве можно снять тяжесть со своего сердца и переложить ее на другого? Нет, нельзя… И не надо… Человек должен сам, один пережить, справиться с собой…
Динка приходит на хутор уже в сумерках. Ефим приехал, Мышка тоже дома. Вещи разложены по местам, стол покрыт белой скатертью, и посредине в глиняном горшке полевые цветы. Динка проходит по знакомой дорожке, мельком гладит прыгающих в восторге собак, мельком взглядывает на луг, где пасется Прима…
— Потом, потом… — говорит она, чувствуя безмерную усталость.
— Где ты была? — удивленно спрашивает сестру Мышка.
Но Динка без сил падает на кровать.
— Потом… потом, — бормочет она. — Я не хочу ничего, ни есть, ни пить, а только спать. Укрой меня папиной тужуркой.
Уезжая, отец оставил на хуторе свою кожаную тужурку. С тех пор когда кому-нибудь из домашних нездоровится или просто тяжело на душе, его укрывают папиной тужуркой. В это чудодейственное средство свято верят его взрослые дети, и озабоченная Мышка, не спрашивая ни о чем, заботливо укрывает сестру папиной тужуркой.
Глава восьмая
СЕСТРЫ
Мягкие волосы сестры щекочут Динкино лицо.
— Динка, Динка! Проснись! А то после обеда я опять уеду, а мы совсем не виделись вчера…
— А что это — утро? День или вечер? — сонно моргая ресницами, спрашивает Динка.
— Да утро, утро… — смеется Мышка. — Знаешь, сколько часов ты проспала? Ведь мы еще вчера приехали! Надо же было так набегаться!
— Вчера… вчера… — машинально повторяет Динка и, садясь на кровати, мучительно трет лоб. — Мы приехали вчера, — медленно повторяет она, а в глазах ее встает хата Якова, оторванная половинка двери и в простенке над сапожным столиком летящие концы черного шарфа.
Динка спускает на пол ноги и шарит под кроватью, разыскивая свои туфли.
— Я должна сейчас же ехать… — бормочет она.
— Куда? — удивляется сестра.
— Я еще сама не знаю куда. Но я должна… — в смятении бросает Динка.
Но Мышка, смеясь, обнимает ее за шею:
— Да проснись ты наконец! У меня сегодня такой трудный день. И потом, я хотела поговорить с тобой о маме…